Тогда к бою, товарищи.
Никакой я вам не товарищ. заволновался благородный бомж. Товарищи погубили великую Россию. В лето 23 от воцарения государя нашего страстотерпца Николая. обложил себя полным крестным знамением. Таким полным, что и на рядом стоящую Пеломелову хватило.
Алилуйя, дядя. Честерфилдов не Эльвира и здесь Самцов мог изгаляться вволю. А в 91 вы ответку включили. Мишка Меченый, он же из ваших, из нетоварищей.
Но в мировоззренческих вопросах, как и в березовых бруньках, Честерфилдов стоял насмерть. Скала. Тупая, но скала.
Комбайнер-искуситель есть порождение начал Честерфилдов.
Все. Стопе. остановила Эльвира, грозящий перейти в бесконечность отечественный вечный спор. Здесь остановка. То, что Союз развалился это плохо. Никто не спорит?
Против фундаментальной скрепы никто протестовать не стал.
Тогда к бою повторила Эльвира. Вооружаемся.
Выбор был не велик. Современный супермаркет не блещет разнообразием. Брали, что потяжелей да поувесистей. Тушенку, кабачковую икру, оливки без косточек. Эльвира расчихалась. Она надрывала пакеты с красным и черным перцем, передавала их Честерфилдову, а тот ссыпал перец в квадратное ведро на тележке Тройкиной Капитолины. Самцов и Гламурьян вытащили рохлю с деревянной палетой. На палету поставили коробки со стеклянными пивными бутылками, упаковки молока и пятикилограммовые мешки с сахаром. Тяжелая рохля должна была стать смертоносным танком прорыва. Из-за нее предполагали стрелять тушенными гранатами и кабачковыми бомбами, а подобравшись поближе, залить фиолетовые глаза безумной твари отличным импортозамещенным продуктом: краснодарским перцем.
Против фундаментальной скрепы никто протестовать не стал.
Тогда к бою повторила Эльвира. Вооружаемся.
Выбор был не велик. Современный супермаркет не блещет разнообразием. Брали, что потяжелей да поувесистей. Тушенку, кабачковую икру, оливки без косточек. Эльвира расчихалась. Она надрывала пакеты с красным и черным перцем, передавала их Честерфилдову, а тот ссыпал перец в квадратное ведро на тележке Тройкиной Капитолины. Самцов и Гламурьян вытащили рохлю с деревянной палетой. На палету поставили коробки со стеклянными пивными бутылками, упаковки молока и пятикилограммовые мешки с сахаром. Тяжелая рохля должна была стать смертоносным танком прорыва. Из-за нее предполагали стрелять тушенными гранатами и кабачковыми бомбами, а подобравшись поближе, залить фиолетовые глаза безумной твари отличным импортозамещенным продуктом: краснодарским перцем.
Готовы? Эльвира оглядела свое маленькое, но решительное войско.
Готовы. за всех ответила Илона. Она прикрутила к швабре Тройкиной свой телефон.
Что жеТогда.
Подождите, человекиПока не описались. Селфи на посошок.
Все сгрудились вокруг рулевого кормила рохли. Честерфилдов для красоты снял очки и лупил в камеру осенними печальными глазами. Эльвира встала немного в профиль. Ей казалось, что так она немного похожа на Николая Баскова. Капитолина смотрела в объектив неподвижно и безжалостно. Как хан Батый на Владимиро Суздальскую Русь. Самцов показывал козу. Ашот смущенно улыбался, а Пеломелова ОлесяОна тоже была где-то здесь Сразу за мощным торсом Эльвиры и локтем Честерфилдова.
Улыбочка. приказала Илона.
Сделали. Кто-то улыбочку, кто-то гримасу, а кто-то ротонатяжение такой силы, что чуть не лопнули вислые благородные щёки. Отдав дань традиции, спрятались за рохлю и отправились вперед. Опять вдоль по бакалее. Можно было приукрасить и сказать, что отправились вдоль по Елисейским полям. Но здесь суровая правда жизни, и ничего более. А в жизни мы все-таки чаще ходим по бакалее
Тихо. Подозрительно тихо. Скрипела нагруженная рохля. Из-за нее выглядывала российская современность. Такая как есть. Без прикрас, но и без жалости.
Вы это видите? прошептала Эльвира.
Мама. тихо подтвердила Илона.
Я пошел. сломался вдруг Честерфилдов.
Стоять. Нельзя. появилась вдруг твердость в голосе Олеси Пеломеловой. Она встала перед Честерфилдовым. Смело глядела прямо в третью пуговицу его грязного пальто.
Раз вы настаиваете. сломался еще раз Иван и остался.
Чё? Атакуем? Самцова окатила тихая истерика. Не терпелось пустить в дело замечательную жестяную дуру Еланской тушенки.
За родину! За Сталина!
Позвольте. тихо, но настойчиво вмешался Честерфилдов. Самцов поправился.
За родину. За Николая 2 нашего Сталина!
Может быть, попробуем договориться? спросила в пустоту Олеся Пеломелова.
Огонь. разрешила Эльвира.
Самцов размахнулся, и баллистическая тушенка полетела в цель. Уже потом, анализируя происходящее, нежась на любимых развалинах мостодревского дивана в колодце теплоцентрали, Честерфилдов не мог не признать, что тварь значительно изменилась после их последней встречи. Сначала беззащитный и добрый барашек, потом вроде как сатанинский шмель с китобойным гарпуном в заднице. На последний бой они вышли с огромным, пробившим потолок, мёртво-синим огурцом с пупырышками, мерцающими черно-красным цветом остывающей лавы.
Вперед! Вперед! закричала Эльвира. Чё тварь? Чё? Гаси ее, Тройкина!
Капитолина не заставила себя ждать, да и остальных уговаривать было не нужно. Страх. Всепоглощающий страх. Он сделал их непроходимо великими и глупыми.
Оно не рычит. Может не надо?
Писк Пеломеловой остался без внимания. Потонул, заглох в непобедимом:
Ч Ё!!!!
Самцов метал кабачки и тушенку. Его поддерживал Гламурьян. Засыпал монструозный огурец краснодарским перцем.
Чё мы с ней церемонимся? Топи ее, человеки! повизгивала Илона.
Не ждала! Не ждала! орала Эльвира. Давай, Ашотик. Давай.
Все уперлись в рычаг и, разогнав рохлю, влетели прямо в тухлый бок огурца-акселерата. Катастрофический огурец заворочался, проломил стеклянные двери и вывалился прямо в октябрьскую ночь под студеный каток февральского ветра. Страха было море. Тушенки и кабачковой икры навалом. Никто не хотел уступать. Дружно побежали добивать гадину. Как камнями бездомную собаку. Гадина не выдержала. Треснул огурец. Взорвался и залил всех присутствующих липкой красно-черной жидкостью.
Ты чё наделала! заорала Илона Вайп. Она трогала свою меховую горжетку. Какая химчистка теперь ее возьмёт? 25 тысяч. 25.
Скока? переспросил Самцов. Его красно-черная лысина почти слилась с октябрьской ночью. А мне скока сказала? 28. Ты чё, лахудра?
Смотрите Смотрите. Честерфилдов глядел на себя и на других. Их фигуры светились мягким отцветающим красным светом. Жидкость по одежде и телам начала стекать вниз струящимися ручейками. Они соединились в лужицу, из которой вверх, пронзая ночь и разум, вознесся ослепительно-яркий столб. Через мгновение он сложился в горизонтальную линию и взорвался. Вернулась ночь и будто ничего не было. Расходились молча. Объединяющий страх исчез, и жизнь растеклась по своим отдаленным друг от друга стратам. Самцов закинул Илону в подержано-отжатый Гелендваген. Умчался вдаль по Кирова с поворотом на Пушкина. Ашот, Тройкина, Эльвира и Олеся Пеломелова вернулись в «Шестерочку». Наводить порядок. Иван Честерфилдов, как свободный художник, остался стоять посреди холодной и зябкой ночи. Открывал и закрывал ладонь. Разглядывал горку золотого песка. Лизал и пробовал на вкус.
А-а-а. Баловство. решил, наконец, Иван. Откуда? А это чё?
Честерфилдов выбросил, чтобы не мешались, почти 4 унции чистейшего золота, нагнулся и выковырял из родимой глинистой супеси целый рублевик из стали с никелевым гальваническим покрытием. Завтрашний день еще можно было спасти и наполнить долгожданным смыслом.