Оставался один вопрос: был ли Александр Герге способен на убийство?
Виктору не удалось поговорить с леди Тенеррей, но из присланного ею письма становилось очевидно, что бывшая невеста мистера Герге боится. Чего или кого? Виктор полагал, что жениха. И, чтобы проверить это, он намеревался поговорить с женщиной, которая могла знать Герге не просто хорошо, а лучше других.
Род Хоторнов был одним из самых древних в империи. Верные советники при престоле, они обладали властью, равной которой в стране не существовало. Но время меняет все. Неблагополучное стечение обстоятельств и от семейства осталось имя и две дочери. Теперь же леди Мэриголд вовсе была последней.
Чтобы попасть в дом, Виктору пришлось преодолеть немалое сопротивление со стороны дворецкого. Нет, он сам понимал, что еще слишком ранний час для визитов, но сколько можно ждать? Сегодня утром ему снова принесли перевязанный траурной лентой букет (и опять отправитель оказался слишком хитер, чтобы его засечь!), и Виктор начинал опасаться, что вскоре узнает о новой жертве.
Благодаря медному жетону его все-таки пропустили со двора, где слуга выгружал из кареты чемоданы. Похоже, леди Хоторн вернулась в Гетценбург только что. Следуя за дворецким, Виктор прошел в гостиную. Первым, что бросалось в глаза, был портрет покойной Роуз Хоторн работы Персиваля и яркий букет разноцветных цинний на комоде перед ним. «Вспоминаю о тебе каждый день», машинально отметил про себя Виктор.
Мне сказали, вы хотели срочно меня видеть, леди Хоторн спустилась в гостиную, кутаясь в расшитый цветами халат. Простите мой вид, извинилась она, я приехала только час назад и, честно говоря, хотела отдохнуть после дороги.
Я постараюсь отнять у вас как можно меньше времени, Виктор учтиво поклонился. Я хотел поговорить с вами о мистере Александре Герге.
Леди Хоторн не скрывала своего удивления:
Со мной? Почему?
В отличие от погибших женщин, леди Мэриголд Хоторн никогда не состояла в любовных отношениях с Герге. И все же, Виктор подозревал, знала о нем куда больше его влюбленных жертв.
Осиротев вскоре после совершеннолетия, леди Мэриголд решительно выгнала из дома многочисленную толпу дядюшек, желавших взять под свою опеку сестер Хоторн, и занялась воспитанием младшей сестры сама. Души не чая в ней, леди Мэриголд принесла в жертву свое собственное счастье, заменила Роуз мать и была рядом с ней на протяжении всей ее жизни. Она своими глазами видела, как Герге впервые встретил леди Роуз, отговаривала сестру принимать его предложение, утешала, когда помолвка оказалась под угрозой Была рядом до последнего, когда ее сестра, заболев от переживаний, слегла с пневмонией. Ей было что сказать о мистере Герге.
Он чудовище, ее лицо побелело, когда речь зашла об Александре. Я знала много дурных людей, но никто не сравнится с ним. Не удивлюсь, если то, о чем вы рассказали, совершил он
Она говорила с редкой убежденностью, и чем дольше Виктор слушал, тем больше укреплялся в своих подозрениях.
Глава 16
Доктор
В последнее время мне категорически не везло с правой рукой. Я говорю даже не о ранении, почти лишившем меня возможности двигать кистью и оборвавшем мою карьеру. Не так давно я снял гипс и снова был вынужден обратиться за помощью к Мортимеру. Молодой дрозд не стал задавать вопросов, когда я пришел к нему, пропахший храмом, с глубоким порезом на ладони и волчьим укусом выше. Я недовольно поправил манжету, скрывая под сорочкой бинты, и постучался к Эйзенхарту.
Я пришел спросить о твоем самочувствии.
А, доктор! Виктор поднял взгляд от бумаг. Силясь понять, что не так с фразой, он недоуменно моргнул и расплылся в довольной улыбке. Мы перешли на «ты»? Ради этого стоит умереть! Пойдем.
Мы повторили путь вниз, где ремонтировались помещения для судебно-медицинской команды.
Побыстрее, подталкивал меня в спину Виктор. Роббе в здании, если он застанет здесь тебя с твоей чудодейственной шкатулкой, меня слушать не станут и сразу уволят.
Так легко? Безо всякой причины?
Я удивился. Виктор бы нашел тысячу способов отбрехаться, даже если бы его обнаружили над трупом с окровавленным топором в руке. Что-то здесь было нечисто. Виноватое сопение позади меня подсказало, что причина все-таки была.
Героиновые пастилки от зубной боли, признался Эйзенхарт.
Полагаю, зубы у тебя в тот момент не болели.
Про рецепт спрашивать не стал и так понятно, что у его привычки избегать врачей были длинные ноги.
Нет. Но послушай, мне было двадцать, мой ментор умер, и на меня свалились все его дела, попробовал он оправдаться. Я не знал, что делать! И вообще, со стороны Роббе это несправедливо, я их даже не успел попробовать!
Я промолчал.
Нет. Но послушай, мне было двадцать, мой ментор умер, и на меня свалились все его дела, попробовал он оправдаться. Я не знал, что делать! И вообще, со стороны Роббе это несправедливо, я их даже не успел попробовать!
Я промолчал.
Мне было двадцать, повторил Виктор. Я поступил глупо. Но если не в этом возрасте делать глупости, то когда?
Желательно никогда. Но я не произнес этого и проворчал:
Я бы предпочел услышать эту историю прежде, чем делиться с тобой морфием, а не наоборот.
Тогда бы ты послал меня. К врачу, я имею в виду.
Именно так я бы и поступил.
Значит, помощи от тебя я больше не дождусь? с деланым равнодушием поинтересовался Эйзенхарт.
Она тебе все еще нужна?
Второй раз за утро мне удалось повергнуть его в недоумение.
В смысле?
Как ты себя чувствуешь?
Наблюдая за растерянным выражением на его лице, я вздохнул. Я успел заметить, что Эйзенхарт был из людей, у кого разум доминирует над вопросами материальными. Увлеченный очередным делом, он мог днями не есть, не спать, пока тело само не начнет валиться от усталости, и игнорировать неудобства до тех пор, пока состояние не станет совсем критичным. Но не заметить, как отступила смерть? Это другая ступень таланта. Право, я мог не тратить морфий, достаточно было найти Виктору интересную головоломку.
Наконец он додумался осмотреть руку, приносившую ему в последнее время столько боли. С облегчением я отметил чистую белую кожу, лишенную каких-либо следов. Остальные симптомы, кажется, тоже отступали: его лицо потеряло лихорадочный румянец, он перестал кутаться в многочисленные свитера и шарфы. Слабость и боль больше не сковывали его движений. Словно напоминая, какой была цена за это чудесное исцеление, мое запястье снова заныло. Жаль, что укус Волка не пришелся выше, на потерявшую чувствительность ладонь.
Что за?.. озвучил Виктор свои мысли.
Похоже, Маркус-Волк переменил свое решение.
Угу, недоверчиво отозвался Эйзенхарт. Как же.
Профессия, впрочем, не позволила ему долго находиться в замешательстве. Сложив имевшиеся факты, он быстро вычислил виновника произошедшего.
Откуда ты знал?
Знал что?
Сегодня ты спросил, точно ли мне еще нужен морфий. Откуда ты знал?
Просто предположил, пожал я плечами. Ты не звонил утром и выглядишь гораздо здоровее, чем в последние недели.
Хлопнула дверь, и нам пришлось прервать разговор, но я подозревал, что Виктор еще вернется к этой теме. От допроса меня спас один из коллег Эйзенхарта. Молодой, деревенского вида, с длинной встрепанной шевелюрой цвета соломы и внимательными голубыми глазами, он обвел нас полным любопытства взглядом, хмыкнул и прислонился к стене.
Альберт Штромм, представил мне его Виктор. Наш самый ценный и незаменимый сотрудник: полицейский и полицейская собака в одном лице. Шучу, Берт, не обижайся.
Я помню, взгляд, которым я ответил детективу Штромму, нельзя было назвать полным симпатии.
В самом деле? поразился Эйзенхарт.
Его реакция меня неприятно задела.
Почему тебя это удивляет?
Да потому что ты первый месяц только делал вид, что мое имя знаешь. А Берта видел всего раз.
Только одну неделю, возразил я.
На самом деле Эйзенхарт угадал, но признаваться в этом я не собирался. В свое оправдание могу сказать, что детектива Штромма, в отличие от Виктора, я встретил не в первые месяцы после приезда, которые прошли для меня словно под наркозом. И Эйзенхарт никогда не сидел по ту сторону стола в допросной комнате, источая угрозы.
А никто не запоминает угрозы так хорошо, как змеи.
Виктор не стал спорить и пожал плечами.
Берт, зачем ты меня искал?
Вообще-то я искал его, протянул детектив, по-хамски тыча в меня пальцем. Но это даже хорошо, что вы оба здесь.
Мы с Эйзенхартом переглянулись.
Его?
Меня? Зачем?
Чтобы спросить о леди Амарантин Мерц.
У меня появилось нехорошее предчувствие.
Что с ней?
Глава 17
Доктор
Что с Поппи?
Мертва, бросил полицейский. А почему вы мне скажите. Вами там все пропахло.
В первую нашу встречу мне довелось узнать, что детективу Штромму достался один из самых ценных даров пять чувств, превышающие человеческие многократно. Он слышал дыхание и биение сердца, находясь на другом конце комнаты. Чувствовал запах человека И, как выяснилось, запоминал. Действительно, полицейская собака: найти по запаху человека, которого видел несколько месяцев назад.
Там это в отеле? уточнил я.
В номере.
За моей спиной Эйзенхарт присвистнул.
Мы встретились вчера за ужином, пояснил я специально для него.
Детектив Штромм насмешливо фыркнул:
Так это в высших кругах называется?
Знаешь, док, для человека, который постоянно ноет, что все кончилось, у тебя удивительно бурная жизнь, меланхолично заметил Эйзенхарт. Как тебе это удается? Я вон с девушкой полгода не могу помириться, от тебя уже про вторую слышу.
Я не ною, огрызнулся я и переспросил: Сколько вы в ссоре?
Месяцев семь? посчитал в уме Виктор. И три недели.
И он продолжал на что-то надеяться? Если так, то его непробиваемая уверенность в себе была еще хуже, чем я думал. Однако сейчас было неподходящее время для шуток. Вспоминая прошлый вечер, я достал портсигар и закурил. Сложно было осознать, что Амарантин мертва.
Детектив, окликнул я Штромма. Как это произошло?
Он тотчас повернулся ко мне, собранный и сосредоточенный.
Посреди ночи леди Мерц набрала ванну, легла в нее, взяла в руки бритву и перерезала себе вены на запястьях.
Ого! оценил Эйзенхарт и словно между прочим спросил: Как, ты сказал, прошло свидание?
Глупая шутка.
Хорошо, я холодно посмотрел на Виктора. Но даже если нет, это не повод покончить с собой.
В это было не сложно поверить невозможно. Когда я покидал Поппи, ничего в ее настроении не говорило о том, что она задумывается о суициде. А учитывая, что у Эйзенхарта уже было два самоубийства, оказавшихся не вполне самоубийствами