На культурно-речевой вкус, его изменения оказывают влияние объективные социальные функции языка в данную эпоху. Важную роль сыграло, например, то обстоятельство, что русский язык был средством межнационального общения и сотрудничества народов СССР и стал общепринятым мировым языком. Не вдаваясь в эту проблему, приведем слова М. Горького, выражавшего культурно-речевые заботы более полувека тому назад: Эти рассказы почти невозможно перевести на какой-либо европейский язык, а как раз именно теперь надобно бы писать так, чтобы европеец понимал нас Мы все фокусничаем, «фасон давим» Создается какая-то литература «для себя», очень «семейная» и «отреченная». Погоня за новыми словечками, неумеренное употребление местных словарей, местных языкоблудий на меня лично наводит тоску. Прошу простить, но в этом стремлении украсить рассказ нелитературными словечками, кроме засорения языка хламом, чувствуется мещанская эстетика: желание изукрасить икону фольгой, бумажными цветочками и «виноградами» (Переписка Горького с Груздевым. М., 1966, с. 3031).
0.5. В бывшем СССР был порожден некий «вирус распада империи» то ли идеолого-политическим противодействием тоталитарному единомыслию, то ли нежизнеспособностью идеи национально разнородного и культурно многообразного единого государства, имперски руководимого из центра, то ли общечеловеческим стремлением в ХХ веке к мелким странам, но не обособленным и разрозненным, как в «доимперскую» эпоху, а мирно уживающимся и активно сотрудничающим в едином экономико-технологическом пространстве, несмотря на культурную самостоятельность и различия в политическом строе. Во всяком случае, катаклизмы, наблюдаемые в Бельгии, Ирландии, Канаде, а теперь в республиках прежнего Союза, в Югославии, Чехословакии, свидетельствуют об активности названного вируса в сегодняшних этнически сложных странах.
Можно было бы, отвлекаясь от темы, заметить, что плодотворность этого вируса для прогресса человечества достаточно сомнительна на фоне явно развивающейся в мире интернационализации или, по крайней мере, универсализации, унификации. Культуры на глазах меняются, причем все больше за счет утраты специфического исторического наследия, как бы патриотически-националистически настроенные деятели ни старались его оживить, прославить, возвысить: в России мало что остается от царской эпохи, в Великобритании от викторианской. Значительная часть молодежи отрицает сейчас актуальность многих идеалов родителей, находя смысл существования не в обеспечении будущего, а в активной жизни в данный момент и видя успех не в материальных благах, наличие которых воспринимается как данность, а в развитии личности, раскрытии и реализации индивидуальных способностей и притязаний. Пытаясь бежать общества, где акцент сделан на труде во имя материального благополучия, молодежь увлекается идеями индивидуализма, буддизмом, индуизмом и другими учениями, делающими упор на созерцание, на внутреннюю умиротворенность, на сокровенное знание.
Применяя образ всеразрушающего вируса к объяснению торжествующей моды и приводимых ею в действие процессов в русском языке, можно, прежде всего, ожидать значительного ускорения постоянно и обычно весьма незаметно действующего в речи стремления к обновлению применяемого репертуара средств выражения (смены стандартов и особенно экспрессем в языке масс-медиа, где это возвышается до конструктивного принципа).
Далее, с учетом особенностей ситуации в российском обществе, можно ожидать стремления уйти, если к тому есть малейшая возможность, от всего того, что было вчера и что воспринимается как примета эпохи, с которой расстаемся. Тоталитаризм и авторитарность создавали видимость некой нравственной однозначности и чистоты, в которой нетерпимыми признавались любые отклонения от нормы будь то гомосексуализм или формальное искусство, эстетизм или упаднические стихи. И если в той атмосфере даже естественные колебания нормы казались нежелательными, то теперь люди склонны к подчеркнутой вариативности, если не к разрушению нормы вообще. Да и то сказать, норму, которой нет, нельзя нарушить!
Далее, с учетом особенностей ситуации в российском обществе, можно ожидать стремления уйти, если к тому есть малейшая возможность, от всего того, что было вчера и что воспринимается как примета эпохи, с которой расстаемся. Тоталитаризм и авторитарность создавали видимость некой нравственной однозначности и чистоты, в которой нетерпимыми признавались любые отклонения от нормы будь то гомосексуализм или формальное искусство, эстетизм или упаднические стихи. И если в той атмосфере даже естественные колебания нормы казались нежелательными, то теперь люди склонны к подчеркнутой вариативности, если не к разрушению нормы вообще. Да и то сказать, норму, которой нет, нельзя нарушить!
Традиционные устои общества, весь прежний строй жизни большинством населения воспринимаются как устаревшие не только идеология, общественное устройство, но все, включая одежду, питание, бытовое поведение. И, разумеется, манеру общения, речь и даже самый язык. Постиндустриальная эпоха, в которую вместе со всем миром входит Россия, требует скорости, эффективности и непостоянства, точнее перемены, непрерывного изменения. Новая парадигма общества и личности во главу угла ставит тезис, что не все в человеке детерминировано социально (вспомним классическое «среда заела»!), важными признаются иррациональные и даже апокалипсические представления, судьба, случайность, духовность. Гипотетическая возможность стать богаче пропагандируется куда решительнее, чем культивировавшаяся в наших душах целых 70 лет жажда социального равенства.
Провозглашенная в стране демократия естественно сопрягается со свободой действий, свободой личной инициативы и предпринимательства, призванных обеспечить стремительный творческий расцвет и зрелость страны. Наряду с закономерными следствиями этого, положительными сдвигами в установках и настроениях, продиктованных прежде всего экономикой свободного рынка, перестройка общественной психологии сопровождается негативными перехлестами. Возник, например, как справедливо отмечала недавно лондонская «Санди таймс», целый класс граждан, которые, по-видимому, воспринимают демократию как возможность делать все что угодно. Результат выражается в словечке «беспредел», которое сегодня особенно часто звучит по всей России (За рубежом, 1993, 29, с. 9).
Таков фон, на котором складывается сегодняшняя мода и общественный вкус в языковых делах. Для общения людей, для использования русского языка сейчас характерна главная установка нынешних дней на свободу, сопрягаемую у нас со стихийным потаканием, с разгулом своей воли (что хочу, то и ворочу), с небрежностью, раскованностью и забвением того, что без подчинения она есть хаос. В то же время даже убежденные ревнители чистоты и неприкосновенности языковой традиции не могут не видеть, что в эпоху насаждения единомыслия масс-медиа (пропагандисты, агитаторы, организаторы) унифицировали и мумифицировали русский язык. Обдуманное и умеренное стремление вернуться к живому общению (как и вернуться в русло мировой цивилизации, что сопряжено с заимствованиями) в самом деле необходимо. Беда лишь в том, что вкус сегодня не знает края.
В моде упомянутый стиль «гранж» желание пофрондировать, соригинальничать, как-то «переставить мебель», чтобы изменить приевшуюся обстановку, просто даже похулиганить. Журналисты, особенно в молодежных газетах, хотят «раздразнить, раздразнить всех» и сознательно культивируют «огрубевший русский язык», который «подкупает своей реалистичностью» и «раздвигает круг читателей». «Будь проще! Раскованный народ пошел, блин! Расслабляйтесь, господа-товарищи!» таков девиз «Нового взгляда» (1993, 39). Раскрепощенность времен «шоковой капитализации» и «дикого рынка» есть разгул индивидуализма: «Чувства одиночества не было: одни верили и любили (вождя, идеологию, соратников), и это объединяло, другие ненавидели, и это тоже объединяло. Теперь каждый по себе. Наше общество одинокий, эпатирующий от тоски ребенок» (Новый взгляд, 1993, 39). На вкус эпохи хаоса и смены ценностей воздействует также распространяющаяся масс-культура с ее эротизацией. Принятое подвергается коррозии известным вирусом разрушения, активизирующим, естественно, и защитные силы, бурное изобретательство.
Торжествующий языковой вкус с его стремлением к свежей выразительности, к обновлению во что бы то ни стало влечет за собой резкий рост вариативности средств выражения, заставляет опробовать самые различные способы и приемы вербально-коммуникативного творчества.
Это действие обнаруживается на всех ярусах и уровнях, особенно сильно в словообразовании и фразообразовании, в семантических сдвигах и перестройках и, что бросается в глаза ярче остального, в заимствованиях внутренних (из просторечия, жаргонов, диалектов) и внешних (преимущественно из американского варианта английского языка). Наиболее рельефно новый языковой вкус иллюстрируется стилистическими явлениями.
Соответственно этому строится композиция книги, главы которой посвящаются анализу проявлений сегодняшнего речевого вкуса в общении. Примеры собраны преимущественно из газетной публицистики, которая при всей своей специфике, безусловно, отражает общеязыковые тенденции.
Здесь уместно сказать, что новый, ранее неизвестный в литературном языке материал вызывает естественный интерес иностранцев, владеющих русским языком, изучающих и преподающих его. В отличие от русских в России, которые, скорее, горячо обсуждают и обычно критикуют новшества, зарубежных коллег больше волнует значение и стилистика новых явлений. Поэтому ходовым товаром стали посвященные им заметки, словарики, книги. Например, «Mitteilungen fur Lehrer slawischer Fremdsprachen», издающиеся в Вене, из номера в номер печатают уже несколько лет объяснения того, что есть в наших газетах, но чего нет в наших словарях: принтер, дисковод, дисплей, саммит, имидж, ваучер, лизинг, брокер, баксы, рэкет, полтинник (в значении 50, а затем 50 тысяч рублей), челнок, общак, фотомодель, прикид, фанат, тусовка, кайф, лох, совок, качок и т. д.
Весьма серьезно отнеслись к сдвигам в русском литературном стандарте польские русисты, стремящиеся научно осмыслить их социальные и собственно языковые причины. Материалы ряда соответствующих конференций опубликованы; см. в частности: Jezyki slowianskie wobec wspolczesnych przemian w krajach Europy Srodkowej i Wschodniej (Opole, 1993; IV Опольские встречи проходили в 1992 г.), Literatura i slovo wczoraj i dzis (Warszawa, 1993; конференция, посвященная языку и литературе эпохи тоталитаризма, проходила в 1992 г. в Варшаве), Historia i terazniejszoso Rosji w swietle faktow jezykowych (Krakow, 1993; Всепольская лингвистическая конференция проходила в 1993 г. в Кракове), Новые российские реалии и их отражение в современном русском языке (Olsztyn, 1994; международная конференция проходила в 1994 г. в Варшаве); ср. также многочисленные публикации по данной теме в журнале «Przeglad rusycystyczny» ( 6168 за 19931994).