Это очень неприятная страница нашей общей истории, но знать о ней необходимо.
Поскольку кадровая проблема прокуратур всех уровней в 1938 г. не только не была решена, но ввиду продолжавшегося террора лишь усугублялась, Андрей Вышинский нашёл, как ему казалось, оптимальный выход. Для работы в прокуратурах стали массово привлекаться передовые рабочие. Это дикое и даже абсурдное с точки зрения современных представлений движение получило несколько бредовое название «социалистическое совместительство». На протяжении всего 1938 г. эту тему раскручивали, так сказать, на общественных началах, но в следующем году «совместительство» стали насаждать директивно. Забегая немного вперёд, сообщим, что 4 апреля 1939 г. Вышинский провёл в Прокуратуре СССР совещание «соцсовместителей», а по результатам оного 16 апреля издал приказ под витиеватым названием «О мероприятиях по усилению работы органов прокуратуры с активом». Из приказа следовало, что каждая районная прокуратура должна ввести в штат одного двух «соцсовместителей», каждая областная не менее 10-15 таких работников, а Прокуратура СССР не менее 60-100. Комментировать этот приказ затруднительно. Сначала расстреливать профессиональных юристов, а потом удивляться провалам в работе и привлекать для исправления ситуации «передовых рабочих» такое безумие было возможно только в сталинском СССР.
Именно в такой непростой ситуации Николай Подбело принял к производству поступившее из уголовного розыска дело об убийстве Герды Грибановой. У Подбело не было подчинённых, которым он мог бы поручить это расследование, поэтому он занимался им лично. Его работу курировал прокурор по спецделам Миролюбов, являвшийся заместителем областного прокурора Павла Баранова. Компетентность всех этих людей оставляла желать много лучшего. Может, с точки зрения советской юстиции они и были хорошими следователями, но сексуальные преступления они расследовать не могли и не умели.
Областная прокуратура получила на руки из уголовного розыска нелепое, без единой улики, без внятного мотива, без всякой логики, построенное на самооговорах и явно шитое белыми нитками дело, и застряла с ним всерьёз и надолго.
Началось всё с так называемых передопросов, то есть повторных допросов подозреваемых, которые прокурор Подбело стал проводить во второй декаде сентября. И тут последовали чудесные открытия. Во время допроса 15 сентября Сергей Баранов вдруг заявил, что вечером 12 июля на голубятне у Кузнецова произошла пьянка с участием самого Василия, его отца, Толика Мерзлякова и его, Баранова. Анатолий Мерзляков был хорошим знакомым обоих арестантов, родился он в 1918 г., на момент описываемых событий работал слесарем в тресте «Уралэнерго», судимостей не имел, один раз задерживался милицией за шум в общественном месте в общем, с точки зрения правоохранительных органов, биографию он имел совершенно заурядную и ничем особенным внимания к себе не привлекал.
Появление обновленной версии воспоминаний Баранова чрезвычайно вдохновило прокурора Подбело. В тот же самый день, 15 сентября 1938 г., он потребовал доставить в спецотдел Анатолия Мерзлякова и Василия Кузнецова, между которыми устроил очную ставку. Во время неё молодые люди признали факт знакомства и хорошие отношения друг с другом, после чего в один голос заявили, что вечер 12 июля провели порознь. Это утверждение, как легко заметить, противоречило утверждению Баранова, из которого следовало, будто друзья уходили куда-то после распития спиртного и вернулись после полуночи. Почти двухмесячное пребывание в застенке, может, и не добавило ума Василию, но научило важному правилу, которого он придерживался в дальнейшем: поскольку любая фраза и слово могут быть обращены следователем против говорящего, лишнего болтать не следует нигде и ни с кем, особенно на допросе.
Понятно, что перекрестный допрос никак не мог устроить Подбело, поэтому отправив до поры Мерзлякова домой, он устроил допрос Кузнецову. Его он начал с напоминания Василию о показаниях, данных в уголовном розыске. Этот фрагмент очень красноречив, его имеет смысл воспроизвести в оригинальном виде:
«Вопрос: Вы помните, как показывали в милиции, когда я Вас допрашивал?
Ответ: Помню. Баранов на меня показывает, а на самом деле я этого не делал, в этот день я с Барановым не был.
Вопрос: Вы помните разговор наш с Вами?
Ответ: Помню.
Вопрос: Помните, как Вы подробно говорили то, что убивали, взяли на себя это убийство, вы ведь не оправдываете себя, а обвиняете.
Ответ: Я рассказывал всё, чтобы оправдаться.
Вопрос: Вы рассказывали мне подробно, как убивали девочку.
Ответ: А зачем Вершинин говорил, что если расскажете подробно, Вас отпустят, я что знал я всё рассказал, знал я, что рассказывали ребята, которые видели труп».
Вот такое лыко-мочало, причём ясно, что протокол передаёт в весьма сжатой форме лишь самую суть общения следователя с обвиняемым и за текстом остаётся очень много из сказанного. Можно не сомневаться, что сцена в кабинете начальника 2-го отделения была достойна пера классиков социальной драмы уровня Фёдора Достоевского или Всеволода Крестовского. При этом нужно понимать и ту неловкую ситуацию, в которую из-за отказа Кузнецова от признательных показаний попадал начальник Николая Подбело, заместитель облпрокурора Миролюбов. Ведь ещё 26 июля тот приезжал в здание УНКВД и в присутствии начальника областного уголовного розыска лично допрашивал подозреваемого. Как не раз отмечалось выше, убийство Герды Грибановой было до того специфичным, что опытный следователь в ходе допроса довольно быстро мог определить осведомлённость подозреваемого в деталях преступления. Одна из важнейших задач любого допроса заключается именно в определении истинности ответов допрашиваемого и выявлении возможных оговоров и самооговоров. К сожалению, уровень профессиональной компетентности прокурора по спецделам Миролюбова был столь низок, что проведённый им допрос Василия Кузнецова оказался беспомощным и потому бессмысленным. Но ведь Подбело не мог сказать непосредственному начальнику, что тот некомпетентен и занимает чужое кресло! Строго говоря, тот же самый упрёк с полным основанием можно было адресовать и самому Подбело.
В общем, нынешний отказ Кузнецова от признательных показаний выставлял прокурора по спецделам Миролюбова в свете неприглядном и даже анекдотичном. Любой руководящий работник теперь мог с полным основанием сказать ему: послушайте, товарищ прокурор, вы ведь его лично допрашивали почти двумя месяцами ранее, неужели ещё тогда вы не заподозрили самооговор? Примечательная деталь показывает, насколько беседа с обвиняемым выбила Подбело из колеи. В конце допроса он опять вернулся к тому же, с чего начинал, то есть лжесвидетельству допрашиваемого, что, вообще-то, противоречит самым азам тактики допроса. Ещё одна красноречивая цитата:
«Вопрос: Нехорошо Вы себя так ведёте.
Ответ: Если человек этого не делал, зачем я буду говорить, мне Цыханский сказал, что тебя будет допрашивать прокурор области, ты ему скажи это, я и сказал.
Вопрос: Зачем Вы говорили неправду?
Ответ: Я говорил, этого не отрицаю, думал, что меня освободят, зачем-то Баранов не взял вину на себя, а показывает на меня».
Вот такая жвачка для мозга. Подобное словоблудие даже в отредактированном виде читать непросто, а уж что происходило в прокурорском кабинете в действительности, вообще не представить. Хотя допрос, устроенный 15 сентября, оказался крайне неприятен как Подбело, так и Кузнецову, начальник 2-го отделения Отдела по спецделам в ходе его проведения помимо эмоциональных всплесков сумел получить и ценную информацию. Василий Кузнецов признал, что владел острым топориком с крашеной красной ручкой. Топорик этот он получил от Баранова для строительства голубятни, да так и не вернул его владельцу. Обвиняемый указал место хранения топорика ящик под кроватью в нижнем отделении голубятни. Как мы помним, голубятню сотрудники уголовного розыска обыскивали, причём тщательно, они даже отыскали марлю, спрятанную в потолочном перекрытии, но вот о топорике в милицейском протоколе обыска ничего не сообщалось.
Уже на следующий день ящик под лежаком в нижней части голубятни был осмотрен и в нём найден упомянутый топорик. В этой связи непонятны два момента: во-первых, почему его не нашли сотрудники уголовного розыска во время июльского обыска, якобы дотошного и профессионально проведённого; а во-вторых, чего ради Подбело ухватился за информацию о топорике и ревностно принялся «копать» в этом направлении? На теле Герды Грибановой не было рубленых ран, происхождение которых можно было бы связать с ударами топора. Рука и нога были отделены ножом, на это однозначно указывают неровные края ран, описанные в судебно-медицинском акте. В те годы судебная медицина уже прекрасно определяла природу травм и ранений, так что в этом вопросе вполне можно было положиться на суждение эксперта. Тем не менее прокурор с упоением иного слова и не подобрать! ухватился за рассказ про топорик и двинул расследование по новому пути. Удивительно даже, почему это Николай Подбело не озаботился поиском в вещах Василия Кузнецова отвёрток, стамесок, пил и иных ручных инструментов.
Топорик немедленно направили на судебно-медицинскую экспертизу и, забегая немного вперёд, скажем, что крови на топоре отыскать не удалось.
Не дожидаясь результата экспертизы, 17 сентября Николай Подбело оформил постановление о временном задержании Анатолия Мерзлякова, а это означало, что оговору Баранова он поверил больше, нежели попыткам Кузнецова дезавуировать самооговор и дать честные показания. Прокурор упорствовал в заблуждениях и никак не хотел признавать вполне очевидный к тому времени факт невиновности Кузнецова и Баранова. В день взятия под стражу Мерзлякова подверглось обыску место его проживания две комнаты в коммунальной квартире в доме 100 по улице Кузнечной. Обыск этот не дал никаких результатов, не было найдено ничего похожего на холодное оружие, не оказалось окровавленной одежды и обуви, в общем, ничего, заслуживающего внимания следствия.
Обстоятельный допрос Мерзлякова состоялся 18 сентября, после его первой ночевки в камере следственного изолятора. Задержка довольно странная, трудно отделаться от ощущения, что Анатолию умышленно предоставили время подумать о правильном поведении в кабинете прокурора.
Уже в самом начале допроса Мерзляков отказался от показаний, на которых настаивал во время очной ставки тремя днями ранее. Тогда он утверждал, будто не встречался 12 июля с Кузнецовым, и последний подтвердил правильность этих слов. Теперь же Мерзляков заявил, что день убийства Герды Грибановой целиком провёл в обществе Василия, который вместе с Гребеньщиковым разбудил его в 8 часов утра, явившись к нему домой. Встретившись ранним утром, они уже более не расставались. Днём они ходили на рынок, вечером пили вино, после этого отправились к дому их общего знакомого Аркадия Молчанова и там выломали доску из голубятни, принадлежавшей последнему. В общем, рассказ Мерзлякова довольно точно соответствовал тому, что прежде рассказывал Василий Кузнецов. Разумеется, тут напрашивался вопрос о причине того, что 15 и 18 сентября Анатолий давал совершенно разные показания. Подбело так и спросил: «Почему же Вы при допросе 15/X-38 г. показали, что с Кузнецовым не встречались 12/VII-38 г.?», на что Мерзляков просто и без всяких затей ответил: «Потому, что я забыл». И всё каков вопрос, таков ответ.