Снимали мы памятник Маяковскому для сцены «Вечер. Засыпают памятники». Юсов с камерой, операторская группа и я сидим на крыше ресторана «София» ждем вечерний режим (когда небо на пленке еще «прорабатывается», но оно темнее, чем фонари и свет в окнах).
Снимайте, уже красиво! донеслось снизу.
Внизу появился Гена Шпаликов. Гена знал, что сегодня нам выдали зарплату, и не сомневался, что мы после съемки окажемся в ресторане.
Рано еще! крикнул я ему сверху. Слова сочинил?
Что?
Площадь Маяковского, интенсивное движение машин, шум очень плохо слышно. Я взял мегафон.
Говорю, слова к песне пока сочиняй! сказал я в мегафон.
Песня нужна была срочно Колька поет ее в кадре, а слов все еще не было. Последний раз я видел Гену две недели назад, когда давали аванс. Он сказал, что завтра принесет слова и исчез. И только сегодня, в день зарплаты, появился.
Сочинил! Я шагаю по Москве, как шагают по доске
Громче! Плохо слышно.
Гена повторил громче. Вернее, проорал.
Людная площадь, прохожие, а двое ненормальных кричат какую-то чушь один с крыши, другой с тротуара.
Не пойдет! Это твои старые стихи они на музыку не ложатся. Музыку помнишь?
Помню.
Если не сочинишь, никуда не пойдем.
Сейчас! Гена задумался.
Можно снимать? спросил я Юсова.
Рано.
Сочинил! заорал снизу Гена. Я иду, шагаю по Москве, и я пройти еще смогу Великий Тихий океан, и тундру, и тайгу Снимайте!
Лучше «А я»!
Что «А я»?
По мелодии лучше «А я иду, шагаю по Москве»!
Хорошо, а я иду, шагаю по Москве. Снимайте! Мотор!
Перед «А я» должно еще что-то быть! Еще куплет нужен!
Говорил, не надо «А»! расстроился Гена.
Пока Юсов снимал, Гена придумал предыдущий куплет (Бывает все на свете хорошо. В чем дело, сразу не поймешь) и последний (Над лодкой белый парус распущу. Пока не знаю где)
Снято, сказал Юсов.
Если бы съемки длились дольше, куплетов могло бы быть не три, а четыре или пять.
Песню приняли, но попросили заменить в последнем куплете слова «Над лодкой белый парус распущу. Пока не знаю где».
Что значит «Пока не знаю где»? Что ваш герой, в Израиль собрался или в США?
Заменили. Получилось «Пока не знаю с кем». «Совсем хорошо стало», подумал я. Не знает Колька, с кем он, с ЦРУ или с Массадом».
нас возвышающий обман
Фильм вышел на экраны. Кому-то он нравился, кому-то нет. Говорили: «Вчера Хрущев велел показать советскую жизнь позитивно, а сегодня вы подшустрили и преподнесли на блюдечке то, что заказано». А писатель Владимир Максимов даже сказал, что теперь нам руки не подаст. Гена очень расстроился:
Чего это они? Может же фильм быть как стихотворение. Написал же поэт «Мороз и солнце, день чудесный»
Еще он написал «Хулу и похвалу приемли равнодушно», сказал я.
Для меня было важно, что фильм понравился людям, чье мнение было мне дорого: Ромму, Бондарчуку, Конецкому И моему отцу, человеку на похвалу скупому. Про картину «Сережа» отец сказал: «Так себе» (мама потом объяснила: «Фильм папе понравился»). Про «Путь к причалу» тоже «Так себе» (тоже понравился). А про «Я шагаю по Москве» отец сказал: «Ничего», и мама объяснила: «Очень понравился»). Кроме всего прочего, наверное, отцу было приятно, что Колька, как и он, метростроевец.
После выхода фильма было много писем. К моему удивлению, больше всего писали из лагерей и тюрем: «Спасибо вам за глоток свежего воздуха». Хвалили.
И знаменитый французский критик Жорж Садуль разделял мнение уголовников. После показа фильма в Канне в газете «Фигаро» вышла его статья, где он написал, что «Я шагаю по Москве» глоток свежего воздуха и новая волна советского кино
Но я очень огорчился, когда получил письмо от девушки из одного далекого городка. Посмотрев нашу картину, она накопила деньги и поехала в Москву в красивый и добрый город. В гостиницу не попала, ночевала на вокзале, деньги украли, забрали в милицию, как проститутку
Я редко отвечаю на письма, но ей я ответил. Извинился. Написал, что жизнь разная, и в жизни бывает разное. Этот фильм о хорошем. И поэтому Москву мы показали такой приветливой. Но, к сожалению, она бывает и другой вам не повезло
А девушка ответила: то, что с ней случилось в Москве, она уже начала забывать, а фильм помнит и с удовольствием посмотрит еще раз.
«Спасибо вам, писала девушка, что вы эту сказку придумали».
Мне приятно, когда этот фильм хвалят. Он мне и сегодня нравится. Но понимаю Если бы не поэтический взгляд Геннадия Шпаликова фильма бы не было. Если бы не камера Вадима Юсова фильма бы не было. Если бы не музыка Андрея Петрова, если бы не обаяние молодых актеров фильма бы не было.
А если бы меня не было?..
Невольно вспоминается вопрос въедливого матроса с «Леваневского»: «А зачем нужен режиссер?»
Гена Шпаликов
Гена Шпаликов закончил суворовское училище, но более недисциплинированного человека я не встречал. Очевидно, училище навсегда отбило у него охоту к любому порядку. Когда мы с ним работали над сценарием в доме творчества в Болшеве, он мог выйти из номера в тапочках на минутку и пропасть на два дня. Потом появлялся и объяснял:
Ребята ехали в Москву, ну, и я с ними. Думал, позвоню. И забыл.
Над сценарием мы работали так: две машинки, придумываем и обговариваем эпизод, он садится писать, я иду за ним. Моя задача была сократить, выудить действие, поправить диалоги и расставить запятые: Гена печатал без заглавных букв и знаков препинания.
Гена был поэтом. И мне нравилось, как он пишет. Вот, как он описал дождь: «По тому, как внезапно среди летнего дня потемнело в городе, по ветру, подувшему неизвестно откуда, по гонимой речной воде, по вскинутым мгновенно юбкам девочек, по шляпам придержи, а то улетит, по скрипу и скрежету раскрытых окон, и по тому, как все бегут, спасаясь по подъездам, быть дождю. И он хлынул». Я бы написал просто «Идет дождь». Но сокращать рука не поднималась.
Поначалу судьба Гены складывалась удачно. В двадцать четыре года он уже написал «Заставу Ильича», потом «Я шагаю по Москве», потом «Я родом из детства» и другие Его печатали, снимали. Он женился на красивой и талантливой актрисе Инне Гулая, у них родилась дочка, им дали квартиру Он был самый молодой знаменитый сценарист, о нем выходили статьи в газетах, в журналах, кто-то собирался писать о нем книжку. Но в один момент все оборвалось.
Во времена очередной идеологической борьбы партии с интеллигенцией в опале оказался Виктор Некрасов, автор романа «В окопах Сталинграда». Его перестали печатать, и он бедствовал. Некрасов был Генин друг. Гена поехал в Киев, написал заявку на сценарий, заключил договор на киевской студии, получил аванс и все деньги отдал Виктору Платоновичу. А поскольку за Некрасовым была установлена слежка, об этом тут же узнали. И киностудия расторгла с Геной договор и потребовала вернуть деньги.
Генина жизнь переменилась. Теперь все, что он писал, отвергали, его фамилия нигде не упоминалась нет такого сценариста Шпаликова, и все. Гена запил, был в долгах, Инна с дочкой ушла
В октябре 1974 года поздно вечером позвонил мне Гена.
Гия, ты мне очень нужен. Приезжай.
А где ты живешь? Я знал, что Гена переехал, но еще у него не был.
Я живу в доме, где живет Гердт.
Я не знал, где живет Гердт, и мы договорились встретиться у ресторана «Ингури». Я поехал. Знал, что сейчас дела у Гены очень плохи.
Гена ждал меня возле ресторана «Ингури». Он уже выпил и ему хотелось добавить. Я дал деньги швейцару, и он нам вынес двести грамм водки в бутылке. Пошли к Гене.
Дверь подъезда была открыта, и на лестнице, на ступеньках, были разбросаны листы бумаги. Гена не закрыл дверь своей квартиры, окна были открыты, и его стихотворения сквозняком вынесло на лестницу. Листы шевелились, как живые, ползли по ступенькам вниз Я шел и собирал их
Мы сидели на кухне в пустой квартире. Поговорили, выпили
А давай придумаем еще один фильм, предложил Гена. Опять что-нибудь веселое. Вот идут два парня, увидели чешую от воблы. Пошли по следу, зашли в двор а там пиво и воблу с лотка продают Как?
Это была наша последняя встреча. Первого ноября Гена покончил с собой.
Слезы капали
У Гены есть стихотворение:
Друзей теряют только раз,
И, след теряя, не находят,
А человек гостит у вас,
Прощается и в ночь уходит.
А если он уходит днем,
Он все равно от вас уходит.
Давай сейчас его вернем,
Пока он площадь переходит.
Немедленно его вернем,
Поговорим и стол накроем.
Весь дом вверх дном перевернем
И праздник для него устроим.
Когда мы снимали «Слезы капали», я попросил композитора Гию Канчели написать на эти стихи музыку: впервые (и единственный раз) в моем фильме музыка писалась на стихи, а не наоборот. Мне очень хотелось, чтобы эта песня прозвучала в память о Гене.
Записали аккомпанемент, пригласили певца. Мне все время казалось, что он поет не так, я стал поправлять, подсказывать.
Сам спой под фонограмму, посоветовал Канчели. Понятнее будет, как ты хочешь.
Я спел.
Все, так и оставим, сказал Канчели.
Я сильно сомневался. Но он дал послушать запись Юрию Башмету, Башмет позвонил мне:
Я сильно сомневался. Но он дал послушать запись Юрию Башмету, Башмет позвонил мне:
Канчели говорит, что вы хотите записать другого исполнителя. Не надо. Мне очень понравилось это с настроением и очень эмоционально.
Очевидно, так получилось потому, что я, когда пел, представлял Гену, нашу последнюю встречу, листы со стихами на ступеньках и как он уходит в ночь И ушел.
Когда записывали тот пробный вариант, приехали с телевидения брать интервью у Канчели. Заодно сняли и меня: как я пою в наушниках. А потом этот кадр показали в кинопанораме. И тут же раздался телефонный звонок из Ленинграда:
Ты уже и запел? спросил Конецкий. Теперь тебе осталось только в балете поплясать.
А теперь и Виктора тоже нет.
«Люди покупают вещи готовыми в магазинах. Но ведь нет таких магазинов, где торговали бы друзьями, и поэтому люди больше не имеют друзей. Зорко одно лишь только сердце. Самого главного глазами не увидишь». (Сент-Экзюпери. «Маленький принц».)
Мама
В восьмидесятом году у меня была клиническая смерть. Я вроде бы умер, но мозг еще работал. И была такая тьма, что-то очень черное, как «Черный квадрат» Малевича. И из этой черноты появилась моя мама, сделала отрицательный жест рукой и исчезла. Она появилась такой, какой была перед смертью. Но я не хочу ее видеть такой. Я хочу увидеть маму, какой она жила в моей памяти Но мама опять появилась такая же. И опять показывает жестом: «нет» А потом услышал крик: «Он ожил! Он живой!» И я открыл глаза. Надо мной стоял мой друг и соратник Юра Кушнерев (он каким-то образом проник в операционную) и кричал: