Ну да. Клыки. Пространство и время.
Интереса ради он перешел к следующей роще.
Там, конечно, тоже была Зона. А чего он мог ожидать? Это ведь тот самый ручей, та самая ветка.
Наверное, он и вправду сильно устал, поскольку лишь разбирая свои вещи на поляне и совершив проверку снаряжения, упаковав две сумы только тогда треснул себя по лбу и выругался. Не та Зона! Время не должно ускоряться только растягиваться! Где-то там, по дороге, я должен был миновать еще одну, противоположно ориентированную.
Мешок, думал он мутно, блуждая взглядом по небу, между ночью и днем, по длинному клину выжженной солнцем земли. Мешок то, что от Мешка осталось. Крепко же его должно было пнуть Распоролся у них Мешок, вдоль и поперек, распоролся по швам.
И чем дольше он над этим раздумывал, тем больше противоречий отмечал. На моих глазах здесь насилуют физику, а я лишь гляжу вокруг с раззявленным ртом. Этот долбаный Мешок суть одна большая мешанина пространства-времени, суешь руку в карман и чешешь себе завтрашнее ухо, рехнуться можно.
Он вернулся на границу рощи, в тень последних деревьев, куда не достигала тошнотворная вонь падали. Растянулся на теплой земле. Он проснулся после полноценного ночного сна всего пару часов назад но глаза закрывались сами по себе. В конце концов часы, секунды, годы кто может быть уверен? Тело, по крайней мере, меня не обманывает, тело помнит.
Но почему я вообще еще жив? Отчего нас не вывернуло в холодную пустоту? Я не должен жить Дважды, трижды не должен
Заснул.
Потом он ходил по околицам с сумками, переброшенными через плечо, с палкой в руке. Сначала в границах пояса саванны, потом сворачивая к голубому небу.
Долго колебался, прежде чем покинул петлю. Была даже мысль войти в самую медленную из Зон и переждать там, пока Пока что? Что-нибудь. Ведь он все еще продолжал оставаться узником, здесь ничего не изменилось.
Колебался, но все же принял решение и вышел на бесконечную равнину. Была у него странная уверенность, что через несколько дней бесплодного ожидания в сфере все равно бы не выдержал и пустился совершать поступки еще более отчаянные.
Итак, он вышел на равнину. Солнце висело над головой, распахнутый туннель в адские бездны хорошо хоть шляпа уцелела. Змеи и ящерицы разбегались из-под ботинок. Шел, пока не заболели ноги. Тогда уселся, отпил воды из фляги. Осмотрелся. Дерево, камень, дерево, череп буйвола. Возвратился. Увидел рощу уже через несколько минут.
Равнина была бесконечной бесконечной, ибо тоже закольцованной.
Тогда что остается? Только направление движения. Стороны света.
А здесь ни света, ни сторон. Ориентироваться он мог лишь относительно края уходящей вверх, к горизонту, листвы саванны. То есть, лишь сначала, пока видел ее над собой в небе. Слишком быстро случался поворот космической астролябии, сферы дополнялись, а он восходил в вечный полдень африканского лета.
Поскольку сначала он шел, как ему казалось, перпендикулярно горизонту, то во второй раз двинулся под углом примерно градусов в шестьдесят, прикидывая от левой руки. И на этот раз считал шаги.
Пригодился бы диктофон, подумал он мельком. В сумке Анжелики нашел блокнот. С десяток первых страниц были исписаны; писала она по-французски, он французского не знал. Под конец записей заметил повторяющееся слово: «Замойский», а потом «Адам». Усмехнулся в усы. Почерк у нее был мелким, наклонным, но некоторые большие буквы пробивали своими росчерками несколько строк вниз-вверх.
Он вырвал исписанные страницы и засунул их за обложку. Теперь это будет блокнот географа-камикадзе.
Записки Замойского представляли собой следующее (писал по-польски):
Он вырвал исписанные страницы и засунул их за обложку. Теперь это будет блокнот географа-камикадзе.
Записки Замойского представляли собой следующее (писал по-польски):
600/650: каскадная гравитация, коса Солнц, слева Зона Т.
300/140: короткая петля.
выход на 1500: металлическая (?) конструкция
выход на 1200: равнина etc. (до 1000 плоская петля на 900)
выход на 900: озеро ночи, очень короткая петля (тот самый сорняк!)
выход на 600:! Зона +++Т (резкая грань)
выход на 300: петля, и далее.
выход на 00: петля, и далее.
выход на 3300: Мёбиус, ок. 50 м. до неба, отражение саванны, вижу себя сверху (точно так же снизу); бросил туда камень, упал здесь, рядом; развертывается ли аналогично в других направлениях 3D?
выход на 900/340 (за термитником): водная завеса (?)
?
??
1200/820: Пандемониум!
1500/840: короткая петля (вижу собственную спину)
выход на 900: петля, и далее (по крайней мере до 1000)
выход на 600/200: вероятно легкая Зона Т (?)
выход на 300/15: плохо ориентированная гравитация, падение до 700, опасн. осыпь
выход на 1200/1000: петля, и далее, но:
выход на 1200/230
выход на 1350/10: разорванная поверхность, многочисленные Зоны G и Т, отрицательная кривизна пространства, густая сеть, туннели (?)
И так далее, и так далее, с тысячами ответвлений как муравей, путешествующий по ткани смятой в комок салфетки.
Запись «600/200» означала двести шагов под углом шестьдесят градусов до границы небесного пояса саванны.
Знаками вопроса в скобках он обозначал места, которые скорее всего открывали переход к дальнейшим разворотам Мешка.
Тот Пандемониум на 1200/820 был обширным углублением в слабой Зоне G, в котором кипело облако тени.
Когда Замойский приблизился, из нее выстрелило с дюжину отростков. Они тянулись к нему: руки, лапы, когти, лица на гибких шеях, человеческие и нечеловеческие, кровавые хребты, трубки, пиявки, щупальца, клешни, пуповины, кишки, дождевые червяки. Он отступил как можно скорее. Те втянулись в тучу.
Он начал медленно обходить кратер. По мере перемещения по его периметру пространство Мешка наматывалось вокруг, открываясь всякий раз в новых конфигурациях.
Раз: ночь в двух шагах, звезды под ногами, распушенная земля, что спиралью восходит в зенит и назад, свет падает лишь сзади, и длинная тень, отбрасываемая фигурой Замойского, тоже ложится по спирали но почему он видит это как спираль?
Два: петля такая короткая, что Адам ощущает себя замкнутым в сфере со стенами из иссушенной глуби Африки, голову тянет в другую сторону, чем ноги, должен он как можно скорее пройти дальше, чтобы не потерять сознание.
Три: полукруглое озеро над головой, в полумраке.
Четыре: кратер везде вокруг, внутреннее и внешнее поменялось местами, Пандемониум падает на Замойского тысячами напряженных щупалец бежать, бежать!
Пять: снова на равнине.
Он мог так продолжать бесконечно. Число комбинаций элементов каждого калейдоскопа астрономическое.
Что ограничивает: время тела. Физиология организма, который требует энергии. Запас еды из сумок Замойского и Анжелики был совсем невелик, практичная мисс Макферсон, несомненно, планировала регулярно охотиться. Амуниции запаковала больше провианта. Замойский не знал модели карабина, который взяла Анжелика, однако не было это оружие, опирающееся на какую-то таинственную технологию, в действительности оно сильно напоминало старые добрые «винчестеры».
«Могла охотиться она смогу и я», сказал себе Адам. И сперва действительно как-то удавалось: антилопа, птица, птица (не разбирался в их разновидностях), дикая свинья. Он считал свои циклы активности: более двадцати. Следовательно, прошел месяц.
Прошел месяц, и Замойский-охотник все с большими сложностями выслеживал какое-нибудь большое животное, вне зависимости от того, насколько далеко входил внутрь распоротого Мешка. Мог пройти километры и километры волнующегося моря трав твердых, жестких на ощупь, каждый стебель словно сабля и не наткнуться ни на одного зверя или птицу.
Прошел месяц, и Замойский-охотник все с большими сложностями выслеживал какое-нибудь большое животное, вне зависимости от того, насколько далеко входил внутрь распоротого Мешка. Мог пройти километры и километры волнующегося моря трав твердых, жестких на ощупь, каждый стебель словно сабля и не наткнуться ни на одного зверя или птицу.
Это понятно, говорил он себе перед сном, вглядываясь в сферу темного или светлого неба, или что там как раз было у него над головой взамен неба. Это понятно, я могу пройти и тысячи миль, но ведь никогда не выйду за границы одного и того же кусочка Африки, вырванного с Земли и закрытого похитителями в растянутой на Клыках пространственно-временной луковице. И сколько же экземпляров фауны, годных в пищу, могло здесь находиться в момент похищения? И ведь все они отнюдь не размножились чудесным образом!
Наконец, он стал брать на мушку даже падальщиков. Снова в его мыслях начала обретать привлекательность мысль войти в Зону Т.
И наверняка ведь он на такое решился бы, если бы не заметил повисшую в небе, во влажном полумраке за водяной завесой Анжелику. Завеса отделяла третью и четвертую свертку пространства в направлении 30°/140330°/1090°/340. Анжелика там падала в лавине грязи, слегка наискосок относительно вертикали Замойского (тот стоял на границе света и тени). Бабочка в глыбе желтого янтаря, испуганная девушка в пузыре замедленного времени подвешенная в воздухе, замороженная в третьей-четвертой секунде после катастрофы Мешка.
Войду, схвачу, помогу. Вошел; казалось, он взбирается по ступеням, хотя шел по плоской поверхности (мягкой, распушенной, ботинки погружались в нее, словно в торф). Тьма все глубже. Наконец остановился непосредственно под лавиной но она (лавина, Анжелика) все так же висела над головой, ни на сантиметр ниже. Зона Т не касалась поверхности земли.
И что он мог сделать? Сесть и ждать? Глядел на нее, запрокинув голову до боли в затылке. На три четверти погруженная в массу черной земли, разошедшейся в форме асимметричного канделябра множество грязевых плечей задержавшейся в движении осыпи, Анжелика проступала из шершавой тьмы как незавершенная статуя из каменного блока: здесь плечо, здесь стопа, здесь бедро. Он не видел ее лица, если не считать измазанного грязью лба и глаза с панически зажмуренным веком.
Найти какую-то подходящую Зону Т, провести там пару зонных часов Он не забудет, невозможно забыть этот немой испуг на грязном лице девушки, впечатанной в глиняное небо.
Не забыл бы он в любом случае, поскольку теперь, когда нашел дорогу к Дворцу Мнемона, не забудет уже ничего, чего забыть не захочет.
Дорога начиналась на 30°/140150°/1090°/5. Он перешел туда сквозь широкие врата желтого матового металла и увидел воткнувшуюся в сухую почву Африки длинную колоннаду, а за ней террасу под плоской крышей. Солнце отражалось от гладких поверхностей: это не был камень, не был и металл. В центре террасы стоял стул, и лишь эта деталь разительно отличалась от идеального представления Дворца Замойского. Но резонанс памяти уже был возбужден, случайное соединение образов пробудило отмершие тропки ассоциаций.