Похвали день вечером
ПУД СОЛИ
1.
Я сказал:
Островом называется часть суши, со всех сторон окруженная водой.
Молодец, усмехнулся Костя. Садись. Пять с плюсом.
Никто не засмеялся. Все стояли и слушали, как уже вдалеке тарахтит мотор уходящего катера. Теперь он вернется через десять дней с продуктами и почтой. А может быть, и не вернется, потому что метеосводка обещает штормы. Но даже если он и пробьется, к острову не подойти. Природа наворотила здесь такие валуны, что и лодка проскакивает еле-еле. Я сказал про эти валуны: «Ничего себе, камешки для зажигалок!», и снова никто не улыбнулся.
Конечно, у всех нас на душе скребли кошки. Полтора года мы должны прослужить здесь, на этой самой части суши, со всех сторон окруженной водой. На заставе я видел карту: суши было мало, а воды много.
Везет же другим! Живут себе на заставах с паровым отоплением, телевизорами, модерновыми столовыми да просто с электричеством! А у нас керосиновые лампы-двухлинейки. Где только нашлись они! Я лично никогда не видел такую технику!
«Ничего, сказал я себе, переживем как-нибудь. Теперь я обязан стойко переносить все трудности воинской службы. И эту лампу тоже. Но почему все-таки мне так здорово не везет? Почему именно я должен был оказаться здесь? Судьба, что ли, которая играет человеком?»
Сначала я обрадовался. Еще бы. Погранвойска, джульбарсы, романтика, нарушители Там, на учебном пункте, малость запахло романтикой это когда нас учили различать следы. Как, например, определить скорость движения однокопытных животных? По интервалу между отпечатками передних ног. Шаг сорок пять сантиметров. Бег пятьдесят восемь. Галоп девяносто четыре. Отпечаток задней ноги впереди отпечатка передней. Если что не так звони на заставу и вызывай «тревожных» с собакой
Вся эта наука оказалась мне ни к чему. Дежурный крикнул: «Соколов, к подполковнику!» И я бежал к начальнику учебного пункта, пытаясь вспомнить, что же такое натворил и за что меня вызывают. «Вы сварщик?» спросил он. «Да». «Значит, с электричеством в дружбе? А с дизель-генераторами знакомы?» Я не был знаком. «И с прожекторами тоже дела не имели? спросил подполковник. Ничего, научитесь».
И романтика по боку! Какой там, к лешему, Джульбарс! Вместо него здоровенный прожектор с параболоидным отражателем и дизель-генератор АДГ-12. Я стал «совой» так у нас зовут прожектористов, потому что служба у нас ночная.
А сержантов зовут «отцами». Наш «отец» Василий Сырцов вроде ничего парень. Вроде потому, что мы еще плохо знаем друг друга. С Костькой Короткевичем я все-таки с самого начала был на учебном пункте, за это время можно узнать человека. А остальные какие они? Я прикинул в уме: за день человек съедает граммов десять соли. Значит, пуд соли мы все съедим месяцев за девять. Долгонько, конечно. Но уже тогда-то я точно смогу сказать, что представляет собой «отец» или эстонец Эрих Кыргемаа, Леня Басов или Саша Головня.
Катер ушел. Все. А мы еще стояли и слушали. Волны разбивались со стеклянным звоном.
Уже темнело. Скоро мне на службу, я впервые включу этот прожектор и поведу синий луч по воде Вода, вода, вода, изо дня в день вода или ледяное поле, и ничего больше, полтора года вода или лед
Пошли, сказал сержант.
В доме было тепло. Все-таки молодцы «деды» те, кого мы сменили на прожекторной, не пожалели дров, натопили как следует. Другие плюнули бы чего стараться, когда мы уже домой? а эти натопили, И сарай позади дома набит дровами.
В доме две комнаты. Здесь стоит незнакомый запах чужого жилья, и вещи тоже пока чужие: кастрюли, сковородки, бачок с водой, сейф, часы-ходики. В углу стоит спиннинг, видимо, забытый кем-то из «дедов». Я взял этот спиннинг и увидел привязанную к катушке картонную бирку. На ней было написано: «Ни хвоста тебе, ни чешуи!»
К черту, сказал я.
Ты чего? спросил Костька.
Так.
Значит, спиннинг не забыли, а оставили. И все вымыто, вычищено, и белье на постелях свежее. Сами стирали, здесь прачек или стиральных машин нет.
Ты чего? снова спросил Костька.
Интересно, как они тут жили? сказал я.
Ну, через неделю тебя это уже не будет интересовать, усмехнулся Костька.
У него манера все время усмехаться. Он сел на кровать возле окна, потрогал руками пружины и снова усмехнулся:
Не очень-то разоспишься
Мне хоть немного, да повезло. На моей койке раньше спал парень огромного роста. Пружины прогнулись, и я словно бы провалился в лунку. Мне будет удобно спать.
Товарищи робинзоны, сказал я. Бросим на морской кому чаек организовать, а?
Отставить, хмуро сказал Сырцов. Он расставлял и раскладывал в тумбочке свои вещи, зачем-то отвинтил крышку на флаконе с одеколоном и, понюхав, завинтил снова, но в комнате уже запахло, как в парикмахерской, Потом сержант захлопнул тумбочку и сказал:
Выходи строиться.
Должно быть, он хотел свою власть показать. А ему столько же, сколько и мне, только он служит второй год в кончил школу сержантов. Подумаешь, начальство!
Товарищ Соколов, вы что, команду не слышали? Повторить?
Бегу, сказал я. Просто мне никак не хотелось вставать с этой кровати. Значит, чаю не будет. Уже темнеет, сейчас боевой расчет. Как всегда, трое должны быть на прожекторе и возле дизеля. Один человек на вышку. Там всегда один. Не поговоришь.
На вышку идет Эрих Кыргемаа.
Басов на кухню.
Головня от службы свободен, и я завидую ему острой и самой черной завистью. Мне бы сейчас завалиться в лунку на постели да рвануть минуток шестьсот: все тело ноет, будто меня долго и аккуратно били. Это оттого, что целый день мы перетаскивали с катера мешки, ящики, коробки продукты, запчасти, гвозди, бидоны с горючим для дизеля, даже лопаты (зачем лопаты?), и я здорово устал.
Ничего, переживем. Эриху на вышке будет хуже. Ветерок там будь здоров, и еще по дороге Эрих опускает «уши» своей зимней шапки.
Итак, говорю я Костьке, начнем первый день из предстоящих нам четырехсот шестидесяти пяти.
Лобачевский плюс Ковалевская минус Эйнштейн, усмехается Костька, берясь за чехол, которым накрыт прожектор. Вот станешь академиком, и будут о тебе писать: «Интересную юность прожил великий ученый»
А что? говорю я, берясь за чехол с другой стороны. Не исключено. По теории вероятности.
Скажи лучше по теории невероятности. Снимай! Двери надо пошире открыть.
Прожектор стоит в гараже на тележке, а тележка на рельсах. Выкатить эту махину на прожекторную площадку не так-то просто. Мы пыхтим-тужимся, пока окаянная не сдвигается с места. Так будет каждый день. Зато к концу службы у нас нарастут мускулы, как у Василия Алексеева. Лучшей тренировки не надо.
Слушай, а этот остров как-нибудь называется?
Остров Пасхи, отвечаю я. Тот самый
Серьезно же спрашиваю.
Мадагаскар.
Я не заметил, как подошел Сырцов.
Остров называется Кузнечный, сказал он. А вы долго возитесь.
Готово, отец.
Рядовой Соколов, я вам не отец, а сержант, Ясно?
Ясно, батя. Только не топочи на меня.
Еще раз и получите наряд вне очереди.
Мне вовсе не нужен наряд вне очереди. На кой черт он мне, да еще вне очереди? Мне становится скучно. Вот с таким-то сержантом служить до лета! «Ничего, говорю я себе. Перевоспитаем. Это он на первых порах выбивает из нас гражданскую пыль. Молодой начальник всегда, как новый пиджак: сначала топорщится, потом пообомнется».
Наша техника работает, как часы. «Деды», которых мы сменили, здорово ухаживали за ней. Только «машинное», где находится дизель, начинает как-то подозрительно дрожать. Сырцов врубает ток, и из черного нутра прожектора сразу вырывается синее облако. Луча я не вижу. Надо отойти в сторону или опуститься ниже, чтобы увидеть его. Синее облако рвется вперед, в темное пространство, и теряется там. Луч ведет Костька. Он «кладет» его на воду, и теперь вода высвечена на несколько километров. В синее марево врывается похожий на корабль островок с мачтами-соснами. А потом снова вода с синими гребешками над волнами.
От кожуха тянет жаром. Луч меркнет медленно, словно нехотя забираясь обратно в прожектор.
Товарищ сержант, разрешите доложить, техника работает нормально, нарушения границы не обнаружено.
Я, конечно, говорю это так, шутки ради, а Сырцов воспринимает всерьез. Потом он уходит к дизелю. Я слышу, как по мелким камням хрустят его шаги: хруп, хруп, хруп
Дает прикурить, а? усмехается Костька.
Все пройдет, как с белых яблонь дым. Я на своем веку всякого начальства повидал
Все пройдет, как с белых яблонь дым. Я на своем веку всякого начальства повидал
Ишь ты! А вообще, брат, с таким хлебнешь Дорвался до какой ни есть власти.
Конечно, Костька прав. У нас на заводе не очень-то любили таких, которые корчили из себя начальство. Но здесь не завод, и мне совсем ни к чему наряды вне очереди.
Леня Басов приготовил наутро целый обед, и это просто здорово съесть тарелку щей и жареной картошки, а потом чай, и, наконец, в люльку. Костька засыпает мгновенно. А я еще долго устраиваюсь в люльке, и вдруг оказывается, что мне не уснуть. Никак не уснуть, хоть начинай, как в детстве, считать белых слонов: один белый слон два белых слона три белых слона
Здесь, в спальне, темно, окна завешены, и лишь через щелочки пробивается серый дневной свет. Я не привык спать днем. Пусть здесь темно, но я-то знаю, что сейчас день, и что-то во мне бунтует против сна. Даже усталости словно бы нет, надо же так! А мне казалось, только дотяну голову до подушки, и тогда с кровати меня бульдозером не стащишь
Да, на улице день, вернее, рассвет. Мать и Колянич уже ушли на работу. Обычно мы уходили вместе и на улице расставались. У нас было правило: сначала подойти с мамой к метро, попрощаться с ней, а потом уже на автобус. При этом Колянич неизменно говорил: «Вперед, рабочий класс!»
Рабочим классом я стал два года назад, после страшной домашней забастовки, которую не смогли подавить мать и Колянич. Я заявил, что хватит мне протирать штаны на школьной парте. Все!
К этому были две причины.
С детства я слышал разговоры о заводе, о заводских делах, привык к ним. Друзья Колянича такие же рабочие, как и он сам, нравились мне очень. Потом я узнавал: один стал сменным инженером; другой заместителем начальника цеха по подготовке производства; третий ушел на партийную работу; самого Колянича назначили мастером. Работал он на «Коммунисте» с шестнадцати лет. Почему же он мог пойти на завод в шестнадцать, а я, как обычный пай-мальчик, должен бегать в полную среднюю?