Таким образом, вкус это, в сущности, меняющийся идеал пользования языком соответственно характеру эпохи. «Общие нормы языкового вкуса», совпадая или не совпадая с языком писателя, попадают, по словам Г. О. Винокура, «на мост, ведущий от языка, как чего-то внеличного, общего, надындивидуального, к самой личности пишущего» (Г. О. Винокур. Об изучении языка литературных произведений. «Избранные работы по русскому языку». М., 1959, с. 278).
Вкус нередко теряет историческую обоснованность и следует конъюнктурным, случайным устремлениям. Он становится тогда дурным вкусом. Он теряет тогда даже природно опосредованную связь с мыслительно-содержательным аспектом общения и с естественными эстетическими ограничительными рамками. Иными словами, вкус предстает крайностями моды. Речь в этом случае выходит из диапазона между «недостижимым идеалом» и «еще не ошибкой», теряет оценочно-вкусовые качества «хорошей речи» (см.: Б. Н. Головин. Основы теории речевой культуры. Горький, 1977; Н. А. Пленкин. Критерии хорошей речи. «Русский язык в школе», 1978, 6). Заметим, забегая вперед, что для нашего времени особенно актуально такое качество «хорошей речи», как свежесть, т. е. стремление к обновлению примелькавшихся средств и приемов выражения.
При всем естественном желании объективировать понятие вкуса как культурно-речевой категории нельзя, конечно, отказать ему и в субъективной индивидуальности. Не развивая сейчас этой мысли, приведем лишь любопытные размышления видного современного поэта и писателя: «Нельзя к цветку в виде дополнения подвесить шуруп. Нельзя к нитке жемчуга на женской шее присоединить в виде подвесок канцелярские скрепки. Нельзя к слову дворец присоединить слово бракосочетаний. Объяснить, почему этого нельзя делать, тоже нельзя. Дело сводится к языковому слуху, ко вкусу, к чувству языка, а в конечном счете к уровню культуры» (В. Солоухин. Осенние листья).
Качества «хорошей речи» относительны, иной раз даже внутренне противоречивы и не только в силу своего общего субъективно-вкусового характера и тесной зависимости от конкретного смысла, выражаемого в отдельном случае, от условий и целей данного коммуникативного акта, но прежде всего из-за строгой детерминированности любой речи наличными в литературном языке нормами. Впрочем, в сегодняшней обстановке эти нормативные средства выражения и сложившиеся приемы их применения при типовых содержаниях, в сходных по содержанию, целям и условиям высказываниях оказываются сплошь и рядом не соответствующими новому вкусу и решительно пересматриваются.
Самые представления о правильности, вырабатываемые в ходе практики общения, сознательно воспитуемые и детерминирующие любой претендующий на высокую культуру речевой акт и речь в целом, ставятся сегодня под сомнение, теряют свой категорически общеобязательный характер. Даже в такой подверженной у нас традиционно абсолютному законодательству сфере, как орфография появляются варианты (в этом, кстати, можно видеть одно из свидетельств влияния англо-американского языка, допускающего значительно более высокий уровень вариативности на всех уровнях).
Меняющиеся представления о правильном и эффективном использовании языка, доводимые порой до абсурда, можно обозначить словом мода. Иными словами, мода есть крайнее проявление вкуса, более индивидуальное, быстро преходящее, бросающееся в глаза и обычно вызывающее раздражение у старшей и консервативной части общества. Речевая мода, видимо, более прямолинейно связана с модой в других областях жизни, нежели языковой вкус с общим вкусом эпохи. Так, на фоне диктуемого сегодняшними вкусовыми устремлениями преобразования системы обращений и топонимики, мы видим многочисленные «крики моды».
При смене мод новая всегда вызывает осуждение. И в языке о новой моде можно судить по возражениям, которые раздаются против распространяющихся явлений. Приведем характерную цитату: Послушаем сегодняшнее радио. Особенно «прямой эфир», «авторский канал». Право же, создается впечатление, что иные радиожурналисты тщательно готовятся, чтобы поиздеваться над русским языком, над его сложившимися веками нормами и мелодикой Нерусские, глубоко ложные интонации. Проглатывание частей фраз, слов и звуков. Не обращение к многомиллионной аудитории, а какой-то «дружеский междусобойчик» Это впечатление усугубляется еще и обращением друг к другу участников «радиопикника». Почему-то они оказываются друг с другом на «ты» и по имени, а не на «вы» и по имени-отчеству, как это принято у русских в официальной обстановке Удручает лексикон радио, отчасти телевидения. Мало участникам «междусобойчика» сплошного просторечия. Они при случае ввернут и явно «нелитературные слова». И глазом не моргнут. Это им, видимо, кажется верхом демократичности. Скажите, кого из любящих русский язык и русскую культуру не шокирует нашествие английских словечек и интонаций в их североамериканском исполнении, которыми чаще всего без всякой нужды заменяют русские? Это какое-то бедствие для русской речевой культуры, подобное колорадскому жуку для картошки (М. И. Исаев. Наше речевое пространство. РЯ, 1992, 79, с. 5).
Нетрудно привести и другие высказывания, принадлежащие разным авторам, в том числе и высшим авторитетам, связывающие торжествующую языковую моду с мещанским бескультурьем, рядящимся в образованность, и с самоуверенной ленью нашей мысли. Однако дело значительно сложнее ибо включает проблему вкуса, подверженности моде, вообще психологической «установки». Поэтому интересно взглянуть на существо того вкуса, который сегодня складывается в нашем обществе, который наглядно и броско проявляется в крайностях моды нынешнего дня и который будет обильно проиллюстрирован в главах предлагаемой читателю книги.
Мода существует в языке точно так же, как в одежде, обуви, парфюмерии. «Союзпарфюмерпром» дает, например, такую справку о периодическом изменении модных направлений запахов духов: «В 3040-е годы были модны духи восточно-шипрового направления (Подарочные, Пиковая дама), в 50-е сладковатые, восточного направления (Каменный цветок, В память о Москве, Красный мак), в 60-е с горьковато-зеленоватой нотой (Триумф, Торжество), в 70-е цветочные, цветочно-фантазийные (Желаю счастья, Милой женщине, Русские узоры, Новая заря). Но несмотря на капризы моды, есть духи, пользующиеся постоянным спросом, и среди них Красная Москва (ВМ, 18.7.80).
Торжествующая у нас мода, всегда согласующаяся с модой зарубежной, сейчас особенно сильно подражает американо-европейской. А для нее показателен такой, скажем, факт. Заменяющая признанную в мире топ-модель Наоми Кэмпбелл 19-летняя Тайра Бэнкс находится «где-то посередине между музыкальной комедией и трагедией греческого типа», что персонифицирует дух времени. По мнению специалистов по властительницам моды, это и нужно сегодняшнему миру, уставшему от суперискушенности и утонченности, блеска и роскоши одежды, отрешенности от жизни и стремящегося к непосредственности, к «моменту истины» (За рубежом, 1993, 29, с. 7). На 90-е годы предполагается мода на индивидуальность, непохожесть, нестандартность, соответственно и на продолжение смешения несоразмерного, какофонию, вплоть до увлечения абсурдом.
В основе вкуса, в частности и языкового, сегодня лежит лишь самое общее стремление к свободе выражения, причем вопросы «чего свобода» и «для чего она» не ставятся. Простейший способ самоутверждения показать, что «мне все позволено», отчего среди течений сегодняшней моды торжествует grunge fashion «стиль гранж» одеваться как можно хуже (точнее, создавать такую видимость: джинсы с заплатками стоят куда дороже обычных!). Эту общественную настроенность отлично ощущают артисты; популярный клоун и мим В. Полунин утверждает, что сегодня зрители откликаются на неприятное, сварливое, агрессивное, но внутри беззащитное и униженное.
Развивая эти достаточно смелые, но, кажется, выдерживающие критику параллели, можно сослаться и на законы, которым подчиняется вкус и особенно мода в неязыковых сферах. Хотя главное в них чувство гармонии, они развиваются по спирали, причем расстояние между витками, когда происходит некое возвращение к предшествующему опыту, определяется числами Фибоначчи (в одежде это 1113-летние циклы). Мода предполагает желание, пусть не осознанное до конца, а у значительной части населения и вполне осознанное, пойти ей наперекор. В борьбе моды и антимоды и развивается эволюционная спираль.
В языке идут весьма сходные процессы. Исследуя конкретный материал, мы убедимся в том, что, скажем, сегодняшняя ориентация на разговорность сопровождается (если не порождается ею, когда она превращается в крайности моды см. 2.2.) ориентацией на книжность (которая в свою очередь порождает модные крайности см. 7.6.). Иными словами, языковой вкус формируется в достаточно драматичном столкновении разных потоков (на месте однонаправленности ориентаций советского периода), что, разумеется, отражает общий хаос и поиск новых ценностей в условиях демократизации и свободы, граничащей с вседозволенностью.
На культурно-речевой вкус, его изменения оказывают влияние объективные социальные функции языка в данную эпоху. Важную роль сыграло, например, то обстоятельство, что русский язык был средством межнационального общения и сотрудничества народов СССР и стал общепринятым мировым языком. Не вдаваясь в эту проблему, приведем слова М. Горького, выражавшего культурно-речевые заботы более полувека тому назад: Эти рассказы почти невозможно перевести на какой-либо европейский язык, а как раз именно теперь надобно бы писать так, чтобы европеец понимал нас Мы все фокусничаем, «фасон давим» Создается какая-то литература «для себя», очень «семейная» и «отреченная». Погоня за новыми словечками, неумеренное употребление местных словарей, местных языкоблудий на меня лично наводит тоску. Прошу простить, но в этом стремлении украсить рассказ нелитературными словечками, кроме засорения языка хламом, чувствуется мещанская эстетика: желание изукрасить икону фольгой, бумажными цветочками и «виноградами» (Переписка Горького с Груздевым. М., 1966, с. 3031).
В языке идут весьма сходные процессы. Исследуя конкретный материал, мы убедимся в том, что, скажем, сегодняшняя ориентация на разговорность сопровождается (если не порождается ею, когда она превращается в крайности моды см. 2.2.) ориентацией на книжность (которая в свою очередь порождает модные крайности см. 7.6.). Иными словами, языковой вкус формируется в достаточно драматичном столкновении разных потоков (на месте однонаправленности ориентаций советского периода), что, разумеется, отражает общий хаос и поиск новых ценностей в условиях демократизации и свободы, граничащей с вседозволенностью.