Восемьдесят ударов в минуту. Многовато. Вероятно, вы волнуетесь из-за предстоящей процедуры.
Она долила воду из кастрюли в большой жестяной чан рядом с плитой.
Не так уж и горячо, сказал он, попробовав воду пальцем.
Тепловатая подходит больше. Вы готовы? Тогда я отворачиваюсь.
Пока она смотрела в окно, Донт разделся до нижней рубашки и подштанников, а затем накинул пальто.
Готово, сказал он.
Готово, сказал он.
Земля на улице промерзла, и холод начал быстро подниматься по телу от босых ног. Поверхность реки впереди казалась гладкой, но местами появлялась мелкая рябь, выдавая глубинное течение. Рита села в свою лодочку, отплыла на пару ярдов и загнала посудину носом в камыши. Потом на несколько секунд опустила в воду термометр и занесла в блокнот его показания.
Отлично! сказала она. Я готова, дело за вами.
Как долго это займет? спросил с берега Донт.
Думаю, не больше минуты.
Он снял пальто, затем рубашку и остался в одних подштанниках. Невольно вспомнилось, как в первые дни своего вдовства он пытался представить себя раздетым в присутствии другой женщины, но ничего подобного ему и в голову не могло прийти.
Начинайте, сказала она все тем же спокойным голосом, не отрывая взгляда от циферблата часов.
Он вошел в реку.
При первом контакте с водой его суставы заныли от холода. Он сжал челюсти и сделал еще три шага. Линия замерзания ползла по ногам все выше. Донт не стал ждать, когда она доползет до паха, и предпочел быстро погрузиться сразу по шею, опустившись на корточки. Он вдохнул и удивился тому, что его грудная клетка еще может расширяться в ледяных объятиях реки. Потом несколькими гребками преодолел расстояние до лодки и ухватился за борт.
Ваше запястье, скомандовала она.
Он поднял руку. Рита взяла ее и молча стала считать удары, глядя на часы.
Так продолжалось, по его ощущениям, как минимум минуту. Она продолжала смотреть на стрелку, изредка моргая. Он вытерпел еще примерно столько же:
Боже, когда это закончится?
Если я собьюсь со счета, придется начинать снова, пробормотала Рита, сосредоточенная на своем занятии.
Он вытерпел целую вечность.
Он вытерпел еще одну вечность.
Он вытерпел тысячу вечностей и только тогда она отпустила его запястье, взяла карандаш и сделала пометку в блокноте. Он поднялся во весь рост, отфыркиваясь и обтекая, добрел до берега и там уже бегом устремился к дому, к приготовленной теплой ванне. Погрузившись в нее, он убедился в правоте Риты: теперь вода казалась горячей, и тепло разлилось по всему телу.
Когда Рита вошла в кухню, над водой торчали только его нос и рот.
Самочувствие в порядке? спросила она.
Стуча зубами, Донт шевельнул головой в знак согласия, а потом его сознание на время притупилось, чтобы направить все силы организма на восстановление от ледяного шока. Чуть позже придя в себя, он посмотрел в сторону стола, за которым сидела Рита и с озадаченным видом смотрела на угасающий за окном день. Карандаш не висел у нее на шее, а был засунут за ухо; шнурок лежал на плече. «Мне нужно это заснять», подумал он.
Ну и как?
Восемьдесят четыре. Она показала блокнот с записанными цифрами. Ваш пульс ускорился при погружении в холодную воду.
Ускорился?!
Да.
Но ведь пульс девочки был очень слабым Мы получили результат, прямо противоположный ожидаемому.
Да.
Выходит, все было напрасно.
Она медленно покачала головой:
Не напрасно. У меня появилась гипотеза, а это уже прогресс.
И в чем суть этой гипотезы?
Она задрала голову, глядя в потолок, подняла руку, так что локоть согнулся поверх головы, испустила долгий сокрушенный выдох и сказала:
Не знаю.
Ночной визитер
Лили Уайт не спала, но и не бодрствовала. Она пребывала в том пограничном состоянии, когда тени вздымаются волнами, а свет бледный и загадочный то появляется, то исчезает, как лучи солнца, проникающие глубоко под воду. И вдруг она резко пробудилась на своей постели в Лачуге Корзинщика.
Что это было?
Он двигался крадучись по-кошачьи, беззвучно открыл дверь и легко ступал по половицам, ни одна из которых не скрипнула. Но Лили узнала запах дымный, сладковатый, дрожжевой запах, всегда ему сопутствовавший. Именно это и вывело ее из полудремы. Лачуга насквозь пропиталась сырыми речными миазмами, но даже они не могли перебить этот запах. Потом она расслышала и звук: камень скребнул о камень. Значит, он полез в тайник за деньгами.
Внезапно вспыхнула спичка. Со своего высокого помоста она увидела огонек и руку, всю в синяках и шрамах, подносившую его к свече. Фитиль занялся, образуя мерцающий круг света.
Что ты припасла для меня? спросил он.
Есть сыр и немного ветчины, какую ты любишь. Хлеб в корзине.
Свежий?
Вчерашний.
Свет переместился в другой конец комнаты, оттуда донеслись шорохи и недовольное ворчание.
Он уже начал плесневеть. Не могла найти посвежее?
Я ведь не знала, что ты придешь сегодня.
Свеча двинулась в обратную сторону и задержалась на столе. Минуту-другую были слышны только жадное, торопливое чавканье и натужные глотательные звуки. Лили тихо лежала в темноте; сердце билось тревожно.
Что еще у тебя есть?
Яблоки, если хочешь.
Яблоки! На кой мне сдались твои яблоки?
Огонек вновь поднялся над столом и завис сначала над одной пустой полкой, затем над другой. Далее переместился к шкафу и обследовал тамошнюю пустоту, сунулся во все углы, но нигде ничего не нашел.
Сколько он тебе платит, этот святоша?
Маловато. Ты уже об этом спрашивал.
Лили постаралась не думать о своих сбережениях, надежно хранимых в столе пастора, опасаясь, что этот зыбкий свет может прочесть ее мысли.
Он раздраженно прищелкнул языком:
Почему у тебя нет ничего сладкого? Что ты подаешь на стол святоше? Небось, яблочный пирог? Хлебный пудинг со сливовым джемом? Кучу всякой вкуснятины, готов поспорить.
В другой раз что-нибудь принесу.
Только не забудь.
Не забуду.
Глаза Лили привыкли к полумраку, и теперь она разглядела очертания его фигуры. Он сидел за столом спиной к ней, не сняв широкополую шляпу; куртка висела на худых плечах как на вешалке. Судя по звону монет, теперь он пересчитывал деньги. Лили затаила дыхание.
Всякий раз, когда сумма не соответствовала его ожиданиям, он винил в этом Лили. Сколько она украла? Где спрятала украденное? Что за подлый план она замышляет? И как ей можно доверять после такого? Любой ее ответ на эти вопросы приводил его в ярость, после чего в ход шли кулаки. Естественно, она никогда не брала его деньги пусть она была глупой, но не настолько же! У нее самой давно накопились вопросы касательно этих денег, только задать их она не осмеливалась. Об их источнике догадаться было нетрудно. В ночь, совпадающую с его очередным визитом, в сарае появлялись бутылки или бочонки, наполненные крепким самодельным пойлом. Они оставались там в течение дня и исчезали следующей ночью, а вместо них появлялись деньги плата за очередную партию. Но что он делал с деньгами, взятыми из тайника? За одну ночь он получал больше, чем Лили за месяц работы на пастора, а ведь ее жилище наверняка было не единственным местом, где он проворачивал свои сделки. Он ютился в каком-то укромном логове, за которое не нужно было платить; он не играл в карты и не тратил деньги на женщин. Он и к выпивке не притрагивался, а только подбивал других гробить свое здоровье, взамен облегчая их кошельки. Лили пыталась прикинуть его годовой доход, удваивая, утраивая, а то и умножая на семь проходившую через ее руки выручку, но от таких чисел у нее голова шла кругом. Впрочем, даже не определившись с итоговой суммой, она представляла, насколько это должно его обогатить; однако во время визитов к ней один-два раза в неделю он был все в той же старой, провонявшей самогоном куртке, вечно голодный и тощий как скелет. Он ел ее пищу и жег ее свечи. Она не решалась хранить в лачуге хоть одну хорошую вещь, не важно какую, потому что он непременно забрал бы ее и продал, а деньги пропали бы бесследно. Даже пара зеленых шерстяных перчаток с дырками на пальцах исчезла бы в его карманах. В жизни Вика была какая-то тайна, которая высасывала из него все средства, а заодно и опустошала дом Лили. У нее оставался лишь капиталец, сохраненный священником. Все это было выше ее понимания.
Он довольно хмыкнул, и Лили слегка успокоилась. На сей раз сумма была верной. Покончив с этим, он откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул. Он обычно расслаблялся после подсчета денег. Но ей расслабляться не следовало.
Я всегда поступал с тобой по справедливости, верно, Лил?
Всегда, ответила она, успев до ответа попросить у Господа прощения за ложь. Бог понимал, что в некоторых случаях человек просто не может сказать правду.
Я заботился о тебе даже лучше, чем когда-то твоя старая мамаша, не так ли?
Да, заботился.
Он издал горловой клекот, заменявший ему смех.
А почему ты продолжаешь называть себя Лили Уайт?
У Лили сжалось сердце.
Ты же сам сказал не использовать твое имя, когда я здесь поселилась. Ты сказал, что нас ничто не должно связывать
Но почему именно Уайт? Ты могла взять любое имя из всех, какие существуют в мире. И потом, тот Уайт вовсе не был твоим мужем. Только не в глазах Господа. Твой пастор знает об этом?
Но почему именно Уайт? Ты могла взять любое имя из всех, какие существуют в мире. И потом, тот Уайт вовсе не был твоим мужем. Только не в глазах Господа. Твой пастор знает об этом?
Нет.
Не знает, повторил он довольно. Так я и думал. Он дал ей время почувствовать скрытую угрозу, прежде чем продолжить. Я ведь не дурак, Лил. Я знаю, почему ты выбрала это имя. Сказать тебе?
Скажи.
Ты цепляешься за это имя, как никогда не цеплялась за человека, который его носил. Лили Уайт. Такое невинное и непорочное, как белые лилии на лугу. Вот что тебе было нужно, не так ли?
Она сглотнула комок в горле.
Ну же, отвечай громче, Лил! Я тебя не слышу. Названия не изменяют сути вещей. Ты цепляешься за это имя, будто оно может тебя очистить, как ты отскабливаешь от грязи этот стол или моешь полы у пастора. Как будто это искупает твои грехи Я ведь прав, Лил?
Он принял ее молчание за согласие:
Вот видишь, я знаю тебя как облупленную. Хитрить бесполезно, некоторые вещи пристают к тебе навсегда, и ты их ничем не отмоешь.
Все, что ей до поры удавалось, это плакать беззвучно, но затем она не справилась, и следующий спазм рыданий разнесся по комнате.