Разумеется.
Виктор нахмурился.
Послушайте, мы не можем работать вместе, если вы не раскрываете информацию.
Детектив Эйзенхарт, комиссар все-таки поднял взгляд от бумаг и отвернулся к окну. Холодное зимнее солнце осветило орлиный профиль. Позвольте мне напомнить, что первым информацию скрыли вы. Мне известно о нападении на вашего родственника. И о двух трупах, лежащих точнее, лежавших в морге, о которых вы забыли мне сообщить. Не перебивайте, он предупреждающе поднял руку, и не пытайтесь оправдаться. Ваше поведение прошлой ночью было непрофессиональным и недопустимым. Я не буду подавать на вас рапорт. Учитывая занимаемую вашим отцом должность, это было бы бесполезно. Но с сегодняшнего дня я отстраняю вас от расследования.
Вы не имеете на это права, возразил Виктор.
Не имею. Протокол требует, чтобы в подобных делах был задействован представитель отдела убийств. В данном случае вы как полицейский, обнаруживший труп Хевеля. И вы будете задействованы. Номинально. Мы сообщим вам, когда найдем убийцу.
Болезненно. Но этого следовало ожидать. Виктор не удержался и спросил:
А если я найду его первым?
Я не могу запретить вам заниматься этим делом, комиссар смерил его тяжелым взглядом, но я могу настоятельно посоветовать вам не переходить мне дорогу. Это было бы в ваших интересах. К тому же, подумайте сами, каковы шансы у вас в одиночку найти его убийцу, без информации и связей, имеющихся у моего отдела? Займитесь своими делами, продолжил Конрад. У вас наверняка они есть. Не тратьте время на Хевеля.
В кабинет постучали, и один из виденных Виктор ранее телеграфистов поспешил передать сообщение.
Это все, с чем вы пришли? спросил комиссар, стремительно теряя интерес к Виктору.
Так точно, сэр.
В таком случае свободны, Конрад махнул рукой, указывая на выход. Да, детектив! До моих людей дошли слухи, что Верзила Шон объявился в Гетценбурге. Уберите своего ручного медведя, пока никто ничего не заподозрил, и предоставьте заниматься этим профессионалам. Вы меня поняли?
Так точно, сэр, сквозь зубы согласился Виктор.
Отправив с телеграфа сообщение и завернув по дороге в кафе на ранний завтрак, Виктор вернулся в отдел. На столе лежали папки с горящими расследованиями к ним он собирался вернуться, но пока Хевель был в приоритете. И быки, попытавшиеся отобрать бумаги у Роберта (да будто они вообще могли попасть к доку!). Все же его долгом было защитить родственника Или, наоборот, не позволить добряку доктору убить следующих, кто решит на него напасть. Виктор хмыкнул, вспомнив залитую свинцом трость, обломки которой лежали в шкафу с вещественными доказательствами. Да уж, это еще вопрос, кого тут требовалось защищать.
Бессонная ночь (и не одна: если бы Виктора попросили, он постарался бы вспомнить, когда в последний раз спал, но сомневался, что ему удалось бы) сказывалась на состоянии. Виктор не заметил, как уснул, расположившись щекой на отчете о вскрытии Хевеля. На несколько часов шум в общей комнате, падающие из-за жалюзи солнечные лучи и разыскиваемые преступники перестали для него существовать. Разбудил его запах кофе.
Я получил ваше сообщение, сэр, произнес Брэмли вместо приветствия, втискиваясь в кабинет с подносом и зажатым под мышкой шлемом. Что произошло?
Виктор неприязненно посмотрел на сержанта. Тщательно выглаженная форма, прямой пробор на густо намазанных бриллиантином волосах, свежее, чисто выбритое лицо и энтузиазм во взоре. Полная противоположность Виктору, который в этот момент испытывал одно желание: умереть и на том свете как следует отоспаться.
Конрад отстранил нас от дела, поведал он, с рассеянным видом принимая чашку. Сказал, чтоб, если мы хотим заниматься этим расследованием, занимались им сами.
Ладно, возможно, Конрад сказал не совсем так, но сути это не меняло. Умница Брэм сразу понял, что скрывается за словами, и поинтересовался:
И что мы будем делать, сэр?
Виктор поморщился.
Прекращай ты уже с этим «сэр»! попросил он. Мы будем работать. Искать убийцу так, как это делают в седьмом отделе.
Упрямством и по́том, обивая пороги и перелопачивая горы оказывающейся ненужной информации. Взбодрившись, Виктор встал и потянулся за шляпой. В конце концов, не впервой.
Для начала заглянем в морг. Пройдемся еще раз по последнему дню Хевеля. Проверим, не связывался ли он с кем-то в тот день: я возьму на себя телефонисток, ты пройдешься по почтамтам.
Почему не наоборот? приуныл сержант.
Потому что ты вызываешь у почтовых работниц материнский инстинкт и непреодолимое желание закормить плюшками. К тому же, ухмыльнулся Виктор, телефонистки моложе и симпатичнее.
А потом?
А потом мы проделаем это еще раз. И еще раз. И еще, пока что-нибудь не обнаружим.
Глава 8
Доктор
Следующие дни прошли настолько спокойно, что я решил, будто нападение останется единственным инцидентом, прервавшим размеренный темп моей жизни в Гетценбурге.
Проехав на пролетке путь от Лестниц до кампуса, я понял, что возвращаться в комнату не имеет смысла, и отправился сразу на факультет. Там, переодевшись в запасной костюм, я встретил рассвет и профессора Фитцерея, у которого по средам был присутственный день. Получив замечание по поводу неподобающего внешнего вида, я молча вернулся к бумажной работе.
Леди Эйзенхарт я отправил записку, в которой выразил сожаление по поводу того, что не смогу посетить ее на этой неделе. Обеспокоенная моей простудой, которую я назвал в качестве причины, она порывалась прислать ко мне своего домашнего врача, но успокоилась, когда я напомнил о своем образовании.
Разбитые очки заменили новые, присланные оптиком с Охотничьей улицы. Стекла цвета индиго скрыли не только мои глаза, но и побледневший синяк, позволив избежать назойливых вопросов не только со стороны коллег, но и от студентов. Трость должны были доставить к следующему месяцу. Жизнь возвращалась в свою колею. Университет посетили двое представителей четвертого отдела, по новой задававшие мне одни и те же вопросы. От Виктора же два дня не было никаких вестей. На третий он появился на пороге моего кабинета.
Что вы можете рассказать о мистере Мортимере? спросил он у меня вместо приветствия. В кабинет он заходить отказался, отговорившись срочными делами.
Поразмыслив, я понял, что не знаю о своем коллеге ничего.
Его семья, кажется, из купцов.
Наши приятельские отношения строились в основном на обсуждении рабочих новостей, а также на дискуссиях о политической обстановке в мире. Если мой коллега и рассказывал что-то о себе, я пропустил это мимо ушей. Виктор снова был прав: окружающие люди не вызывали у меня большого интереса.
Эйзенхарт кивнул, словно такого ответа от меня и ожидал, и, не попрощавшись, убежал по своим делам.
А вскоре после его визита меня нашел Максим.
Альтманн, по его встревоженному тону я понял, что что-то произошло. Выручите меня?
Конечно, подтвердил я. Что случилось?
Помявшись, Мортимер все-таки ответил:
Меня вызывают срочно в полицию. Ума не приложу, зачем я им понадобился, но приходил один из тех полицейских, что были у нас в лаборатории, и велел явиться на допрос через полчаса
Следовало догадаться, что Эйзенхарту будет недостаточно полученных от меня сведений, и он решит сам побеседовать с Мортимером. Но вызывать его в управление? Это показалось мне странным: насколько я успел заметить, Эйзенхарт предпочитал беседовать со свидетелями на их территории. Или он перевел Мортимера в категорию подозреваемых?
А у меня третий курс, практическое занятие по топографической анатомии, им не скажешь учебник почитать Замените меня?
Разумеется, заверил я его. Какая у них тема?
Анатомия передней брюшной стенки. В главной аудитории в два. Спасибо вам, Роберт, Максим быстро улыбнулся. Знаю, вы не любите практические занятия, но сегодня больше некого попросить.
Ничего страшного.
Когда за моим коллегой закрылась дверь, я позволил себе поморщиться. Преподавательская работа была не моей стезей, после месяцев в университете я был готов это признать. Я избегал общения со студентами, как только мог, меняясь, к примеру, обязанностями с Мортимером, который ненавидел посещать городской морг, зато испытывал к студиозусам искреннюю симпатию. Что же касалось практических занятий Из-за нерва правой руки у меня, можно считать, что не было, скальпель приходилось держать в трех с половиной пальцах левой. Я был в состоянии выполнять свои обязанности: армия приучает работать в любых условиях. Но показательные выступления на публику больше не доставляли мне удовольствия. Мысленно пожелав всего доброго Эйзенхарту, я встал и потянулся за пиджаком: в анатомической аудитории было прохладно.
Мое настроение не улучшилось и после занятия. Три часа в компании студентов и кадавров (впрочем, против последних я ничего не имел) порядком утомили, и я надеялся отдохнуть у себя. Не тут-то было. Я пересек кампус и поднялся к себе на чердачный этаж. Замок на двери сработал не сразу, но я не обратил на это внимания: его и так нередко заедало. Однако то, что предстало моему взгляду за открытой дверью, не заметить было нельзя.
Здесь кто-то побывал.
Царившего в комнате полумрака хватало, чтобы разглядеть беспорядок. Ящики столов были вывернуты. Шкафы зияли пустыми полками, а их содержимое было разбросано по полу. Матрас оказался распорот. Унылый сельский пейзаж, доставшийся мне вместе с комнатой, лишили рамы. Кто-то даже не поленился и отодрал паркетную доску у окна, раздражавшую меня своим скрипом.
Пройдясь по комнате, я был вынужден признать, что поработали здесь тщательно. Все, что превышало размерами сложенный носовой платок, разобрали по частям. Вздохнув, я поднял опрокинутую вешалку и повесил на нее пальто. Вместо отдыха меня ожидала уборка. На секунду появилась мысль вызвать полицию, но от нее я решил отказаться. Замечания по поводу внешнего вида моя карьера могла пережить, но слухи, которые непременно расползлись бы по кампусу, если бы ко мне в комнату ворвался дежурный наряд, могли нанести непоправимый урон. А я еще дорожил возможностью не просить денег у родственников и иметь свою крышу над головой.
С каждой минутой мое замешательство росло. От теории о случайном ограблении пришлось отказаться: наиболее ценные вещи из тех, что я хранил в своем жилище, были на месте. Зато из моей комнаты исчезли все бумаги. Я мог понять, зачем кому-то понадобилась моя чековая книжка или, к примеру, договор об аренде банковской ячейки, но к чему ему были мои дневники и непроверенные студенческие эссе? Едва ли за них можно было выручить что-то на черном рынке, а их литературная, равно как и научная ценность вызывала сомнения.