Эту славу мне подарил Игорь Савостин. Он пригласил многих, но полюбил именно меня. Его любовь была по-настоящему нежной, трогательной. Как-то раз я спросил его, что он думает о моих фильмах, и он привёз мне большую статью (рукописную), и она показалась мне поэтической поэмой, а не критической статьёй. Я не понял ровным счётом ничего. Я бы даже сказал, что там не было ничего ни обо мне, ни о моих фильмах, но там было нечто иное. Там был уголок Игоря Савостина, выделенный из большого мира Игоря Савостина, и этот уголок жил целиком красками моих фильмов. Эта статья была про внутренний мир Игоря, но нет сомнений, что эта она не появилась бы, не будь меня. Он посмотрел мои фильмы и увидел там то, что позволило ему сотворить что-то своё, устроить настоящий фейерверк из слов и чувств. Игорь творил себя.
Я понял это гораздо позже. Понял, когда он делился своими впечатлениями о фильме Дерека Джармена, который был снят и на видео, и на кино. Эта несочетаемость, этот почти непрофессионализм привёл Игоря в восторг. Он говорил о фильме долго и безостановочно. Не погрешу против истины, сказав, что более увлечённой речи мне не доводилось слышать никогда. Но я не смог бы передать ничего из его слов. Он говорил, а я думал, что это настоящий бред, что он выдумывает свои впечатления, импровизирует, сочиняет на ходу своё произведение под названием «Впечатления». А потом вспомнил, как он говорил мне про меня: он видел то, чего не видел я в себе. Он видел, вероятно, гораздо шире, чем видел автор, прикованный к своим личным переживаниям и не способный оторваться от них
В те годы мы жили видеокассетами. В восьмидесятые годы они дорого стоили. Очень дорого. В Москве, в центральном видеосалоне на Арбате, клиентам выдавали кассеты на прокат, предварительно заполнив анкету, где указывались не только паспортные данные, но и модель видеомагнитофона (владельца светских видеомагнитофонов кассеты не выдавались, дабы они не повредились). Я отправлял Игорю кассеты со всеми моими фильмами. Разумеется, нельзя называть словом «фильм» то, что я делал тогда, дорвавшись до видеокамеры. Но Игорю мои видео нравились почему-то больше, чем то, что я снимал на киноплёнку.
Ещё несколько слов о его добрых чувствах ко мне.
Я слепил фильм под названием «Потуги на любовь», где был эпизод с текстом письма о любви: «Когда ты получишь это письмо, я буду уже далеко» Пока звучало это письмо, в кадре была моя жена со своей подругой и своим младшим братом. Они бродили по полю, позади гуляли лошади, ветер трепал золотистые волосы моей жены. Признаюсь, письмо не адресовалось никому. То был просто выброс чувств. Но Игорь почему-то решил, что письмо предназначалось ему. Мне об этом рассказал кто-то из наших общих знакомых, вернувшихся из Калининграда: «Игорь убеждён, что письмо ты написал ему!»
Вот такая случается любовь. Вспоминаю об этом с приятной грустью и с сожалением, что не придал этому значения в то время. Я жил слишком внутри себя. Любовь и поклонение принимал как должное. Теперь уж нет Игоря. Невозможно пожать его руку, невозможно сдвинуть с ним рюмки, невозможно восхититься чем-то вместе, невозможно искренне поговорить о кино, наслаждаясь разговором, как наслаждаются вкусным вином. В то время рядом со мной было много людей, беззаветно преданных киноискусству. Боря Юхананов внушал мне, усевшись у меня за спиной: «Смотри всё подряд. Смотри без разбору. Напитывайся этим». А Женя Чорба повстречался мне снова, когда я учился во ВГИКе; Женя носился из одного просмотрового зала в другой. Он не учился там, он просто смотрел кино. Точно так стал бегать и я, потому что надо было наполниться кинофильмами, сделать кино своей душой.
С Игорем Савостиным мы оказались на одной волне. Мы искали новое, не отказываясь от прежнего. Но только в кино. Литературу мы не трогали вовсе. Почему-то. Хотя я уже тогда много уделял времени писательству. Разумеется, до профессионального уровня мне было далеко, как, собственно, и в кино, но с кинокамерой я управлялся легче, я ней сроднился. Возможно, это чувствовал Игорь. Он знал, что в кино я готов пойти на всё, там для меня не существовало ограничений. Мою литературу он видел только как составную часть моих фильмов. Он даже сказал мне однажды: «У тебя текст живёт своей жизнью, а изображение своей, они у тебя в разных плоскостях». Он уловил суть.
Однажды, когда он был в Москве, я привлёк его к участию в фильме с дурацким названием «Програлизм-Фактор». Видео поэтому неограниченное время. Не получилось что-то можно без сожаления стереть. Я экспериментировал в те дни с актёрской импровизацией. По сути, это были актёрские этюды: каждому персонажу я ставил свою задачу, не объявляя общего замысла сцены. Вполне себе студенческие этюды, но с большой долей эротики, чего не допустило бы ни одно театральное училище. Вот к такому этюду я и привлёк Игоря. С эротикой там ничего не получилось, девушка смутилась и в первую же минуту выскользнула из постели. В общем брак. Но Игорь остался на видео. На память. Слышен его голос, видна мимика. И ещё я попросил его прочитать мой текст про Христа: «Иисус был страшен» Он пробежал по нему глазами, сделал несколько поправок и начал читать. Я нацепил на Игоря парик. Так что есть кадры, где Игорь Савостин лохмат, как американский хиппи
Однажды, когда он был в Москве, я привлёк его к участию в фильме с дурацким названием «Програлизм-Фактор». Видео поэтому неограниченное время. Не получилось что-то можно без сожаления стереть. Я экспериментировал в те дни с актёрской импровизацией. По сути, это были актёрские этюды: каждому персонажу я ставил свою задачу, не объявляя общего замысла сцены. Вполне себе студенческие этюды, но с большой долей эротики, чего не допустило бы ни одно театральное училище. Вот к такому этюду я и привлёк Игоря. С эротикой там ничего не получилось, девушка смутилась и в первую же минуту выскользнула из постели. В общем брак. Но Игорь остался на видео. На память. Слышен его голос, видна мимика. И ещё я попросил его прочитать мой текст про Христа: «Иисус был страшен» Он пробежал по нему глазами, сделал несколько поправок и начал читать. Я нацепил на Игоря парик. Так что есть кадры, где Игорь Савостин лохмат, как американский хиппи
К сожалению, так получилось, что в нашем общении всё внимание было акцентировано на мне (мой эгоцентризм тех лет), поэтому я ничего не знал про Игоря. Много позже, уже после его смерти я обнаружил, что он был замечательным актёром, режиссёром, филологом. Я же думал, что он критик. Понимаете, какое это горе и сколько я потерял?! Общаясь с Игорем, я совершенно не знал его! Рядом со мной находился талантливейший человек, про которого я ничего не знал! Быть может, это стало одной из тех крупинок равнодушия, собравшихся в пирамиду, с вершины которой Игорь Савостин скатился однажды в пасть смерти.
В стране происходили всевозможные перемены, усердно давила горбачёвская перестройка. Народ верил, что перемены к лучшему, но мне казалось, что жизнь понемногу увядала, Советский Союз катился в какой-то овраг. Я к тому времени бросил работу в Министерстве Внешней Торговли и устроился фотографом в Московском Академическом Хореографическом Училище. Эта работа давала мне массу свободного времени, и я мог посвятить себя моему кино. Разумеется, я фотографировал. Фотографий у меня скопилось много, но не все интересные.
Осенью 1989 года Игорь попросил меня переслать ему несколько моих фоторабот, чтобы опубликовать их в газете «Калининградский комсомолец». Этот номер (суббота, 14 октября, 41) до сих пор хранится у меня. Признаюсь, публикация фотографий в газете стала для меня большим событием. Целая полоса! Я словно шагнул в какое-то новое пространство. Игорь радовался. Он получал огромное удовольствие от того, что помогал кому-то.
Мы с женой дважды отдыхали в Калининграде. В первый наш приезд мы остановились в Зеленоградске. Игорь приехал навестить нас, принёс две бутылки портвейна. Сидели в тесном дощатом домике и разговаривали, за стенами выл ветер и шумел дождь. Игорь возил нас куда-то, что-то показывал. Возможно, тогда и зародилась у него идея с моими фотографиями, потому что он заставил меня познакомиться с кем-то из «Калининградского комсомольца» (не помню, с кем именно и где мы встречались: то ли в редакции, то ли на какой-то квартире). Игорь был неугомонный.
Во второй наш приезд в Калининград мы с женой остановились у Игоря дома. Он выделил нам комнату. Мне почему-то кажется, что в комнате не было ничего, кроме кровати и книг вдоль стен. Наверняка там стоял письменный стол, стулья, но они стёрлись из памяти. Остались только кровать (для сна) и стены книг. Книги, книги, книги. Много о русской культуре, о русском языке В то лето он вывозил нас на дачу. Надо сказать, что дачный отдых выдался тяжёлым, с чрезмерными возлияниями. И это оставило тягостные чувства. Там гостил ещё кто-то из его близких друзей. И котёнок был, которого Игорь спас. Он рассказывал, что этот крохотный пушистый комочек проглотил с голодухи кусок рыбы с костью и что кость застряла в его желудке. Она торчала так, что её было видно под шерстью; затем началось нагноение, кончик кости прорвал кожу котёнка. Тогда Игорь просто выдернул эту кость, как иглу, из несчастного животного. «И он выздоровел», улыбался Савостин, показывая нам котёнка.
В то лето он пригласил нас в свой видеоцентр. Я пишу, что это «его» видеоцентр, потому что он, конечно, был его душой, хотя наверняка не только его силы были вовлечены в создание этого центра. Игорь бы не в духе, что-то давило на него. Он предложил нам посмотреть какой-нибудь фильм. Мы сели в отдельной комнате. Он включил фильм, а сам и ушёл в другой кабинет. Какое-то время мы смотрели, но фильм, видимо, не понравился, и мы отправились искать Игоря, открывая все двери поочерёдно. Нашли. Он грустно посмотрел на нас. На экране крутилось что-то типа Тинто Брасса. «А я вот порнуху смотрю», грустно сказал он. Он не рисовался, не пытался спрятаться за фактом, он просто смотрел порно. Я хорошо понимаю его: когда меня начинает глодать усталость от навалившейся пустоты, усталость от надоевших замечательных фильмов (нельзя же смотреть их по сто раз), я включаю красивую (именно красивую) порнографию. Она предельно честна и не предназначена для размышлений. Она восхищает и возбуждает своей простотой. Она гипнотизирует линиями голых тел, её физиологичность пробуждает во мне мысли о безбрежном космосе, её разнообразное однообразие поражает.