Он медленно поднимается. Я остаюсь сидеть, а он нетвердой походкой идет по коридору в свою спальню. Я слышу, как он шарит по комнате и потом медленно возвращается с маленькой атласной коробочкой. Открывает ее и достает темно-синий футляр для драгоценностей. Достает из него два тонких кольца. Они лежат как семечки на его длинной трясущейся ладони. Отец накрывает левой ладонью правую, как будто кольца теперь это светлячки, и он не отпускает их. Глаза закрыты. Потом открывает глаза, протягивает ладони ко мне: я подставляю руки, и он высыпает в них кольца.
Кольцо на помолвку с изумрудом, и тусклый свет из окна преломляет в нем зеленые и белые искры. Кольца серебряные, их нужно почистить. Их нужно носить, и я точно знаю девушку, которая будет носить их.
День рождения
24 мая 1992 года, воскресенье
(Клэр 21, Генри 28)
КЛЭР: Сегодня мне исполнился двадцать один год. Прекрасный летний вечер. Я в комнате Генри, в его постели, читаю «Лунный камень». Генри готовит ужин в крохотной кухоньке. Надеваю его купальный халат, иду в ванную и слышу, как он костерит миксер. Я не тороплюсь, мою голову, все зеркала запотевают. Подумываю о том, чтобы постричься. Как было бы здорово быстренько вымыть волосы, быстренько провести по ним щеткой, и раз! все в порядке, я готова к выходу. Я вздыхаю. Генри любит мои волосы, как будто они живые, как будто у них есть душа, как будто они могут любить его в ответ. Я знаю, что он любит их как часть меня, но я также знаю, что он ужасно расстроится, если я их отрежу. И мне тоже будет грустно С другой стороны, требуется столько усилий, что иногда мне хочется снять их, как парик, и отложить в сторону, пока я буду наслаждаться жизнью. Тщательно расчесываюсь, распутываю узлы. Когда волосы мокрые, они такие тяжелые. Кожа на голове болит от тяжести. Оставляю дверь в ванной открытой, чтобы пар вышел. Генри напевает что-то из «Кармины Бураны»; песня звучит дико и мимо нот. Я появляюсь из ванной, когда он накрывает на стол.
Ты как раз вовремя. Ужин готов.
Сейчас, только оденусь.
Ты и так ужасно хороша. Правда.
Генри обходит стол, распахивает на мне халат и слегка пробегает пальцами по моей груди.
Ммм. Ужин, кажется, остынет.
Ужин и так холодный. В смысле, так и было задумано.
А Ладно, давай есть. Внезапно накатывают раздражение и усталость.
Хорошо.
Генри отпускает меня без лишних вопросов. Продолжает раскладывать столовые приборы. Я смотрю на него какое-то время, потом собираю по всей комнате свою одежду на полу и одеваюсь. Сажусь за стол; Генри приносит две тарелки супа, светлого и густого.
«Вишисуаз». Это рецепт моей бабушки.
Пробую. Суп просто восторг, маслянистый и холодный. На второе у нас лосось с длинными кусочками спаржи в оливковом масле и маринаде из розмарина. Я открываю рот, чтобы сказать, как мне нравятся блюда, и вместо этого говорю:
Генри а другие люди столько же занимаются сексом, сколько и мы?
В основном, подумав, отвечает Генри, думаю, нет. Наверное, только те, кто знают друг друга недавно и до сих пор не могут поверить в свою удачу. А что, слишком много?
Не знаю. Может быть, отвечаю я, глядя в тарелку.
Просто поверить не могу, что говорю это; всю свою юность я провела, умоляя Генри сделать это, и теперь говорю, что мне слишком много. Генри сидит очень тихо.
Клэр, извини. Я не думал я просто не думал.
Я поднимаю на него глаза. Генри выглядит испуганным. Начинаю хохотать. Он улыбается, немного виновато, но в глазах пробегают искорки.
Просто знаешь, иногда я сидеть не могу.
Ну тогда просто скажи. Например: «Сегодня, дорогой, мы уже занимались этим двадцать три раза, и я лучше почитаю Холодный дом[69]».
И ты так просто отступишь и сдашься?
Я ведь только что это сделал, так? Я был просто сама покорность.
Да. Но тогда я буду чувствовать себя виноватой.
Ну, тут я тебе помочь не могу, смеется Генри. Это же мое единственное желание. День за днем, неделю за неделей, я буду изнывать, жаждать поцелуя, увядать без минета, и через какое-то время ты выглянешь из-за книги и поймешь, что я просто скончаюсь у твоих ног, если ты немедленно меня не трахнешь, но я и слова не скажу. Может, только поскулю немного.
Но не знаю иногда я уже ничего не могу, а ты кажешься в порядке. Со мной что-то не так, что ли?
Но не знаю иногда я уже ничего не могу, а ты кажешься в порядке. Со мной что-то не так, что ли?
Генри наклоняется через стол и протягивает руки. Я кладу свои ладони в его.
Клэр.
Да?
Может быть, нехорошо говорить об этом, но, если ты позволишь, я скажу, что твоя выносливость в плане секса превосходит почти всех женщин, с которыми я встречался. Большинство уже кричали бы «Мамочка!» и выключили автоответчик много месяцев назад. Мне нужно было догадаться но, казалось, ты всегда была за. Но если тебе слишком много или не хочется, ты должна просто сказать, потому что иначе я буду ходить вокруг да около на цыпочках, думая, что раздражаю тебя своими неприличными домогательствами.
Но сколько секса достаточно?
Для меня? О боже. Мое представление об идеальной жизни это если бы мы оставались в постели все время. Мы бы занимались любовью более или менее постоянно и вылезали бы из постели, только чтобы пополнить провиант, ну свежей воды принести и фруктов, чтобы не загнуться, и еще ходили бы в ванную время от времени, помыться и побриться, чтобы потом нырнуть обратно в постель. Иногда могли бы менять постельное белье. И еще в кино ходить, чтобы пролежни не появились. И на пробежки. Потому что в любом случае мне придется бегать каждое утро.
Бег для Генри это святое.
Почему бег? Ведь ты и так столько упражняешься каждый день.
Внезапно он становится серьезным.
Потому что довольно часто моя жизнь зависит от того, насколько я быстрее своих преследователей.
Ну да. Теперь моя очередь смущаться, потому что я уже знала это. Но как это сказать?.. Ты ведь больше не перемещаешься то есть с тех пор, как я встретила тебя в настоящем, ты почти все время здесь. Так ведь?
Ну, на Рождество, ты сама видела. И на День благодарения. Ты была в Мичигане, и я не стал говорить тебе, потому что все было очень грустно.
Опять видел аварию?
Да, вообще-то. Генри смотрит озадаченно. Ты откуда знаешь?
Несколько лет назад ты появился в Медоуларке в канун Рождества и рассказал мне. Ты был так расстроен.
Да. Я помню, что огорчался, даже просто при виде даты в календаре, думал: черт, еще одно Рождество надо пережить. К тому же я еще и алкоголем отравился, меня отвезли в больницу и промыли желудок. Надеюсь, твое Рождество я тогда не испортил.
Нет Я была так счастлива тебя увидеть. И ты рассказывал что-то, что было очень важно для тебя, что-то очень личное, хотя ты ужасно старался не называть ни имен, ни мест. И все же это была твоя настоящая жизнь, и я отчаянно хотела узнать что-то, что помогло бы мне поверить, что ты настоящий, что ты не плод моего больного воображения. Поэтому я до тебя постоянно дотрагивалась. Я смеюсь. Никогда не думала, что я настолько усложняю тебе жизнь. В смысле, я делала все, что только могла вообразить, а ты был холоден как лед. Наверное, ты просто умирал.
А что ты делала?
А что на десерт?
Генри проворно поднимается и приносит десерт. Это манговое мороженое с малиной. С одной стороны блюда торчит свеча, Генри поет «С днем рожденья тебя», и я смеюсь, потому что он жутко фальшивит. Загадываю желание и задуваю свечу. Мороженое просто восхитительное; я ужасно довольна и пытаюсь вспомнить какую-нибудь особенно вопиющую попытку его соблазнить.
Ладно. Вот тебе самый ужасный случай. Мне было шестнадцать, и я ждала тебя однажды вечером. Было часов одиннадцать и новолуние, поэтому на поляне было довольно темно. Я сильно на тебя злилась, потому что ты относился ко мне как к ребенку, или другу, или кому там еще а мне безумно хотелось расстаться с девственностью. И вдруг мне пришло в голову, что, если я спрячу твою одежду
О нет.
Да. В общем, я перепрятала твои вещи Мне немного стыдно вспоминать об этом, но уже слишком поздно.
Ну?
Ну, ты появился, и я дразнила тебя, пока ты не вышел из себя.
И?
И ты набросился на меня и придавил, и где-то секунд тридцать мы оба думали: «Вот оно». В смысле, это не выглядело как изнасилование, потому что я была полностью за. Но потом у тебя на лице появилось такое выражение, и ты сказал: «Нет», поднялся и ушел. Ушел прямо через долину, к лесу, и я не видела тебя три недели.
Ух ты! Не думал, что я такой благородный.
Меня эта история до того расстроила, что следующие два года я изо всех сил старалась вести себя подобающим образом.
Меня эта история до того расстроила, что следующие два года я изо всех сил старалась вести себя подобающим образом.
Слава богу. Не могу представить, что мне пришлось бы так испытывать свою волю постоянно.
Да, но тебе придется, и это так здорово. Долгое время я на самом деле думала, что не нравлюсь тебе. Конечно, если мы собираемся провести всю нашу жизнь в постели, думаю, тебе будет не очень трудно удержать свои страсти в моем прошлом.
Ну, знаешь, я не шучу, мне действительно хочется так много секса. Я понимаю, что это нереально. Но я хотел сказать тебе, что теперь я совсем другой. Просто я чувствую, что не могу без тебя. И думаю, именно это удерживает меня в настоящем. Физическая связь, такая, как у нас сейчас, делает меня другим человеком. Генри поглаживает мою руку своими пальцами. Поднимает взгляд. У меня кое-что для тебя есть. Иди сюда и сядь.
Я встаю и иду за ним в гостиную. Он превращает кровать в диван, я опускаюсь на него. Солнце садится, и комнату заливает розово-оранжевый свет. Генри открывает ящик стола, лезет в картотечную папку и достает маленькую атласную коробочку. Садится немного в стороне от меня; наши колени соприкасаются. «Наверное, он слышит, как бьется мое сердце, думаю я. Неужели это случилось?» Генри берет мои руки и серьезно смотрит мне в глаза. «Я ждала этого так долго, и вот этот момент настал, и мне так страшно».
Клэр?
Да? Голос у меня тихий и напуганный.
Ты знаешь, что я люблю тебя. Ты выйдешь за меня замуж?
Да Генри. У меня появляется мощнейшее ощущение déjà vu. Но знаешь, ведь это уже случилось.
31 мая 1992 года, воскресенье
(Клэр 21, Генри 28)
КЛЭР: Мы с Генри стоим в вестибюле дома, в котором он вырос. Мы уже немного опоздали, но не торопимся, просто стоим. Генри облокотился на почтовые ящики и медленно дышит с закрытыми глазами.
Не волнуйся, говорю я. Ничего хуже, чем встреча с моей мамой, быть не может.
Твои родители были очень добры ко мне.
Но мама непредсказуема.
Мой отец тоже.
Генри вставляет ключ в замочную скважину, мы проходим наверх, Генри стучит в дверь. Она немедленно распахивается, и на пороге стоит крошечная пожилая кореянка Кимми. На ней синее шелковое платье и ярко-красная помада, брови подведены немного неровно. Черные волосы с проседью заплетены в косы и закручены в кольца над ушами. По какой-то причине она напоминает мне Рут Гордон[70]. Она подходит к моему плечу, откидывает назад голову и говорит: