Тенётник он назвал себя Тенётником, так в моем мире называют большого паука, паука- крестовика. Он плетет паутинные ловчие сети и натягивает их в лесу, саду между ветвями кустов, деревьев, а потом схватившись за сигнальную нить лапкой уходит в убежище и ждет, когда к ее вязкой спиральной нити кто-нибудь прикоснется и прилипнет А есть в моем мире пауки, которые роют норки с тупиковыми входами и закрывают их сверху паутинной крышечкой-люком, снаружи не отличимой от обычной земли, попав в такую ловчую сеть враг жертва оказываются в западне ловушке.
Он оказывается в Ловитве глупая душонка в умно расставленных ловчих сетях, в мудро сконструированных силках и западне.
«Ах!» громко вскрикнул я.
Вскрикнул потрясенный тем, что не заметил, в-первый миг выйдя из Тенётника, очарованный этим дивным и прекрасным телом не заметил, как изменилось моё естество за время пребывания в его теле Обе руки мои до плеч, да и сами плечи, были теперь неотличимы по виду от тела Тенётника, а цвет они приобрели такой же как и у тех двух умирающих субстанций, в том здании кремовый.
«Мым мым,» замычал я, рассматривая свои ноги, которые до бедер, потеряв свой прежний прозрачно-естественный вид и формы, превратились в ноги естества Тенётника.
Я поспешно поднял руки и ощупал голову, лицо, тело и обрадовался хотя бы тому, что конфигурация головы и тела сохраняли свою прежнюю форму.
А значит
А значит, я еще смогу вернуться туда в свой мир в свое тело
Лишь бы оно только только меня дождалось
И пусть оно не такое сильное, ловкое и гибкое как это, но оно не съедает мою душу, не высасывает из меня жизнь, а после из-за ненадобности не выбрасывает меня из себя, запирая на смерть в том здании. Скорей происходит наоборот, я пользуюсь своим телом, властвую им и приказываю.
Ох! какое у меня все же хорошее тело какой у меня правильный и светлый мир!
«Скорей! Скорей! Пока не поздно! Пока стучит мое сердце!» шептал я себе и, слыша ровное, раскатистое дыхание этого чужого по жизни, по чувствам и по мыслям мне тела, поспешил к двери.
Я быстро просочился сквозь нее и направился по поляне прямо к дорожке, находу обратив внимание, что как и в доме, так теперь и в лесу, видел я яркие насыщенные цвета, будто мои глаза, в отличие от моего лица, все же превратились в глаза сердцевины Тенётника. Беспокойно я ощупал свое лицо и очи, но честно сказать так и не смог понять изменилась ли моя голованос, глаза, щеки ведь руки руки у меня были, как у естества Тенётника, и быть может они уже лгали обманывали меня.
Да да не только руки, но и ноги уже перешли на службу Тенётника, и как я не торопился как не пытался ускорить свой бег шаг они все время останавливались, задерживая свою поступь, а затем и вовсе прекращали идти. На какие-то доли секунд они переставали мне подчиняться, норовя повернуть назад Ноги ноги были чужие а руки руки размахивали все время не в такт, они были так длинны, что почти доставали до сероватых камушек дорожки. Они хватались за них, и тогда мне слышался звук бьющегося стекла руки просто напросто тормозили ноги и также не хотели меня слушаться.
И я боролся боролся с их желаниям вернуться, потому как внутри меня может там, где в человеческом теле находится сердце все еще жил я я властитель и повелитель этой сердцевины я душа!
В этой нескончаемой битве с самим собой, я шел через величественные красоты этого мира, мимо этих могучих деревьев и оплетающих их роскошных растений, покрытых ярчайшими цветами, напоминающих взлетающих бабочек или трепещущихся на ветру тончайших платков, и думал мечтал теперь лишь об одном, вернуться так, чтобы не было поздно.
Поздно!..
Поздно!..
Милое родное мое тело, лежащее на той кровати-каталке, теперь как никогда прежде близкое мне по духу по рождению в одном мире, общем для нас мире должно было мне дождаться должно было
Я вспоминал, как надрывно стучало мое сердце, своим ритмом призывая меня, такого глупца, к себе
Вспоминал, как дрогнули мои пальцы, приглашая воссоединиться
Вспоминал я свое ненужное желание владеть тем, что мне не принадлежало, что просто напросто меня обмануло, завлекло в свои коварные сети что сманило своим светом и силой а я так необдуманно, в-первые в жизни так не благоразумно, подался на это сияние на эту гибкость и ловкость.
И теперь
Теперь мне оставалось лишь сожалеть
Сожалеть и надеяться, надеяться что меня дождутся.
«Я Тенётник Я властитель этого леса, что видишь ты вокруг себя, этого поселения, чьи развалины ты обозревал, той лестницы, по которой ты ступал! Я пожиратель глупых душ, кои ищут в моем мире неведомо, что а находят меня Тенётника, чтобы я благодаря бессмертию их сердцевин мог жить вечно!» услышал я голос тела казалось долетевший до меня эхом.
В ужасе, объявшем мою жалкую и беспомощную сущность, естество, суть, сердцевину, субстанцию нет! нет!!! душу! я поспешно оглянулся, страшась увидеть прямо за собой Тенётника, который наверно решил все же не отпускать меня.
Однако позади никого не было, да впрочем уже не было и леса, лишь виднелась далекая голубоватая полоса. Мгновенно вспомнив, что сейчас начнется лестница, я попытался остановиться, но плохо подчиняющиеся ноги, не слушали меня. И видел я, как моя стопа кремового цвета, так схожая со стопой тела Тенётника прошла прямо сквозь фонарь так, что желтый паук в серую полоску, успел плюнуть в меня паутинкой, и тотчас я покачнулся на краю лестницы. Ноги мои точно дрогнули в коленях, еще миг и я бы улетел в ту бесконечность, покрытую серыми лучами Чтобы не свалиться, я схватился рукой за поручни перил. Я почти повис на них, прижался к их стеклянной поверхности и заметил, как пауки, похожие на камни, мгновенно ожили в поручнях, задвигали своими лапками и начали стрелять в меня паутинками. Я видел, как множество кремовых липких и длинных ниток летело в мою сторону, оттуда снизу из этой серости. И падали они на мою грудь, покрывали ее, обволакивали своей вязкостью, впивались в прозрачное естество и прямо на глазах съедали и цвет груди и короткие на ней волосики. Они перерождали саму мою душу, удлиняя грудь и делая ее уже чужой. Так, что минуту спустя, когда я в страхе отпустил поручни перил и подался назад, увидел, что до талии у меня теперь сердцевина, как у тела Тенётника, а ниже, все еще мое прежнее, с висячим, будто мешок, жалостливым животиком.
Словно в страшном кошмаре рассматривал я свое свое тело и казалось мне, что передо мной не моя сущность, а верхняя часть стеклянной бутылки с узким длинным горлышком и широким, пузатым, прозрачным низом.
Я стоял на первой ступеньке смотрел вниз страшась этого спуска и того, что не смогу теперь такой такой, похожий на бутылку воссоединиться со своим телом.
«Однако сейчас сейчас главное спуститься, сказал я гулким голосом, и он вроде как разлетелся по этому миру, укрытому серыми лучами. Надо спуститься, а об остальном подумаю потом там внизу в моем мире».
И тогда, чтобы не свалиться и ни в коем случае не коснуться поручней перил, я опустился, на пока еще мои, ягодицы, и, опираясь на руки и ноги, плохо меня слушающиеся, полез на присядках вниз вниз со ступени на ступень
Со ступени на ступень
Со ступени на ступень
В серых лучах, что летали надо мной и озаряли этот мир, теперь я смог разглядеть небольшие желтые снежинки, семиугольные с резными краями. Они летели независимо от лучей, но я видел, что появлялись они из этой серости, будто мгновенно в ней рождаясь. Они сыпались на лестницу, отчего, как мне казалось, она становилось липкой, а потому к поверхности стекла временами прилипали ладони и стопы но может быть мне это просто казалось. Ведь душа моя теперь уже наполовину была не моя.
Когда я замирал на ступеньках, отрывая от ее поверхности ногу или руку, то вслушивался в эту звенящую тишину в надежде услышать биение моего сердца. Хотя бы прерывистое, тихое, глухое
Ну! хоть какое- нибудь
Однако кроме назойливо возникающих строчек Есенина внутри моей души, ничего не слышалось
И уже даже плохо соображалось обремененный тяжестью того, что со мной произошло. А потому я перестал противиться Есенину и, чтобы заглушить эту болезненную тоску, начал громко читать его вслух
В надежде
В надежде, что тело услышит мой голос и дождется непременно дождется меня:
Сердце бьется все чаще и чаще,
И уж я говорю невпопад:
«Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад».
Глава седьмая
Как и в прошлый раз, спустившись со ступеней и пройдя через желто-розовое зарево, которое однако, в этот раз меня не ослепило, и оттого я увидел, как неожиданно сквозь его яркость проступили больничные стены. Я вошел в палату, в оной на двух кроватях, уже не каталках а на обычных, с ножками, лежали больные.
Около одной из кроватей на деревянном стуле со спинкой сидела моя мама Я узнал ее сразу, но стоило мне ее увидеть, как я захотел горько горько заплакать.
За то время, что меня не было, мама очень изменилась
Она постарела
Ее волосы теперь были не темно-русыми, а седыми, лицо сплошь покрыто морщинками, и она она так похудела, словно высохла из-за тоски, что мучила ее душу и тело.
Но когда когда я перевел взгляд на себя, я закричал
Я кричал долго и продолжительно, и это очень хорошо, что меня никто не слышал, потому как этот крик мог напугать любого, такой он был был истошный. То, что теперь лежало на кровати могло потрясти любого человека, любое естество или душу
Высохший человек с худыми, обтянутыми кожей руками и ногами, впалым животом и щеками. И мне вдруг почудилось, что мое тело такое же худое, несчастное, как и сущности тех, кого я видел внутри дома в мире Ловитва. Цвет лица моего был землисто-серым, и все оно, также как и у мамы, было покрыто мелкими морщинками, а на голове совсем не зрилось волос толи я был обрит наголо, толи они выпали.
Я был ужасен ужасен худ стар сер
И впрямь серость витала кругом меня, мамы, больничного белья, стен.
Я стал озираться и только теперь приметил, что в моем мире будто пропали краски Все было мрачным и тусклым, а то, что раньше казалось белым, обернулось в серость и еще в моем мире отсутствовал звук тут стояла тишина
Тишина!..
Я видел, как мама шевелила губами и ласково гладила меня по руке, но я не слышал, ни звука, ни даже дыхания ее, хотя наклонялся к ней совсем близко и прикасался к ее губам своим ухом.
Не слышал я звука медицинских приборов, что находились возле меня, и, судя по движению линий, на их мониторах, работали.
Я был напуган, расстроен ах! нет то не те слова Я был буквально вдавлен в стену всем тем, что на меня свалилось и стоял, смотрел на маму, которая уже даже не плакала, ее глаза верно высохли от выплаканного и хранили теперь лишь красные морщинистые линии.
Не слышал я звука медицинских приборов, что находились возле меня, и, судя по движению линий, на их мониторах, работали.
Я был напуган, расстроен ах! нет то не те слова Я был буквально вдавлен в стену всем тем, что на меня свалилось и стоял, смотрел на маму, которая уже даже не плакала, ее глаза верно высохли от выплаканного и хранили теперь лишь красные морщинистые линии.
«Жив жив все же выдохнул я некоторое время спустя. Это главное. Я жив, а значит, смогу вернуться выйти из комы, а потом расскажу тому врачу как побывал в ином мире и что там увидел. И пусть мое тело пока такое не привлекательное, однако, оно доброе. Оно не съедает мою душу. Оно хранит ее, вместе с ней проходит этот жизненный путь. Оно любит, ненавидит, грустит и радуется вместе со мной. Оно связано со мной рождением в этом мире, на этой великой планете Земля, дарованной нам каким-то наивысшим и светлым Разумом Богом».