О да! И в этом случае адмирал мог себя проявить как хороший штабист-организатор в переоборудовании кораблей, реконструкции и перестроении артиллерии.
Вот только боевая задача, поставленная императором, к которой, кстати, прилагался чёткий план, вызывала у Вильгельма Карловича оторопь и недоумение. «Смогу ли?» Всё-таки свои умения как флотоводца он оценивал невысоко.
Теперь же, с таким раскладом, Витгефта совсем не устраивали настроения, царящие среди его флагманов и командиров кораблей, которых он уже успел убедить в полном перенацеливании флота к обороне крепости на сухопутных направлениях.
К сожалению, царское письмо адмирал ни при каких обстоятельствах никому бы не показал. И подействовать на своих подчинённых таким же образом, как его взбаламутил император, тоже не мог. Не было у него нужного влияния и авторитета. И полномочий радикальных. Шлёпнуть бы парочку тех, кто от отупения, алкоголя да в подавленности упрямился: «Это невозможно-с».
Но «шлёпнуть» это из другой жизни и времени ещё не наставшего. И никак уж из головы Вильгельма Карловича. Вот и аргументировал шестидесятилетний адмирал, сам себя выдёргивающий из мучительной безысходности, что «шлёпать» их будет противник если не сделать так и этак. Уж не заикаясь о победе (в которую никто уже не верил), а хотя бы:
Вы хотите выжить в бою?
Но позвольте! отвечали. Как же выжить, ежели вы шлюпки приказываете все сдать на берег?
А вы собрались топиться, господа? Топить свой корабль? А уж не приведи господь придётся покинуть судно на то имеем плавгоспиталь, с коего и подберут выживших.
Было одно качество у Вильгельма Карловича если он закусит удила трудолюбие, неутомимость и упрямство. Для офицеров, косо глядевших на командующего, у Витгефта была «бумага» из Морского штаба. Да и не все господа офицеры оказались подвержены упадку настроений и духа. На них и опирался. Ими и дело двигалось по мере сил.
В реальной истории 25 июля утром совершенно неожиданно для адмирала и эскадры японцы начали обстрел Порт-Артура осадными орудиями. Корабли незамедлительно включились в контрбатарейную игру. Сначала броненосец «Полтава», затем «Пересвет» и «Ретвизан» перекидным огнём пытались нащупать позиции противника. И это удалось лишь частично
В нашей истории японцы вышли к нужным позициям позже обстрел начался 15 августа. С тем же, сомнительным, успехом с обеих сторон, но броненосец «Цесаревич» всё-таки получил свои исторически упрямые попадания 120-мм снарядов. А адмирал понял его надежды, что корабельные орудия смогут защитить Порт-Артур, не оправдались.
Вот именно после 15 августа Витгефт по-серьёзному взялся за основательную подготовку эскадры к выходу.
Вот именно после 15 августа Витгефт по-серьёзному взялся за основательную подготовку эскадры к выходу.
Не всё из «петербургских» инструкций удалось сделать.
И пусть уже к началу июня броненосцы обрели техническую возможность к выходу в море, у Витгефта были свои, присланные «сверху» даты когда, к какому сроку надо! Примерные даты.
О чём адмирал в целях секретности помалкивал, и даже по указанию сверху проводил мероприятия, имитирующие выход эскадры. Однако в планах у него была масса работ по переделкам и доведению эскадры до нужной кондиции.
Ещё в середине июня из Петербурга пришла странная телеграмма: «уделить особое внимание тралению фарватера. При неизбежном не снимать с повреждённого на мине Баяна орудия крупного калибра в пользу сухопутной обороны».
Тогда это посчитали ошибкой и даже не написали ответа, потом и вовсе позабыв о телеграмме. Но вот 26 июня крейсер подрывается при входе в бухту.
Чуть позже кто-то вспомнил об этом, теперь уж совсем мистическом указании сверху.
К тому времени части своих пушек крейсер всё же лишится. Рассчитывать на их возращение с оборонных рубежей не приходилось, но моряки предлагали армейцам замену с других кораблей мелкие калибры, неуместные и по сути бесполезные на броненосцах, да и на крейсерах.
В гавани Порт-Артура корабли, словно букашки, облепили матросы, своими силами срезая марсы на «пересветах»17, снимая и передавая на берег 37-мм артиллерию и пулемёты, балластом возимые шаровые и самодвижущиеся мины (торпеды). Тем самым значительно облегчая корабли, и тут же наклёпывали лишний вес противоосколочными щитками к орудиям.
С заменой артиллерии и переделкой боевых рубок дело бы основательно замялось, если бы соответствующие (похожие) бумаги от императора не получил комендант порта контр-адмирал Григорович.
Совсем уж вольно перетасовывать орудия (с берега на корабли, с броненосцев на крейсера, в пользу усиления огневой мощи) не получалось. Но что-то получалось! И тот же «Баян» украсился дополнительными шестидюймовками.
Помимо всего прочего, усиливались подъёмные дуги на шести и восьмидюймовых орудиях. И даже находилось время для ревизионной проверки развеса снарядов и заряда к ним.
Что касается сухопутного фронта на некоторое время многочисленная мелкокалиберная артиллерия, вкупе с пулемётами, а также с частично снятыми мортирами с батареи на Золотой горе, задержали наступление японцев. Но к концу сентября обстановка была безрадостная. Крепость стояла уже у грани. Над гаванью и городом снова засвистели 120-миллиметровые снаряды японцев.
В отличие от Витгефта, который в осаждённом Порт-Артуре находился всё же в некоторой информационной блокаде, Дубасов, прибывший во Владивосток, имел пусть и кривоватую (через телеграф из Санкт-Петербурга), но весьма оперативную связь с Рожественским.
Заранее Владивосток тоже получил свои инструкции по переделке крейсеров. Но только с прибытием Дубасова, привёзшего с собой в том числе и восемьдесят рабочих с инженерами, а также кое-что из оборудования, наметились существенные сдвиги.
Моряки народ суеверный, но Дубасов не побоялся указать точную дату, к которой отряду крейсеров следует быть готовым к выходу в море, в расчёте на взаимодействие с Зиновием Петровичем.
Досадовало, что добрался он уж слишком поздно, когда Рожественский сообщил, что эскадра уже на подходе к Берингову проливу.
Зато Фёдор Васильевич имел при себе бумагу за подписью самого императора, дающую ему такие полномочия, что полетели шапки и клочья до залысин и даже головы.
Пока не смертельно, но сидельцами да с конфискацией кое-кому быть уж точно!
Досталось по первое число, кстати, и Скрыдлову, за то, что не соизволил любым способом пробраться в Порт-Артур.
В целом русские готовились.
Готовились и японцы.
Эллиоты туманы комбинации
Вам жизнь, а мне не очень
Вам сон, а мне без сна.
Вы ветрены, я точен.
Мне яду, вам вина
И вот уже неделю как адмирал подолгу засиживался над картами в своей каюте или же мерно вышагивал по мостику «Микасы» в глубоких раздумьях, сохраняя на лице неизменный трафарет невозмутимости. Никак не делясь и не советуясь со своими флаг-офицерами. Потому что пока нечем было.
В это раннее утро солнечные лучи томительно пробирались через лохмотья тумана, проникая в полуприкрытый иллюминатор адмиральской каюты.
В это раннее утро солнечные лучи томительно пробирались через лохмотья тумана, проникая в полуприкрытый иллюминатор адмиральской каюты.
В это странное утро Хэйхатиро То́го неожиданно почувствовал зябкое приближение смерти.
Ему и до этого доводилось слышать её унылую песню в случайных осколках, сто́я на мостике, который он обычно предпочитал боевой рубке. Но сегодня, отринув логику, замутнённый предчувствиями, с обречённым взглядом героя, поставленного перед прекрасным выбором умереть от шального снаряда, Хэйхатиро подумал, что для него уже всё должно было бы закончиться: линейный бой вырвет его жизнь, вместе со скупым взрывом русского пироксилина унеся за борт. И тело его так и не будет найдено.
В конце концов, он был в ответе за многих, но его смерть это его смерть. И никто не смеет сомневаться в его выборе. Это его личный предел и его личный выход.
Однако неторопливые боги упивались земным спектаклем, отсрочивая финал, смакуя и обсуждая отдельные эпизоды в антрактах.
Русские трусливо жались по гаваням и бухтам, отгородившись минами, на которых он уже потерял два броненосца и ещё корабли, перечислять названия и класс которых было горько и не хотелось.
Раздумья были прерваны, в дверях каюты, словно статуэтка, явился флаг-офицер с докладом о ночной вылазке миноносцев «атака отбита, потери незначительные».
Ещё вчера бы он живо включился в разбор, но сейчас отпустил офицера позже.
Сегодня томлением иллюзий и ожиданий думалось о другом.
Господство на море решалось иными масштабами: сошедшимися в битве броненосными армадами, благородными и красивыми манёврами, дуэлью главных и вспомогательных калибров согласно изящным планам и их безукоризненным исполнением.
Только невежды, далёкие от истинного понимания и представления, кто не замерзал на мостиках и марсах кораблей, не надрывался под тяжестью снарядов, подаваемых к орудиям, кто не выжаривался сухим по́том у топок под настилами бронепалуб, могли сказать, что сынам Аматэрасу покровительствуют боги и сама Судьба. Что все победы в противостоянии с северными варварами можно отнести к удаче японцев и пресловутому невезению русских, которым изменило их знаменитое «авось». Победа давалась Японии нелегко.
Война катастрофически затягивалась. Империя, отринув прорисованную иероглифами безупречную утончённость, приняв европейскую реальность прогресса, теперь не могла сойти с этого порочного пути, всё больше ввязываясь в денежную и военную гонку. Выбрав европейский конкурентный капитализм.
Тем самым и как будто возрождая древние обычаи ритуальные механизмы удаления бесполезного «себя» из общества, заставляя «нищих стариков» ещё больше «нищать», совершая на то сеппуку, или уходя «умирать в горы», давая «молодым» пространство для жизни18.
Япония прогибалась под гнётом иностранных кредитов, обескровливаясь, неся непосильное бремя.
Он знал, что потери в армии уже вынуждают облагать призывом всё более старшее поколение.
Кто был на очереди? Дети?
То́го ещё раз осмотрел, перебирая одно за другим фотографические изображения, доставленные вчера английским офицером. Британец подчёркнуто важно высказал своё мнение о них, впрочем, не отличавшееся от авторитетной резолюции британского Адмиралтейства. И что очевидно и наверняка британской разведки.
На слуху до сих пор звучали вкрадчивые мявкающие звуки английского произношения, и адмирал позволил себе презрительно согнуть уголки губ: «Всё же каково командовать таким мягким языком?»