Он кладет печенье на язык, давая ему растаять, покрыть внутренность его рта ванильной сладостью, снова и снова, пока коробка не пустеет. А потом закрывает глаза в ожидании, когда придет сон.
Почему я рассказываю всё это в третьем лице? Наверное, потому, что так легче. Я знаю, что мой отец желал добра, но мне потребовалось много лет, чтобы переварить боль от его решения. Я простил его, конечно же, но прощение не то же самое, что понимание. Его непроницаемое лицо, его небрежный тон: все эти годы спустя я так и не понял, как он мог с такой очевидной легкостью изгнать меня из своей жизни. Мне кажется, что одной из главных наград за то, что ты вырастил сына, будет просто продолжать радоваться общению с ним, когда он займется настоящими взрослыми делами. Но у меня нет сына, так что я не могу ни подтвердить, ни отрицать это.
Таким образом, в сентябре 1989 года я оказался в Гарвардском университете. Советский Союз на грани развала, экономика в затяжном кризисе, общее настроение в стране усталость и скука. Десятилетие жизни по течению, без друзей, сирота не по названию, но по сути, минимум имущества и ни малейшего понятия, что из меня выйдет. Я никогда не бывал в кампусе, на самом деле никогда не уезжал восточнее Питсбурга, и после двадцати четырех часов в дороге мое сознание было в таком состоянии, что всё вокруг казалось практически галлюцинацией. На Южной станции я сел на поезд до Кембриджа (впервые сел в подземку) и поднялся с усыпанной окурками платформы в суету Гарвард-Сквера. Казалось, за время пути сменилось время года; сырое и теплое лето сменила резкая осень Новой Англии, с пронзительно голубым небом, настолько ярким, что, казалось, его можно было ощутить на слух. Холодный сухой ветер обдувал меня, и я ежился в своих джинсах и футболке, в которой проспал ночь. Время было едва после полудня, и на площади было полно народу, в основном молодежи. Все совершенно свободно себя чувствующие в этом месте и целенаправленно куда-то идущие, парами, группами, смеясь и разговаривая между собой с уверенностью передаваемых эстафетных палочек. Я попал в чуждую для себя реальность, но для них она была домом. Мне надо было добраться до общежития под названием Уигглсворт Холл, однако я стеснялся у кого-нибудь спросить, как мне туда пройти, сомневаясь, что они вообще со мной заговорят, а еще я понял, что проголодался, и прошел на квартал в сторону от площади в поисках места, где можно недорого поесть.
Позднее я узнал, что выбранный мной ресторан, «Бургер Коттедж» мистера и миссис Бертли, является достопримечательностью Кембриджа. Я вошел внутрь, в атмосферу жарящегося лука, от которой слезились глаза, в шум толпы. Казалось, сюда втиснулась половина города, усевшись за длинными столами. Все говорили между собой, перекрикивая друг друга, в том числе повара, которые выкрикивали заказы с такой же громкостью, как орут на футбольном поле квотербеки. На стене над плитами висела огромная черная доска с подробными описаниями наиболее популярных бургеров, сделанными цветными мелками. Я о таких в жизни не слышал. С ананасом, с сыром с плесенью, с яичницей.
Ты один?
Обращавшийся ко мне мужчина был больше похож на борца, а не на официанта огромный бородатый парень в переднике, грязном, как у мясника. Я тупо кивнул.
Одиночки только у стойки, скомандовал он. Стул себе найди.
Место за стойкой только что освободилось. Официантка за стойкой схватила грязную тарелку предыдущего клиента в тот самый момент, когда я приставил чемодан к стойке и сел. Не слишком удобно, но, по крайней мере, моя поклажа не у всех на виду. Достав из кармана карту, я начал ее разглядывать.
Что будешь есть, милый?
Официантка, женщина в годах, с усталым лицом и пятнами пота в подмышках на футболке с эмблемой «Бургер Коттедж», уже стояла передо мной с планшетом и карандашом в руках.
Чизбургер?
Латук, помидоры, лук, пикули, кетчуп, майонез, швейцарский, чеддер, проволоне, американский, в какой булке, простая, из тостера?
Это было всё равно что ловить вылетающие из пулемета пули.
Наверное, все сразу.
Хочешь все четыре сорта сыра?
Она подняла взгляд от планшета.
За это придется заплатить подороже.
Извините, ошибся. Только чеддер. Чеддер вполне пойдет.
Из тостера или простая?
Извините?
Она окончательно подняла взгляд и посмотрела на меня с тоской.
Ты хочешь булку из тостера или простую?
Иисусе, Марго, полегче ты с этим парнем, а?
Голос принадлежал мужчине, сидевшему справа от меня. До этого я старательно смотрел вперед, но тут повернулся. Рослый, широкоплечий, но не слишком мускулистый, с пропорциональным лицом, от которого возникает впечатление, что его сделали поаккуратнее, чем у остальных людей. В мятой рубашке-оксфорд, заправленной в потертые джинсы «Левис», темные очки на макушке, удерживаемые на месте волнистыми каштановыми волосами, правая нога лодыжкой на левом колене, в плоском ботинке, надетом на босую ногу. Периферийным зрением я воспринял его как совершенно взрослого человека, но теперь увидел, что он старше меня всего на год, может, на два. Разница была не в возрасте, а в манере себя держать. Он излучал ауру причастности, того, что он дитя племени, отлично знающее все обычаи.
Закрыв книгу, он положил ее на стойку рядом с пустой кофейной чашкой и обезоруживающе улыбнулся мне. «Не беспокойся, я всё понял», было в его взгляде.
Человек хочет чизбургер с соусом. Жареная булка. Чеддер. Думаю, с картошкой фри. Что насчет попить? спросил он меня.
Э, молоко?
И молоко. Нет, добавил он, поправляя себя, шейк. Шоколадный, не взбитый. Доверься мне.
Официантка посмотрела на меня с сомнением.
Ты согласен?
Весь этот разговор сбил меня с толку. С другой стороны, шейк хорошо, да и я был не в настроении отвергать проявленную ко мне доброту.
Конечно.
Молодца.
Мой сосед слез со стула и сунул книгу себе под мышку с таким видом, что только так и надо носить любые книги. Я увидел заглавие: «Принципы экзистенциальной феноменологии», но не понял, о чем это вообще.
Марго о тебе позаботится. Мы друг друга давно знаем. Она меня кормит с тех пор, как я в коротких штанишках бегал.
Тогда ты мне больше нравился, сказала Марго.
И ты не первая это говоришь. Теперь давай, раз-два. Наш друг выглядит голодным.
Официантка ушла, не сказав ни слова. Внезапно суть их обмена остротами стала для меня ясна. Не болтовня друзей, скорее разговор племянника-акселерата со своей тетушкой.
Спасибо, сказал я своему новому приятелю.
Не за что, ответил он по-испански. Иногда это место похоже на огромный зал по соревнованиям в грубости, но это стоит свеч. Так куда они тебя берут?
Прошу прощения?
В какое общежитие, я имею в виду. Ты же новичок, так ведь?
Я был изумлен.
Откуда ты знаешь?
Э, молоко?
И молоко. Нет, добавил он, поправляя себя, шейк. Шоколадный, не взбитый. Доверься мне.
Официантка посмотрела на меня с сомнением.
Ты согласен?
Весь этот разговор сбил меня с толку. С другой стороны, шейк хорошо, да и я был не в настроении отвергать проявленную ко мне доброту.
Конечно.
Молодца.
Мой сосед слез со стула и сунул книгу себе под мышку с таким видом, что только так и надо носить любые книги. Я увидел заглавие: «Принципы экзистенциальной феноменологии», но не понял, о чем это вообще.
Марго о тебе позаботится. Мы друг друга давно знаем. Она меня кормит с тех пор, как я в коротких штанишках бегал.
Тогда ты мне больше нравился, сказала Марго.
И ты не первая это говоришь. Теперь давай, раз-два. Наш друг выглядит голодным.
Официантка ушла, не сказав ни слова. Внезапно суть их обмена остротами стала для меня ясна. Не болтовня друзей, скорее разговор племянника-акселерата со своей тетушкой.
Спасибо, сказал я своему новому приятелю.
Не за что, ответил он по-испански. Иногда это место похоже на огромный зал по соревнованиям в грубости, но это стоит свеч. Так куда они тебя берут?
Прошу прощения?
В какое общежитие, я имею в виду. Ты же новичок, так ведь?
Я был изумлен.
Откуда ты знаешь?
Силой своей мысли.
Он постучал пальцем по лбу, а затем рассмеялся.
Вот это, а еще чемодан. Так куда же? Надеюсь, тебя не отправили в одно из общежитий Юниона. Тебе лучше быть в Ярде.
Подобное отличие ничего для меня не значило.
Какое-то место под названием Уигглсворт.
Мой ответ его совершенно обрадовал.
Тебе повезло, друг мой. Ты будешь в самой гуще событий. Конечно, то, что сходит за события в этом месте, иногда может оказаться немного степенным. Обычно люди до четырех утра волосы на голове рвут, пока проблему не решат.
Он по-мужски хлопнул меня по плечу.
Не беспокойся. Здесь все поначалу теряются.
Есть у меня ощущение, что у тебя так не было.
Я, так сказать, особый случай. Гарвардец с рождения. Мой отец преподает на философском факультете. Я бы сказал тебе, кто он, но тогда ты можешь решить из благодарности записаться на один из его курсов, что станет, поверь мне, огромной долбаной ошибкой, пардон за грубость. Его лекции всё равно что пуля в голову.
Во второй раз за последнее время мне предстояло пожать руку человеку, который, похоже, лучше понимал мою жизнь, чем я сам.
В любом случае, удачи. Выйдешь из дверей, свернешь налево, пройдешь квартал, до ворот. Уигглсворт будет от тебя по правую руку.
И с этими словами он ушел. Лишь тогда я понял, что забыл спросить его имя. Я надеялся, что встречу его снова, может, не слишком скоро, и когда это произойдет, то я сообщу, что успешно вошел в новую для себя жизнь. Еще я поставил себе на заметку, что при первой возможности схожу в магазин и куплю себе плоские ботинки и белую рубашку-оксфорд. По крайней мере, стану выглядеть здесь своим. Принесли мой чизбургер и картошку фри, аппетитно блестящую маслом, а позади них на подносе стоял обещанный шоколадный шейк в высоком элегантном стакане эпохи пятидесятых. Это было больше чем еда, это было знамение. Я был настолько благодарен, что готов был прочесть благодарственную молитву, и едва не прочел.
Времена колледжа, гарвардские времена, ощущение того, что в те первые месяцы изменилось само время, всё вокруг меня неслось с бешеной быстротой. Фамилия моего товарища по комнате была Лучесси. Имя у него было Фрэнк, но ни я, ни кто-либо из тех, кого я знал, никогда не звали его по имени. Мы были в своем роде друзьями, сведенные вместе обстоятельствами. Я ожидал, что все в колледже будут в какой-то степени вариациями на тему того парня, которого я встретил в «Бургер Коттедже», виртуозно говорящими, социально адаптированными и знающими местные обычаи, подобно аристократам. На самом деле Лучесси был куда более типичным: странноватый умник, выпускник научной школы в Бронксе, отнюдь не призер в соревнованиях по внешней привлекательности или личной гигиене и с полной головой тараканов. У него было большое мягкое тело, будто недостаточно плотно набитая набивная игрушка, большие влажные ладони, которые он не знал куда девать, и блуждающий взгляд широко открытых глаз параноика. Его одежда была комбинацией одежды начинающего бухгалтера и ученика средней школы. Он любил носить брюки в складку с высокой талией, массивные коричневые строгие туфли и футболки с эмблемой «Нью-Йорк Янкиз». Через пять минут после нашей встречи он уже рассказал мне, что получил максимальные 1600 по Стэнфордскому тесту, собирается получить две степени, по математике и по физике, может говорить на латыни и древнегреческом (не только читать, но действительно говорить) и что однажды поймал хоумран, улетевший от биты великого Реджи Джексона. Может, я и рассматривал дружбу с ним как обузу, но вскоре я увидел и преимущества. По сравнению с Лучесси я выглядел нормально приспособленным к миру, более уверенным и привлекательным, чем на самом деле, а также завоевал несколько очков в симпатиях соседей по общежитию тем, что сумел с ним поладить, так, как можно приручить вонючего пса. В первую ночь, когда мы напились вместе всего через неделю после нашего прибытия на одной из бесчисленных вечеринок с пивом для новичков, на которые администрация, похоже, всегда закрывала глаза, его тошнило всю ночь, и он выглядел настолько беспомощным, что я всю ночь глаз не сомкнул, следя за тем, чтобы он не умер.