Брось. Хорошие ребята. А нас с тобой уже аристократами прозвали, сказал я.
Да ну! Кто же это?
Ленька Басов.
Ну, эта доярочка! Можно пренебречь. Сырцов, по-твоему, тоже хороший парень?
Кажется. Щедрый. Видал сегодня
Я вспоминаю о яблоке в кармане куртки, и достаю его. Яблоко крепкое, мне не сразу удается разломать его пополам. Одну половинку я отдаю Костьке.
Давай за здоровье сержанта. Заодно, может, от тебя не так будет чесноком разить.
Я не вижу Костьку здесь темно, однако мне кажется, что он смущен. Я нашариваю его руку и отдаю половину яблока. Мы сидим, хрустим антоновкой, и теперь пахнет только осенним садом.
Кстати, и Эрих, по-моему, отличный мужик, работяга, и Сашка, так что ты лучше не трогай их. Я этого как-то не люблю.
Костька не отвечает. Видимо, думает, что ошибся во мне. Пусть думает. Пора включать прожектор
А утром я иду осматривать дизель. У нас так заведено: сдать технику следующему наряду в полном порядке. Здесь, в «машинном», полутемно, утренний свет с трудом пробивается в маленькие оконца. Приходится зажечь лампу. Я перемазан в масле, ключ так и норовит выскользнуть из рук, когда я подтягиваю гайки. Надо бы вытереть их посуше. Вся ветошь и старые тряпки позади дома, в картонных коробках из-под консервов. Приходится выходить на тепла на мороз, бегом к ящикам, и вдруг я вижу, что они разбросаны, хотя еще вчера здесь был полный порядок. Я же отлично помню, что эти картонки были сложены вдоль стены и тряпки лежали в верхних. А сейчас кажется, будто кто-то нарочно разбрасывал их в разные стороны.
Тряпки я нашел, вытер руки и начал складывать картонки так, как они лежали вчера. Одна из них оказалась тяжелее остальных, и я заглянул в нее: там был другой, деревянный ящик. Я вытянул его пустой ящик, и отдельно от него фанерка с надписью химическим карандашом: в/ч такая-то, К. Короткевичу.
Ну, хорошо. Если он решил выкинуть ящик из-под своей посылки, проще было пустить его в печку, на растопку. А он зачем-то спрятал его здесь. Да еще картонки раскидал. Я огляделся. Неподалеку валялась целлофановая бумага, я подошел и поднял ее. Ничего особенного. А дальше, у кустов, лежала еще бумага со следами жира и совсем маленький цветной лоскут, вроде квитанции. Желтенький с красным.
«Универсам Фрунзенского райпищеторга. Вес 1 кг. 200 гр. Цена 3 р. 84 к.»
Я понюхал эту бумажку. Если моя догадка верна, она должна пахнуть чесноком. Но она пахла псиной. Я не мог ошибиться. Самой натуральной псиной, как там, в кустах, когда я гонялся за енотом.
И я стоял с этой бумажкой в руке, представляя себе, как жрали еноты Костькину колбасу, а может быть, не только колбасу, но и сыр, и масло, и еще что-нибудь из фрунзенского универсама. Жрали, конечно, впервые в жизни и даже чмокали от удовольствия. Меня разбирал смех, когда я представил себе это, а потом Костькину физиономию, когда он найдет этот ящик. Привет, колбаска!
Потом я отшвырнул бумагу, и мне сразу расхотелось смеяться. Значит, он соврал, что в посылке только теплые вещи. Спрятал ее от всех. Как будто никто из нас отроду не видал колбасу по три двадцать и мы всю жизнь мечтали о ней. Мне казалось, что на меня плюнули. Вот так запросто взяли и плюнули, а я должен стирать с себя этот плевок.
Володька, ты где?
Здесь! крикнул я.
Сейчас Костька придет сюда и увидит меня среди этих развороченных коробок.
Идем, донеслось издали. Чего ты там копаешься?
Я пошел в «машинное», надел куртку. Меня малость знобило: ни к чему было вылезать из теплого «машинного» на мороз без куртки. Костька ждал меня: ведь мы должны вернуться оба и доложить сержанту, как положено Но на Костьку я не мог даже поглядеть. И ощущение, что где-то на мне все еще лежит плевок это ощущение не проходило.
Ты чего? спросил Костька. Случилось что-нибудь с дизелем?
Нет, сказал я. Не с дизелем, а с тобой.
Со мной? переспросил он. Забавно!
Забавно, согласился я. Особенно, когда ты узнаешь, что твоя посылка просила передать пламенный привет.
Я говорил это со злостью, чувствуя, что с каждым словом мне становится легче, и глядел на Костьку: у него начал бледнеть нос, а глаза стали большими и круглыми.
Ты чего? снова спросил он.
Это не я. Еноты. Есть такие зверюшки. Слыхал? А ведь ничего была, наверное, колбаска-то? С чесночком.
Мы шли рядом молча. Вдруг Костька тронул меня за рукав.
Извини, тихо сказал он. Больше не буду. Только прошу тебя по-джентльменски: без лишней болтовни, а?
Черт с ним! Конечно, я не стану болтать. Зачем? Я никому ничего не скажу, но как быть мне самому? Ведь самое противное в жизни, наверное, это жить рядом с не очень-то честным человеком. Что он будет делать теперь? Заискивать передо мной? Попытается подкупить? Или поймет все-таки? «Быстро же ты раскрылся, подумал я. И хорошо, что так быстро получилось. Потом, наверное, мне было бы тяжелей»
Второе письмо от Зои:«Здравствуй, Володя! Получила твое письмо, где ты пишешь, что приходится преодолевать разные трудности, в том числе штормы, и порадовалась за тебя. До сих пор ты видал только штиль. Зато вернешься настоящим, закаленным мужчиной.
Свою фотографию я тебе не посылаю и не пришлю. Для чего? Это никому не нужно. Вот приедешь тогда увидимся.
Очень заинтересовало меня то, что ты написал о ребятах, которые служат вместе с тобой. Даже словно бы увидела их всех. У тебя просто талант, как у писателя! А вот то, что Саше Головне никто не пишет, странно. И странно, что ты не знаешь, в чем дело, что у него в жизни случилось. Но можно понять, что все-таки что-то случилось, и парню очень нелегко. Пожалуйста, обязательно скажи ему: если он хочет, пусть напишет мне, а мы с девчонками ему ответим и будем переписываться, так ему, наверное, будет легче и жить, и служить. Обещаешь передать?
О себе говорить нечего. Работаем. Учусь в университете культуры. Очень интересные лекции о великих русских художниках. Стала собирать открытки с их картинами, и у меня уже целая маленькая Третьяковская галерея и Русский музей. Как, оказывается, мы мало знаем, и, наверное, надо учиться всю жизнь, чтобы все равно узнать совсем немного! Зато все новое, что узнаешь, большая радость.
Вот и все. Еще раз прошу: передай Саше мое приглашение писать»
Я спрятал это письмо в тумбочку. Только этого еще и не хватало, чтобы Сашка писал Зое! А ей-то зачем? Впрочем, ладно, пусть пишет. Это Костька прячет свою колбасу, а я ничего не собираюсь прятать.
Вечером я сказал Сашке:
Тобой заинтересовались, сэр. Просят вступить в дружескую переписку.
Сашка поглядел на меня долгим, пристальным и недоверчивым взглядом. Должно быть, решил, что я треплюсь или разыгрываю его после того нашего разговора. А мне было не до трепотни.
Вот адрес Зои. Просит написать о себе. Показывать написанное мне совсем не обязательно.
Я не буду писать, испуганно сказал Сашка. Зачем? Я же ее совсем не знаю. Да и ты, наверное, против?
Вот именно, согласился я. Но раз она так хочет
Тогда придется написать, озабоченно сказал Сашка, но меня-то ведь не обманешь. Я-то отлично видел, как он встрепенулся и начал шарить по карманам.
Можешь взять мою ручку и бумагу, отвернулся я. В тумбочке, сверху.
4.
Странная погода, странный декабрь ни морозов, ни снега, ни ветра. Черные деревья, черные камни, серая вода, серое небо. Особенно унылым все это кажется с вышки. Снизу все-таки меньше видно. Но стоит подняться на вышку и со всех сторон подступает это черно-серое.
Я хожу по узенькому пространству между будкой и перилами, хожу, чтобы не мерзнуть, хожу и смотрю на бесконечную воду, и перед глазами начинают скользить маленькие прозрачные пузырьки. Это от напряжения, наверное. Тогда я смотрю вниз, где Леня Басов колет и колет дрова: у нас уже столько дров, что хватит на всю следующую зиму. И на печку, и на плиту, и на баню.
Леня Басов колет дрова в холодном и неподвижном воздухе каждый удар топора, как выстрел. Что бы мы делали без Леньки? Кто из нас умеет печь хлеб? А он печет и два раза в неделю мы разыгрываем по «морскому счету» нежные, хрустящие, теплые горбушки. Здесь мне везет. Я почти всегда выигрываю горбушку. Эрих даже пошутил: вот вернешься домой смело покупай лотерейные билеты.
И хорошо, что есть Эрих, молчаливый Эрих, потому что он еще в октябре разыскал и починил старую сетку. Бочка была, соль тоже. Теперь у нас бочка соленой рыбы. Не ахти какой, не лососинка, конечно, а окуни и щурята, но это здорово кусок соленой рыбы с горячей картошкой. Жаль, мы приехали сюда поздно. Набрали бы и насушили грибов. Ну да на будущий год организуем И еще брусники бы побольше.
Стоп! Я ловлю себя на том, что думаю о будущем в основном с точки зрения желудка. А мне надо глядеть не на Леню Басова, а на воду, и думать не о грибах и бруснике. Я обшариваю воду, прильнув к окулярам МБТ. Я веду эту трубу словно по серой стене, пока не натыкаюсь на какой-то посторонний предмет. Это островок. Прибрежные камни, корявые сосны на берегу, жухлый тростник Даже чаек нет. Пустота.
Вот бы попасть туда летом с Зоей уже после службы. Выстроить шалаш или поставить палатку, ловить себе рыбу или просто валяться на солнышке Дальше мои мысли не идут; я сам обрываю их. Костька тот вдосталь понасмехался бы над моими мечтами. Рыбку ловить! На солнышке валяться!..
Или теперь не стал бы? Нет, он не изменился после той истории с посылкой. Первую неделю, правда, ходил сам не свой, видимо, ожидая, проболтаюсь я или нет, а когда убедился, что не проболтаюсь, повел себя по-прежнему. Насмешечки и хихиканьки. Но у меня ничего не прошло. Я все время испытываю чувство какой-то неловкости за ребят. Очевидно, так бывает, когда отгадаешь фокус смотришь на фокусника и думаешь о зрителях: как это они ничего не замечают? Впрочем, у Костьки хватило совести отказаться от сырцовских яблок и моего брусничного варенья. Он, оказывается, кислого не любит. Изжога у него, оказывается, от яблок и варенья. И на том спасибо ему.
Да, теперь долго не будет ни писем, ни посылок. Это нам объявил Сырцов. Сашка связался с заставой по радио, и оттуда передали: до льда. А когда он будет, лед? И газет тоже нет, и о том, что делается в мире, мы узнаем только по вечерам, когда работает дизель: кто-нибудь из ребят, свободных от службы, присаживается к старенькой «Балтике», ловит Москву. Интересно, можно ли переслать сюда транзистор? Обязательно напишу, чтоб прислали. Правда, транзистор не мой, а премия Коляничу к его сорокалетию, но ведь ничего с ним не случится, и я верну его хозяину в целости и сохранности.