Нехотя Тыжных взял ложку и стал размешивать сахар, Буханкин и Незабудка, да и ещё несколько пар любопытных глаз из посетителей с интересом следили за процессом, даже месье Роже и официанты наблюдали из кухни. Когда сахар был размешен, товарищ Тыжных показательно и назло кому-то взял чашку, встал, сказал громко: «Ну, за пролетариат». И не вынимая ложки залпом выпил кофе со сливками. Поставил чашку на блюдце со звоном, уселся на стул и произнёс задумчиво:
Ну, сладко, а более ничего в нём, квас-то получше будет. Это ваше кофе ещё и дёгтем отдаёт.
Взял горячую булку и стал её есть с аппетитом.
Но тут Арнольд Буханкин забыл, что он англоман и сказал, осуждающе:
Ну и дурень ты, Тыжных.
А Ракель Самуиловна теперь и вправду почувствовала себя укротительницей льва, который только что исполнил интересный, но совсем незапланированный номер и публика с интересом наблюдает, что будет дальше. А ей хоть кланяйся. Товарищ Незабудка стреляла глазками по сторонам, ловила взгляды посетителей и виновато улыбалась.
Аплодировать товарищу Тыжных посетители булочной постеснялись, и вернулись к завтраку. И Ракель Самуиловна тоже стала пить свой кофе. Свирид доев вкусную булку и вытерев руки о необыкновенно чистую салфетку спросил:
Ну, и сколько всё это стоило?
Счёт принесут, и узнаем, с философским спокойствием отвечал Арнольд Буханкин. Наслаждаясь завтраком.
Значит в тёмную играют, раз цену сразу не говорят, обувать будут, резонно предположил Тыжных. Ну да ничего, поторгуемся. Лишку не дадим.
Свирид, It so is not accepted[17], сказал Буханкин.
Говорил я тебе, Арнольд сто раз, не говори со мной на буржуйских языках. Говори по-русски.
И говорю тебе, по-русски, не вздумай тут торговаться, не позорь меня, где это слыхано, чтобы сотрудник ОГПУ торговался как последний старорежимный купчина.
Что ж мне тут теперь, половину денежного довольствия оставить, вон тому, товарищ Тыжных кивнул на напомаженного месье Роже, у которого сало на башке. Ему и так жиру хватает, аж с башки течёт, авось не голодает.
Ракель Самуиловна как раз делала глоток кофе, и эта фраза показалась ей настолько смешной, что она фыркнула в чашку и облилась, немного забрызгав скатерть. Оставив кофе и продолжая тихонько посмеиваться, она стала вытирать себя салфеткой и приговаривать:
Товарищи, мне стыдно с вами Вы дадите мне спокойно позавтракать? Вы можете прекратить свой балаган? Это просто шапито какое-то. Лучше бы вы, товарищ Свирид, и вправду, сидели в машине.
Ей действительно было стыдно, так как она опять ловила взгляды посетителей.
Может и лучше, да вот только сидеть я должен возле вас, бурчал Свирид. И дёготь это ваш пить, даже не зная почём его хлебаю.
Успокойтесь, я вас угощаю, сказал красавица.
Да не надо меня угощать. Я вам не дармоед какой-нибудь, и вы мне не мамаша.
Будь я на три, четыре года постарше, то и могла бы быть вашей маман, примирительно говорила Ракель Самуиловна.
Да никогда бы вы не смогли быть моей мамашей.
Да, и почему же?
Да потому, что моя мамаша трудовая крестьянка, всю жизнь не разгибалась, то в поле, то огороде, то в коровнике, говорил Свирид, словно упрекал. Четыре голода пережила и семь детей на ноги поставила. А вы
Он замолчал.
Ну? И что я?.. Ракель Самуиловна в оду секунду вдруг стала бледна и холодна. Ну, говорите, что я?.. Что вы замолчали, товарищ Свирид? Боитесь сказать?
Да ничего я не боюсь.
Ну, так договаривайте! Давайте! Так кто я?
И договорю. Скажу кто вы! Если нужно будет, обещал Свирид.
Так давайте! Нужно! Говорите! Ну!
Вы публичная женщина, вот вы кто! И это ещё полбеды.
Да? у товарища Незабудки раздувались ноздри. И кофе она уже не хотела. А в тогда чём вся беда?
А в том, что вы распутная женщина.
А в том, что вы распутная женщина.
Распутная? едва сдерживалась красавица. Ах, распутная.
Да, распутная, настаивал Тыжных.
А вы прямо всё знаете, да?
Да уж знаю о вас кое-что. Авось не дурак, товарища Маркса почитываю.
Ах, почитываете? И что же пишет обо мне товарищ Маркс?
А товарищ Маркс пишет, что пролетариат идёт горбатить на буржуя от нищеты, а женщины от нищеты и бесправия идут на панель. А вы, товарищ Катя, уж никак не от нищеты пошли в публичные женщины. Вы жизни сладкой ищите, и половых наслаждений.
Половых наслаждений? Ракель Самуиловна говорила это тихо, но только потому, что все силы её уходили на то, чтобы сдержаться и не вцепится ногтями в его наглую, конопатую морду. И самым обидным было то, что ей нечего было ему ответить. Она думала, думала. Потом несколько раз вздохнула глубоко и сказала почти спокойно. А ну пошёл вон отсюда, моралист деревенский.
Чего? не расслышал Свирид.
Пошёл вон, я сказала. Вон отсюда. Говорила товарищ Незабудка, но так, чтобы не привлекать излишнего внимания. Почти шёпотом. Скорее даже шипела. И красными пятнами шла от бешенства.
Но усилия её были тщетны. Все, кто был в булочной, только делали вид, что пьют кофе, а не прислушиваются к их разговору.
Вот чего вы шипите как кошка драная, я вам как партиец партийцу говорю, прямо и без утайки. А вы шипите как змея.
Кошка драная? Змея? А ну пошёл в машину, уже не шептала Ракель Самуиловна. И указывала на дверь пальцем. Вон! Вон отсюда! Ждите меня в машине! Товарищ Тыжных!
Она сорвалась и перешла на крик. Уже не стесняясь никого.
Чего орать-то, сказал товарищ Тыжных, забрал со стола фуражку и пошёл к выходу.
А в душе Ракель Самуиловны всё клокотало, она готова была убить наглеца:
Хам, кричала она ему вслед, моралист, подумаешь, праведник какой. Она не могла успокоиться, даже когда он вышел из булочной. Марксист конопатый! РЭВОЛЮЦИОНЭР в драных сапогах. Олух деревенский, ещё и писать не научился, зато мораль уже читает!
Товарищ Буханкин пил кофе уткнувшись носом в чашку, и бросал косые взгляды по сторонам. Он понимал, что все на них смотрят:
Товарищ, Катя, может, пойдём отсюда, робко предложил он.
Роже, счёт! звонко крикнула Ракель Самуиловна пытаясь успокоиться. Но успокоиться красавица не могла. Сидела ноздри раздувала. Вы поглядите на этого нахала. Хамло трактирное!
Арнольд тактично молчал, ожидая счёта. А когда его принесли, товарищ Незабудка буквально вырвала его из рук официанта, и, не дав товарищу Буханкину даже взглянуть в него расплатилась. Решительно встала и пошла к дверям, абсолютно не стесняясь кофейных пятнен на платье. Товарищ Арнольд поспешил за ней. Дама, сидевшая у окна, не без зависти, сказала соей подруге:
Боже, какой накал! Прямо Венецианские страсти.
И не говори, Шекспир, да и только: два Ромео из пролетариев и видавшая виды Джульетта.
Думаешь у кого-то из них там роман?
Конечно, ну а кто ещё будет так феерично и публично скандалить как не влюблённые.
Да, ты права, дорогая.
Обе дамы грустно вздохнули, сожалея, что сами давно таких романов не переживали. И месье Роже тоже вздохнул, глядя из окна как отъезжает старенький «Форд».
Глава 7
Месье Роже зря вздыхал. Дела у него шли прекрасно, совсем не так как у другого московского ресторатора и француза у месье Анри, он же Серафим Вилько.
К месье Анри пришли гости, о которых говорят: «Господи, век бы их не видеть». Уборщица не заперла дверь и мыла полы в зале, на кухне один повар занимался заготовкой. А сам гражданин Анри-Вилько считал ассигнации у раскрытого сейфа в своём кабинете. Его некогда румяные, пухлые щёчки не были румяны. И даже обвисли как-то. Настроение у него было не фонтан. Ибо только вчера одна из его сотрудниц заявила ему, что может рассказать его жене о своей беременности. И чтобы такого не случилось, просила его отвезти её на Кавказ. На воды. Что очень полезно для будущего малыша. И Серафим Вилько считал купюры, понимая, что поездки на Кавказ, сейчас, когда ресторан только начал давать доход, и когда нужно ещё кое-что вложить в него ну просто неуместны. Но спорить со своей сотрудницей Авдотьей было себе дороже, и он сидел и считал деньги, планируя поездку.
И тут в его уютном кабинете появились двое, да таких, что какой другой коммерсант, не прошедший горнила суровых годов Военного Коммунизма мог бы и оконфузиться или даже помереть. Но месье Анри только сглотнул судорожно и мужественно стал ждать побоев. Эти двое появились в его кабинете, как снег летом, так неожиданно, что он даже сейф не успел закрыть. Так и сидел с пачкой денег в руках, как бараночник после ярмарки. Один из пришедших был мелкий и мерзкий, другой был огромный и ужасный.
«Господи, с грустью думал Вилько глядя на пришедших, опять налёт, вот тебе Авдотья и весь Кавказ. Когда уж советская власть с ними разберётся».
Мелкий уставился на пачку денег в руке у ресторатора и противно сказал, подходя ближе:
Ну чё, нэпман, дело крутится, лавёха мутится, а?
Он бесцеремонно выхватил деньги из рук Серафима Вилько, а потом заглянул в сейф. И не увидев там ничего спросил:
А чё, есть ещё, фраерок? Или у тебя тут токма купюры. А рыжье-то где?
Не-не Вот. Не Оно, мямлил ресторатор.
Чё ты там бурлишь, конь забзделый, я говорю рыжье у тебя где? говорил мелкий и зачем-то втихаря «ломая» пачку с деньгами и незаметно пряча «сломанные» купюры в рукав.
Товарищи, уркаганы-босяки-жиганы, наконец собрался с духом Вилько, золота у меня нет. Я только начал работу, всё вкладываю в дело.
О, завёл арию бедного фраера, не верил мелкий бандит, ты знаешь сколько раз я слыхал эту оперу, а? А если найду? А если домой к тебе поехать, а? Матрас перетряхнуть, да бабу твою швайкой пощекотать? Тогда найдёшь?
Хватит, Чапыга, сказал вдруг огромный человек таким низким голосом, что как показалось ресторатору, даже ложечка в пустом стакане из-под чая звякнула.
Огромная, огромная лапища, одним движением забрала из рук мелкого бандита пачку денег и отправила её во внутренний карман гигантского пиджака.
Ты чё? сразу вспыхнул мелкий.
Опосля раздербаним, громогласно обещал великан.
Гражданин Вилько с деньгами уже попрощался, и даже успел мысленно всплакнуть им вслед, и теперь надеялся на то, что бандиты уйдут, но эти страшные люди не ушли. Великан продолжал говорить громовым голосом, при этом зачем-то разминая огромные, как буханки чёрного хлеба, кулаки:
Товарищ, мы сотрудники Московского Уголовного Розыска. Верите, или мне вам документ показать? И нам нужна ваша помощь.