Патти Смит еще вернется.
Правда? А ты откуда знаешь? спрашивает Кларисса.
Мы с Клэр обмениваемся взглядами.
Просто ощущение такое, отвечаю я.
Мы начинаем выяснять, какие у кого музыкальные пристрастия, и обнаруживаем, что все глубоко преданы панку. Гомес рассказывает о том, как видел New York Dolls во Флориде незадолго до того, как Джонни Тандерс ушел из группы. Я описываю концерт Лин Лович, на который умудрился попасть в одно из своих путешествий во времени. Кларисса и Клэр очень рады, потому что Violent Femmes играют в «Арагоне» через несколько недель и Кларисса добыла бесплатные билеты. Вечер течет плавно, не встречая на пути препятствий. Клэр провожает меня. Мы стоим в холле между внутренней и внешней дверями.
Извини, говорит она.
Ладно тебе. Было весело, и еда не так уж плоха.
Нет, говорит Клэр, глядя в пол, я про Гомеса.
Холодно. Я обнимаю Клэр, она прислоняется ко мне.
А что про Гомеса?
Она о чем-то задумывается. Но потом просто пожимает плечами.
Все будет в порядке, говорит она, и я ей верю.
Мы целуемся. Я открываю дверь на улицу, а Клэр дверь на лестницу; я иду по дорожке и оглядываюсь. Клэр еще стоит перед полуоткрытой дверью и смотрит на меня. Я останавливаюсь, мне очень хочется вернуться и обнять ее, вернуться с ней наверх. Она поворачивается и начинает подниматься по лестнице, и я смотрю ей в спину, пока она не исчезает.
14 декабря 1991 года, суббота / 9 мая 2000 года, вторник
(Генри 36)
ГЕНРИ: Я выбиваю дерьмо из здорового пижонистого алкаша, который имел наглость назвать меня гомиком, а затем полез в драку, чтобы доказать свою точку зрения. Мы в проулке рядом с театром «Вик». Через боковой выход из здания до меня доносится уханье басовых The Smoking Popes, а я тем временем методично луплю этого идиота по морде, а потом перехожу к ребрам. У меня ужасный вечер, и на долю этого дурака пришелся пик моего раздражения.
Эй, книжный мальчик!
Я отворачиваюсь от стонущего яппи-гомофоба и вижу Гомеса, он облокотился на мусорный бак. Выглядит мрачно.
Товарищ. Я отступаю от парня, которого избивал, и он благодарно соскальзывает на тротуар, согнувшись пополам. Как жизнь?
Я очень рад видеть Гомеса, да я просто в восторге. Но, кажется, он не разделяет моей радости.
Эй, не хочу отвлекать тебя, не думай, но парень, которого ты колошматишь, мой друг.
Экая незадача.
Знаешь, он сам напросился. Просто подошел ко мне и сказал: «Сэр, меня срочно нужно привести в форму».
А-а. Ну, тогда хорошая работа. Ужасно артистично, правда.
Спасибо.
Не возражаешь, если я аккуратненько соскребу бедолагу Ника и отвезу в больницу?
Да ради бога. Черт! Я собирался взять у Ника одежду, особенно ботинки, новые фирменные «Док Мартенс», темно-красные, почти новые. Гомес
Да? Он перестает поднимать друга, который выплевывает зуб.
Какое сегодня число?
Четырнадцатое декабря.
Какой год?
Он смотрит на меня с видом человека, у которого есть дела поважнее, чем шутить шутки с психами, и, крякнув, взваливает Ника на плечи, а тот тяжеленный. Ник начинает хныкать.
Девяносто первый. Наверное, ты не такой трезвый, как кажешься.
Тяжело ступая, он исчезает в направлении входа в театр. Я быстро провожу в уме расчет. Выходит, что мы с Клэр только недавно начали встречаться, поэтому мы с Гомесом едва друг друга знаем. Неудивительно, что он глядит на меня косо.
Возвращается он один.
Я отдал его Тренту, пусть возится. Ник его брат. Он не был особенно счастлив. Мы идем на восток по проулку. Извини, что спрашиваю, милый книжный мальчик, но почему, черт тебя побери, ты так одет?
На мне голубые джинсы, детский голубой свитер с желтыми утятами, неоново-красная жилетка и розовые теннисные туфли. Если честно, неудивительно, что у кого-то могло появиться острое желание мне врезать.
Ничего лучше я не смог раздобыть. Надеюсь, что парень, с которого я это снял, живет неподалеку: на улице минус двадцать. Зачем ты валандаешься с этой швалью?
А, мы вместе учились на юрфаке.
Мы проходим мимо задворков магазина армейских неликвидов, и я испытываю острое желание нарядиться в нормальную одежду. Рискну-ка шокировать Гомеса; я знаю, что он это переживет.
Я останавливаюсь:
Товарищ, подожди минутку. Мне нужно кое-что сделать. Ты не можешь постоять тут на стреме?
Что ты задумал?
Ничего особенного. Кража со взломом. Не обращай внимания на тень за занавесками.
Не возражаешь, если я с тобой пойду?
Возражаю. (Он выглядит убитым.) Хорошо. Давай так.
Захожу в нишу, скрывающую заднюю дверь. Я вламываюсь сюда уже третий раз, хотя две другие попытки в будущем. В этом деле я достиг абсолютного мастерства. Сначала подбираю простой кодовый замок, на который заперта решетка, сдвигаю ее, открываю американский автоматический замок стержнем старой ручки и английской булавкой, которую нашел на Белмонт-авеню, а куском алюминия поднимаю защелку на двойных дверях. Voilà. Всего ушло не больше трех минут. Гомес смотрит на меня почти с религиозным ошеломлением.
Где ты этому научился?
Просто сноровка, скромно отвечаю я.
Мы заходим внутрь. Видим панель с мигающими красными огоньками, которая притворяется сигнализацией, но я-то умнее. Внутри очень темно. Мысленно представляю себе расположение комнат и полок с товарами.
Ничего не трогай, Гомес.
Я хочу, чтобы мне было тепло и наряд не вызывал подозрений. Осторожно иду между полок, глаза привыкают к темноте. Начинаю со штанов: черные «левисы». Выбираю темно-синюю фланелевую рубашку, тяжелое шерстяное пальто с двойной подкладкой, шерстяные носки, трусы, тяжелые перчатки для скалолазания и шапку с ушами. В обувном отделе с огромным удовлетворением нахожу «Док Мартенс», точно такие же, какие были у моего дружка Ника. Я готов к действию.
В это время Гомес шарит за прилавком.
Расслабься, говорю я ему. Здесь на ночь наличные не оставляют. Пойдем.
Мы уходим тем же путем, каким пришли. Аккуратно закрываю дверь и защелкиваю щеколду. В пакете лежит моя бывшая одежда. Позднее я попытаюсь найти ящик для сбора Армии спасения. Гомес выжидательно смотрит на меня, как большая собака, надеющаяся, что у меня еще есть кусочек мяса.
Тут я вспоминаю.
Я жутко голодный. Пойдем в «Энн Сазер».
«Энн Сазер»? Я думал, ты предложишь банк ограбить или убить кого-нибудь, по крайней мере. Тебе везет, парень, не останавливайся!
Мне нужно взять паузу, чтобы заполнить баки. Пойдем.
Мы сворачиваем из проулка к парковке шведского ресторана «Энн Сазер». Швейцар молча кивает, когда мы переступаем порог его царства. Идем к Белмонт. Всего девять часов, и улица кишит привычной смесью беглецов, бездомных придурков, завсегдатаев ночных клубов и пригородных искателей приключений. «Энн Сазер» стоит особняком, как памятник разуму посреди тату-салонов и секс-шопов. Мы заходим и ждем, когда нас пригласят сесть. У меня желудок сжимается. Шведский интерьер успокаивает, все эти деревянные панели и крапчатая красная фактура под камень. Нас приглашают в зал для курящих, прямо напротив камина. Кажется, жизнь налаживается. Снимаем пальто, усаживаемся, читаем меню, хотя, будучи коренными чикагцами, мы могли бы продекламировать все меню наизусть дуэтом. Гомес выкладывает свои курительные принадлежности рядом со столовыми приборами.
Не возражаешь?
Возражаю. Но кури.
Цена радости от компании Гомеса постоянно коптиться в облаке сигаретного дыма, который он выпускает из ноздрей. Пальцы у него темно-желтого цвета; они нежно порхают над тонкими листками бумаги, когда он заворачивает табак «Драм» в толстенький цилиндр, облизывает уголок, скручивает его, засовывает между зубами и поджигает:
Во-от.
Для Гомеса полчаса без сигареты это аномалия. Мне всегда нравится наблюдать за тем, как люди утоляют свои страсти, даже если я таких страстей не разделяю.
Ты не куришь? Ничего?
Я бегаю.
А-а. Да, черт, ты в отличной форме. Я думал, ты собираешься прикончить Ника, а ты даже не запыхался.
Он был слишком пьян, чтобы драться. Просто рыхлая боксерская груша.
За что ты его так?
Просто глупость.
За что ты его так?
Просто глупость.
Появляется официант, говорит, что его зовут Лэнс и что сегодняшнее специальное блюдо лосось с фасолью под белым соусом. Он принимает заказ на напитки и уносится прочь. Я играюсь с соусником.
Он видел, как я был одет, решил, что я легкая добыча, полез задираться, никак не понимал, что значит «нет», и был неприятно удивлен. Я просто шел своей дорогой, ни к кому не лез.
Гомес выглядит задумчивым.
И что за дорога такая?
В смысле?
Генри, может, я выгляжу идиотом, но на самом деле твой старый дядюшка Гомес не совсем идиот. Я уже давненько за тобой приглядываю: на самом деле, еще до того, как наша малышка Клэр привела тебя в гости. В смысле, не знаю, отдаешь ли ты в этом отчет, но в определенных кругах о тебе идет умеренно громкая дурная слава. Я знаю многих людей, которые знают тебя. Людей, в смысле, женщин. Женщин, которые тебя знают. Он пристально смотрит на меня через дымовую завесу. Они говорят очень странные вещи.
Лэнс приносит мой кофе и молоко для Гомеса. Мы заказываем: чизбургер и фри для Гомеса, гороховый суп-пюре, лосося, сладкий картофель и сбитые фрукты для меня. Мне кажется, что если я немедленно не получу как можно больше калорий, то просто рухну замертво. Лэнс быстро исчезает. Мне трудно слишком вдумчиво осмысливать свои прошлые грешки, а уж тем более оправдываться за них перед Гомесом. В любом случае, это не его дело. Но он ждет ответа. Я вливаю сливки в кофе, наблюдая, как растворяется в водовороте тончайшая пенка. Отбрасываю всю осторожность. В конце концов это не важно.
Что ты хочешь узнать, товарищ?
Все. Я хочу знать, почему на вид скромный библиотекарь забивает парня до состояния комы просто так и при этом прикинут воспитателем детского сада. Я хочу знать, почему восемь дней назад Ингрид Кармайкл пыталась покончить с собой. Я хочу знать, почему сейчас ты выглядишь на десять лет старше, чем в предыдущий раз, когда я тебя видел. У тебя седина появляется. Я хочу знать, как ты взламываешь американские автоматические замки. Я хочу знать, почему у Клэр есть твоя фотография с тех времен, когда вы еще не встречались.
У Клэр есть моя фотография до 1991 года? Упс.
Что за фотография?
Гомес размышляет.
На ней ты такой же, как сейчас, а не как пару недель назад, когда ты пришел на обед. («Это было две недели назад? Боже, получается, что мы с Гомесом встречаемся всего второй раз».) Снято на улице. Ты улыбаешься. Дата июнь одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года.