ГЕНРИ: Когда живешь с женщиной, узнаешь каждый день что-то новое. Пока я узнал, что длинные волосы забивают сток в душе быстрее, чем успеваешь глазом моргнуть; что не рекомендуется вырезать что-либо из газеты, пока твоя жена ее не прочитала, даже если это газета недельной давности; что я единственный человек в нашей семье, который может есть одно и то же три вечера подряд без недовольной гримасы, и что наушники были изобретены, чтобы спасти супругов от музыкальных пристрастий друг друга. (Как Клэр может слушать Cheap Trick? Почему ей нравятся Eagles? Узнать не могу, потому что она сразу же оскорбляется, стоит только спросить. Как получилось, что женщина, которую я люблю, не хочет слушать «Musique du Garrot et de la Ferraille»?[90]) Самое тяжелое испытание это уединение Клэр. Иногда я прихожу домой, и Клэр кажется мне раздраженной; я прервал какой-то поток мысли, ворвался в сонную тишину ее дня. Иногда лицо у Клэр становится как закрытая дверь. Она уходит вглубь своего сознания, захлопнув дверь, и сидит там, вяжет или делает что-то другое. Я обнаружил, что Клэр любит бывать одна. Но когда я возвращаюсь домой из своих путешествий, она всегда облегченно вздыхает.
Когда женщина, с которой живешь, художница, каждый день это неожиданность. Клэр превратила вторую спальню в превосходный кабинет, полный маленьких скульптур и рисунков, пришпиленных на каждом дюйме на стенах. Здесь есть мотки провода и рулоны бумаги, торчащие с полок и из ящиков стола. Скульптуры напоминают мне воздушных змеев или модели аэропланов. Я говорю это Клэр однажды вечером, стоя в дверях ее мастерской в костюме и галстуке, вернувшись домой с работы и собираясь готовить ужин, и Клэр швыряет в меня одной из скульптур она летит на удивление хорошо; и вскоре мы стоим в разных концах коридора и швыряем друг в друга скульптуры, проверяя их аэродинамические свойства. На следующий день я возвращаюсь с работы и вижу, что Клэр сделала стаю птиц из бумаги и проводов (и подвесила к потолку в гостиной). Через неделю на окнах нашей спальни появляются абстрактные голубые светящиеся фигуры, которые солнце проецирует на стены, рисуя облака для птиц. Это так красиво.
На следующий вечер я стою в дверях мастерской Клэр, наблюдая, как она заканчивает рисунок клубок черных линий вокруг маленькой красной птицы. Внезапно я вижу Клэр в ее крошечной комнатке, заваленной всеми приспособлениями, и понимаю, что она пытается что-то сказать, и я знаю, что должен сделать.
13 апреля 1994 года, среда
(Клэр 22, Генри 30)
КЛЭР: Я слышу, как в двери поворачивается ключ Генри, и выхожу из мастерской ему навстречу. К моему удивлению, он несет коробку с телевизором. У нас нет телевизора, потому что Генри не может его смотреть, а мне неинтересно смотреть одной. Телевизор старый, маленький, черно-белый, с пыльным экраном и сломанной антенной.
Привет, дорогая, я вернулся, говорит Генри, ставя телевизор на стол.
Фу, ну и хлам. Ты его на помойке нашел?
Генри выглядит обиженным:
Я купил его в «Юник». За десятку.
Зачем?
Сегодня показывают программу, которую, мне кажется, нам стоит посмотреть.
Но Не могу себе представить программу, ради которой Генри готов рискнуть перемещением.
Все в порядке, я не буду сидеть и смотреть на экран. Я хочу, чтобы ты посмотрела.
Ясно. И что же это? Я совсем отстала и понятия не имею, что показывают по телевизору.
Сюрприз. В восемь часов.
Телевизор стоит на полу в столовой, пока мы ужинаем. Генри отказывается отвечать на вопросы и дразнит меня, спрашивая, что бы я сделала, будь у меня большая мастерская.
Какая разница? У меня же кладовка. Может, занялась бы оригами.
Да ладно, а серьезно?
Не знаю. Я наматываю спагетти на вилку. Сделала бы все макеты в сто раз больше. Нарисовала бы на кусках картона размером десять футов на десять футов. Надевала бы ролики, чтобы добраться из одного конца мастерской в другой. Поставила бы большие чаны, японскую сушилку, десятифунтовую мешалку Рейна Эти образы захватывают меня, но тут я вспоминаю мою настоящую мастерскую и содрогаюсь. Ну, может, когда-нибудь.
Мы неплохо живем на зарплату Генри и проценты от моего вклада, но позволить себе настоящую мастерскую я смогу, только получив работу, а тогда у меня не будет времени, чтобы работать в мастерской. Это порочный круг. Все мои друзья-художники страдают от нехватки времени, или денег, или того и другого. Кларисса разрабатывает компьютерные программы днем и занимается искусством ночью. Они с Гомесом решили пожениться в следующем месяце.
Какая разница? У меня же кладовка. Может, занялась бы оригами.
Да ладно, а серьезно?
Не знаю. Я наматываю спагетти на вилку. Сделала бы все макеты в сто раз больше. Нарисовала бы на кусках картона размером десять футов на десять футов. Надевала бы ролики, чтобы добраться из одного конца мастерской в другой. Поставила бы большие чаны, японскую сушилку, десятифунтовую мешалку Рейна Эти образы захватывают меня, но тут я вспоминаю мою настоящую мастерскую и содрогаюсь. Ну, может, когда-нибудь.
Мы неплохо живем на зарплату Генри и проценты от моего вклада, но позволить себе настоящую мастерскую я смогу, только получив работу, а тогда у меня не будет времени, чтобы работать в мастерской. Это порочный круг. Все мои друзья-художники страдают от нехватки времени, или денег, или того и другого. Кларисса разрабатывает компьютерные программы днем и занимается искусством ночью. Они с Гомесом решили пожениться в следующем месяце.
Что мы подарим Гомесу на свадьбу?
Что? Ой, я не знаю. А мы не можем просто передарить им все наши эспрессницы?
Мы же обменяли их на микроволновку и хлебопечку.
А, да. Эй, уже почти восемь. Хватай кофе, пойдем в гостиную.
Генри отодвигает стул и торопится к телевизору. Я несу обе чашки с кофе в гостиную. Он ставит телевизор на журнальный столик, и, повозившись с удлинителем и кнопками, мы садимся на диван смотреть рекламу водяной кровати по девятому каналу. В павильоне с водяной кроватью, кажется, идет снег.
Черт, говорит Генри, бросая быстрый взгляд на экран. В магазине он работал лучше.
На экране вспыхивает заставка Иллинойской лотереи. Генри лезет в карман брюк и вручает мне маленький белый листок бумаги:
Держи.
Это лотерейный билет.
Господи! Ты же не
Шш! Смотри.
Под громкие фанфары представители лотереи, серьезные люди в костюмах, объявляют номера, значащиеся на вытащенных наугад розовых шариках; номера появляются один за другим на экране. 43, 2, 26, 51, 10, 11. Конечно, они совпадают с номерами на билете, который я держу в руке. С экрана нам несутся поздравления. Мы только что выиграли восемь миллионов долларов.
Генри выключает телевизор и улыбается:
Неплохо, да?
Я не знаю, что сказать.
Генри понимает, что я не прыгаю от радости.
Скажи: «Спасибо, дорогой, что раздобыл баксы, на которые мы сможем купить дом». Этого будет достаточно.
Но Генри это ненастоящее.
Конечно настоящее. Это настоящий лотерейный билет. Если отнесешь его в «Кэтс-Дели», Минни тебя от души обнимет, а штат Иллинойс выпишет тебе настоящий чек.
Но ты знал.
Конечно. Разумеется. Просто нужно было посмотреть номер в завтрашней «Трибьюн».
Мы не можем Это нечестно.
Генри драматически ударяет себя по лбу.
Какой же я дурак! Я совершенно забыл, что ты привыкла покупать билеты, не зная, какие номера выпадут. Ну, это мы сейчас исправим.
Он выбегает в коридор, на кухню и возвращается с коробком спичек. Зажигает одну и подносит к билету.
Нет!
Генри задувает спичку:
Клэр, это не важно. Если бы мы хотели, мы могли вы выигрывать в лотерею хоть каждую неделю весь следующий год. Если тебе это не по душе, ничего страшного.
Билет немного подпален с уголка. Генри садится рядом со мной на диван.
Вот что я скажу. Почему бы тебе просто не взять его, и если захочешь, мы его обналичим, а если решишь отдать его первому встречному бомжу пожалуйста
Это нечестно.
Что нечестно?
Ты не можешь свалить на меня такую огромную ответственность.
Ну, мне-то все равно. Так что, если ты думаешь, что мы обманули штат Иллинойс на эту сумму, которую они вытянули из работяг, давай просто забудем об этом. Уверен, можно найти и другие способы заработать на большую мастерскую.
Боже. Большая мастерская. До меня доходит вот дура! что Генри мог выигрывать в лотерею хоть каждый день, но никогда не делал этого, потому что это ненормально. Он решил забыть о своей фанатичной решимости жить как нормальный человек, чтобы я могла получить большую мастерскую и кататься по ней на роликах. А я веду себя как неблагодарная дрянь!
Клэр? Что ты
Спасибо, слишком резко говорю я.
Это означает, что мы обналичим билет? поднимает брови Генри.
Не знаю. Это означает «Спасибо».
Спасибо, слишком резко говорю я.
Это означает, что мы обналичим билет? поднимает брови Генри.
Не знаю. Это означает «Спасибо».
Пожалуйста. Неловкая тишина. Эй, а что там по телевизору?
Снег.
Генри смеется и поднимает меня с дивана:
Давай пойдем тратить заработанное неправедным путем.
Куда пойдем?
Не знаю. Генри открывает шкаф в коридоре и достает мою куртку. Эй, давай купим Гомесу и Клариссе машину на свадьбу.
Кажется, они подарили нам винные бокалы.
Мы скатываемся вниз по лестнице. На улице великолепный весенний вечер. Мы стоим на тротуаре напротив нашего дома, Генри берет меня за руку, я смотрю на него, поднимаю наши сплетенные руки, Генри кружит меня, и вот мы уже танцуем на Бель-Плейн-авеню. Вместо музыки шум проезжающих машин и наш смех. Запах цветущих вишен, засыпающих мостовую лепестками, как снегом. Мы кружимся под деревьями.
18 мая 1994 года, среда
(Клэр 22, Генри 30)
КЛЭР: Мы пытаемся купить дом. Выбирать дома это потрясающе. Люди, которые ни под каким соусом вас и на порог не пустили бы, широко распахивают двери, разрешают заглядывать в кладовые, щупать обои, задавать язвительные вопросы о водосточных желобах.
Мы с Генри очень по-разному оцениваем дома. Я медленно обхожу весь дом, рассматриваю деревянные панели, оборудование кухни, спрашиваю об отоплении, ищу пятна сырости в подвале. Генри сразу проходит к задней части дома, выглядывает из окна и качает головой. Наш риелтор Кэрол думает, что он псих. Я говорю ей, что он фанатик-садовод. Проведя таким образом весь день, мы едем домой из офиса Кэрол, и я решаю спросить о его концепции выбора.
Какого черта ты делаешь? вежливо начинаю я.
Ну, Генри выглядит пристыженным, не знал, хотела ли ты это узнать, но я уже был в нашем будущем доме. Не знаю когда, но я был буду там одним прекрасным осенним днем, скорее даже вечером. Я стою у окна, выходящего на задний дворик, рядом с мраморным столиком, который тебе достался от бабушки, и смотрю через задний дворик на окно кирпичного здания, наверное твоей мастерской. Ты там вытаскиваешь листы бумаги. Они синие. На тебе желтая бандана, чтобы волосы не мешали, и зеленый свитер, и твой обычный резиновый фартук, и все такое. Во дворе увитая плющом беседка. Я был там всего пару минут. И я пытаюсь высмотреть этот пейзаж, чтобы знать: это наш дом.