Что такого смешного я сказала? Я просто спросила. Я же должна была спросить, а?
Нет, не в этом дело, просто я смеюсь не потому, что это глупо, а потому, что ты просто читаешь мои мысли. Я приехал попросить отца разрешить взять кольца мамы.
О господи, ну я прямо не знаю. Боже, ты женишься! Эй! Просто класс! А она согласится?
Думаю, да. Уверен на девяносто девять процентов.
Ну, это совсем хорошо. Хотя насчет колец мамы я не уверена. Слушай, я хочу сказать тебе кое-что Она смотрит на потолок. Твой отец с ним не все хорошо. Он много кричит, швыряет вещи и не играет.
Что ж, ничего удивительного. Но и хорошего мало. Ты у него там была в последнее время?
Обычно Кимми частенько бывает у отца. Думаю, она тайно там убирается. Я видел, как она демонстративно гладила его концертные рубашки, как будто ждала, что я скажу.
Он меня не пускает! Она чуть не плачет.
Это очень плохо. Конечно, у отца куча проблем, но с его стороны просто ужасно вовлекать в них Кимми.
А когда его там нет?
Обычно я притворяюсь, будто не знаю, что Кимми в отсутствие отца частенько заходит в его квартиру; она же притворяется, будто ей такое никогда и в голову не пришло бы. Но на самом деле, переехав отсюда, я начал это ценить. Кто-то должен за ним присматривать.
Кимми выглядит виноватой, хитрой и слегка встревоженной, когда я говорю это.
Ладно, один раз я там была, потому что беспокоилась за него. У него везде мусор; если так будет продолжаться, заведутся мошки. В холодильнике ничего нет, кроме пива и лимонов. На кровати столько одежды навалено, не думаю, что он на ней спит. Я не знаю, что он делает. Я никогда не видела его таким плохим после смерти твоей мамы.
О боже. И что ты об этом думаешь?
Над головами раздается жуткий грохот значит отец что-то уронил в кухне. Возможно, он только проснулся.
Думаю, мне лучше туда пойти.
Да. Кимми горит от нетерпения. Он такой милый, твой отец; не знаю, почему он так себя запустил.
О боже. И что ты об этом думаешь?
Над головами раздается жуткий грохот значит отец что-то уронил в кухне. Возможно, он только проснулся.
Думаю, мне лучше туда пойти.
Да. Кимми горит от нетерпения. Он такой милый, твой отец; не знаю, почему он так себя запустил.
Он алкоголик. Именно так поступают алкоголики. Это записано в их руководстве: «Упасть на дно и продолжать катиться вниз».
Кстати, о работе Она смотрит мне в глаза своим удивительным взглядом.
Да? «О черт!»
Не думаю, что он работает.
Ну, сейчас не сезон. В мае он никогда не работает.
Оркестр сейчас в Европе, а он здесь. И еще: он уже два месяца не платит за квартиру.
Черт, черт, черт!
Кимми, почему ты мне не позвонила? Это ужасно. Черт! Я вскакиваю и несусь по коридору, хватаю рюкзак и возвращаюсь на кухню. Шарю в рюкзаке и нахожу чековую книжку. Сколько он тебе должен?
Нет, Генри, миссис Ким ужасно смущена, не надо. Он заплатит.
Он может заплатить потом мне. Давай, родная, все в порядке. Ну, не стесняйся, скажи, сколько.
Тысяча двести долларов, тихо говорит она, не глядя на меня.
Всего-то? Что ты делаешь, старушка, руководишь «Обществом филантропов в поддержку заблудших Детамблей»? Я ставлю сумму на чеке и засовываю под блюдечко. Лучше обналичь побыстрее, а то я тебе покоя не дам.
Ну, тогда не буду обналичивать, чтобы ты приезжал в гости.
Я в любом случае приеду. «Господи, как я виноват!» И привезу Клэр.
Надеюсь, сияет в ответ Кимми. Я буду у вас свидетельницей, да?
Если отец не придет в себя, именно ты будешь меня женить. Вообще идея классная: ты ведешь меня по проходу, Клэр ждет во фраке, органист играет «Лоэнгрина»
Я лучше себе платье куплю.
Эй! Не покупай никаких платьев, пока я не дам отмашку. Думаю, мне лучше сходить поговорить с ним.
Я со вздохом встаю. В кухне миссис Ким я вдруг чувствую себя огромным, как будто приехал в свою начальную школу и умиляюсь, глядя на крошечные парты. Она медленно поднимается и идет за мной к двери. Мы обнимаемся. На мгновение она кажется хрупкой и тонкой, и я думаю о ее жизни, вспоминаю, как мы убирались, занимались садом, играли в бридж, но затем все проблемы вдруг наваливаются на меня снова. Я скоро вернусь; не могу же я всю жизнь прятаться с Клэр в кровати. Кимми смотрит, как я открываю дверь в квартиру отца.
Эй, отец! Ты дома?
Тишина, затем вопль:
УХОДИ!
Я поднимаюсь по лестнице, и миссис Ким закрывает свою дверь.
Первое, что поражает, это запах: здесь явно что-то гниет. Гостиная пуста. Где все книги? У моих родителей были сотни книг по музыке, истории, романы на французском, немецком, итальянском: где они? Даже коллекция пластинок и компакт-дисков кажется меньше. Везде валяется бумага: рекламные брошюры, газеты, ноты устилают весь пол. На мамином пианино ровный слой пыли, в вазе на подоконнике давно высохшие гладиолусы. Иду по коридору, заглядывая в спальни. Полный хаос; одежда, мусор, опять газеты. В ванной под раковиной лежит бутылка «Мишлоб», плитку покрывает глянцевитый слой пролитого пива.
Мой отец сидит на кухне за столом, спиной ко мне, глядя в окно на реку. Он не поворачивается, когда я вхожу. Не смотрит на меня, когда я сажусь за стол. Но не встает и не уходит, что я понимаю как согласие поговорить.
Привет, отец.
Молчание.
Только что видел миссис Ким. Она говорит, что дела у тебя не очень.
Молчание.
Я слышал, ты не работаешь.
Сейчас май.
Почему ты не на гастролях?
Наконец он смотрит на меня. Под упрямством притаился страх.
Я на больничном.
Давно?
С марта.
Больничный оплачивается?
Молчание.
Ты болен? Что с тобой?
Я думаю, что он ничего не ответит, но он просто вытягивает вперед руки. Они трясутся, будто в ритме собственного крошечного землетрясения. Все, это конец. Двадцать три года целенаправленного пьянства, и он больше не может играть на скрипке.
Господи, отец. Что говорит Стэн?
Он говорит, что всё. Нервы нарушены и восстановлению не подлежат.
Господи.
Мы смотрим друг на друга какую-то невыносимо долгую минуту. На его лице написано страдание, и до меня начинает доходить, что у него ничего нет. Ничто его больше не держит, не заботит, его жизнь кончена. Сначала мама, потом музыка, они ушли, ушли. Я никогда не был для него настолько важен, поэтому держаться за меня ему смысла нет.
И что теперь?
Молчание. Теперь уже ничего.
Ты не можешь просто сидеть здесь и пить следующие двадцать лет.
Он смотрит в стол.
А что насчет пенсии? Профсоюз? Страхование здоровья престарелых? Общество анонимных алкоголиков?
Он ничего не сделал, пустил все на самотек. А где был я?
Я заплатил за тебя аренду.
Да? смущенно говорит он. А я разве не заплатил?
Ты задолжал за два месяца. Миссис Ким была очень смущена. Не хотела мне говорить и не хотела, чтобы я давал ей эти деньги. Но зачем перекладывать твои проблемы на ее плечи.
Бедная миссис Ким.
У отца по щекам текут слезы. Он старик. Другого слова здесь не подберешь. Ему пятьдесят семь, и он старик. Я уже не злюсь. Мне его жаль, и я за него боюсь.
Отец. (Он снова смотрит на меня.) Послушай. Ты должен позволить мне кое-что сделать, ладно? (Он отводит глаза, снова смотрит в окно, на бесконечно более интересные деревья на другом берегу реки.) Дай мне навести порядок в твоих бумагах насчет пенсии, выписках из банковских счетов и тому подобном. Ты должен позволить миссис Ким и мне здесь прибраться. И ты должен перестать пить.
Нет.
Что нет? Все или только что-то одно?
Тишина. Я начинаю терять терпение, поэтому меняю тему.
Папа, я собираюсь жениться.
Наконец-то я привлек его внимание.
На ком? Кто за тебя пойдет-то? спрашивает он без намерения уязвить. Кажется, ему и вправду любопытно.
Я вынимаю свой бумажник и достаю из кармашка фотографию Клэр. На ней Клэр невозмутимо смотрит на Лайтхаус-Бич. Волосы развеваются, как флаг на ветру, и в раннем утреннем свете она словно сияет на фоне темных деревьев. Папа берет фотографию и внимательно ее изучает.
Ее зовут Клэр Эбшир. Она художница.
Что ж. Красивая, нехотя говорит он.
Сойдет за отцово благословение.
Мне бы хотелось мне бы очень хотелось подарить ей свадебное кольцо мамы и кольцо на помолвку. Думаю, маме бы это понравилось.
Ты-то откуда знаешь? Ты, наверное, вообще ее не помнишь.
Сначала мне спорить не хочется, но потом вдруг решаю настоять на своем.
Я постоянно вижу ее. Я видел ее сотни раз с того времени, как она умерла. Я вижу, как она гуляет по округе, с тобой и со мной. Она идет в парк разучивать ноты, ходит по магазинам, пьет кофе с Марой у Тии. Я вижу ее с дядей Ишем. Я вижу ее в Джиллиарде. Я слышу, как она поет! (Отец смотрит, открыв рот; я убиваю его, но ничего не могу с собой поделать.) Я разговаривал с ней. Однажды, стоя рядом в переполненной электричке, я до нее дотронулся. (Отец плачет.) Это ведь не только проклятие, так? Иногда перемещение во времени это благословение. Мне нужно ее видеть, и иногда у меня это получается. Клэр бы ей понравилась, она бы хотела, чтобы я был счастлив, и она бы переживала из-за того, что ты послал к черту свою жизнь только потому, что она умерла.
Он сидит за кухонным столом и плачет. Плачет, не закрывая лица; просто опустил голову, и слезы текут ручьями. Я какое-то время смотрю на него, на результат своей несдержанности. Потом иду в ванную и возвращаюсь с рулоном туалетной бумаги. Он отрывает кусок, как слепой, и сморкается. Несколько минут мы просто молча сидим.
Почему ты мне ничего не рассказывал?
В смысле?
Почему не рассказывал, что видишь ее? Мне бы хотелось это знать.
Почему я не рассказывал? Потому что любой нормальный отец сразу бы сообразил, что незнакомец, шатающийся по соседству в первые годы его женитьбы, это его родной сын, путешественник во времени. Потому что я боялся: он ведь ненавидел меня за то, что я выжил. Потому что я втайне чувствовал, что могущественнее его, а он считал, что я ущербный. В общем, все причины довольно некрасивые.
Я думал, что тебя это огорчит.
О нет. Это меня не огорчает. Я хорошо, что я знаю: она здесь, где-то рядом. В смысле самое плохое это то, что она ушла. Поэтому хорошо, что на самом деле она здесь. Даже если я ее не вижу.
Обычно она выглядит счастливой.
Да, она была очень счастлива мы были очень счастливы.
Да. Такое ощущение, что ты был совсем другим. Я всегда гадал, каким бы я вырос рядом с тобой тем, прежним.
Он медленно поднимается. Я остаюсь сидеть, а он нетвердой походкой идет по коридору в свою спальню. Я слышу, как он шарит по комнате и потом медленно возвращается с маленькой атласной коробочкой. Открывает ее и достает темно-синий футляр для драгоценностей. Достает из него два тонких кольца. Они лежат как семечки на его длинной трясущейся ладони. Отец накрывает левой ладонью правую, как будто кольца теперь это светлячки, и он не отпускает их. Глаза закрыты. Потом открывает глаза, протягивает ладони ко мне: я подставляю руки, и он высыпает в них кольца.