«Повесть временных лет» застает славян расселенными на огромном пространстве Европейской равнины, в области нижнего Дуная и его правых притоков, а также Днестра, Буга, Днепра, в юговосточных частях бассейнов Вислы, Вислока, Буга и Западной Двины, в южных Озерной области (Чудское озеро и Ильмень) и в юго-западных Волги. Если принять исходной точкой низовья Дуная, до которых, по известию «Повести», еще в эпоху образования Русского государства доходили поселения улучей и тиверцев, то западная окраина русского славянства охватывала юго-западные склоны Карпат до самых истоков Вислянских притоков Дунайца и Вислока, затем по этим рекам подходила к южному побережью Вислы, шла вдоль его на восток до водораздела между Вепрем и Западным Бугом; здесь поворачивала на север, почти руслом Вепря шла до устьев Нурца. Здесь поселения побужских славян прекращались, и этнографический рубеж, склоняясь круто на восток, вступал в полость Верхнего Немана, охватывая левые притоки его, Рось, Зельву, Шару, область, как кажется, уже ко второй половине XI века отнятую русским населением от ятвягов. У устьев Березины пересекал Неман, затем через верхнее течение Вилии, заселенное, несомненно, славянским племенем, мимо полости Березины (Днепровской) и правых притоков этой реки и по западно-двинским притокам Друйке и Дисне подходил к Западной Двине. На севере Западной Двины этнографический рубеж совпадал с водоразделом реки Великой, с одной стороны, и правых притоков Западной Двины и речек, вливающихся в Рижский залив и Чудское озеро, с другой. На севере, у побережья Финского залива, славянское население сходилось с чудским народцем водью, который русел очень медленно и еще в XIII веке не потерял своей этнографической особенности. Отсюда рубеж шел на восток уже известным нам волоком, мимо поселений еми, областью Тверцы к Волге. Здесь славянство представляло, может быть, до X века не сплошное население, но колонии, рассеянные среди местного финского населения, веси, мери, муромы и отчасти мордвы и поддерживаемые, между прочим, рядом княжеских городов и укреплений111. Но таким колонизационным путем уже к началу XII века русские славяне утвердились в области, окружаемой течением Мологи, и еще раньше по Шексне и на Белоозере. Крайний на востоке предел их составляли, кажется, водораздел между Шексной112 и Костромой и черта, которую можно провести от устья Шексны прямо на юг к низовьям Клязьмы, где Муром, до самого основания Нижнего Новгорода (1224 год), оставался украинным русским городом на мордовских пределах113. В области Средней и Верхней Оки мы встречаем опять славянское население вятичей, хотя и пришлое, о прибытии которого на Оку с запада от ляхов «Повесть временных лет» сохранила народное предание, но тем не менее население сплошное и цельное. Очень вероятно, что расселения этого племени простирались в область Дона, на плодородные побережья донских притоков Сосны, Воронежа и Северного Донца и в эпоху сильного казарского ханства, долгое время служившего крепким оплотом для восточных славян против азийских кочевников, спускалось вниз по Дону, к побережьям Азовского моря и к низовьям Кубани. С падением Хазарского царства степные орды отчасти истребили, отчасти отодвинули на север славянское население, но следы его сохранились в русской Тмутаракани, существование и связь с Русью которой нельзя объяснить, не допустив в населении ее славянской основы, и, наконец, еще в начале XII века чувствуются в городском населении черты подонских половцев. Что касается южных границ славянского племени, то они шли по северному Донцу и Ворскле, на восточной стороне Днепра, тогда как на западной первоначально они спускались от Днепровского лимана через Буг и Днестр к устьям Дуная и только с усилением кочевых орд в половине Х века отодвигаются на север, за Карпатскую гряду, перерезывающую течения Восточного Буга и Днестра.
Рассеянные на таком обширном пространстве славяне разделялись на группы или ветви, которые теперь принято называть племенами. Как мы видели, таких племен летопись насчитывает до тринадцати, а именно: поляне, древляне, дреговичи, полочане, славяне новгородские, кривичи, бужане (волыняне и дулебы), северяне, радимичи, вятичи, улучи, тиверцы и хорваты. Сверх того несколько других племенных названий приводят современные нашей летописи иностранные писатели Константин Порфирородный, упоминающий сербов и ленчицан, Географ Баварский и мусульманские писатели, известия которых, впрочем, сильно запутаны, собирались, очевидно, по слухам и потому могут быть приняты в расчет лишь настолько, насколько они сходятся с известиями нашего отечественного летописца114.
Рассеянные на таком обширном пространстве славяне разделялись на группы или ветви, которые теперь принято называть племенами. Как мы видели, таких племен летопись насчитывает до тринадцати, а именно: поляне, древляне, дреговичи, полочане, славяне новгородские, кривичи, бужане (волыняне и дулебы), северяне, радимичи, вятичи, улучи, тиверцы и хорваты. Сверх того несколько других племенных названий приводят современные нашей летописи иностранные писатели Константин Порфирородный, упоминающий сербов и ленчицан, Географ Баварский и мусульманские писатели, известия которых, впрочем, сильно запутаны, собирались, очевидно, по слухам и потому могут быть приняты в расчет лишь настолько, насколько они сходятся с известиями нашего отечественного летописца114.
Каждая ветвь, каждое племя занимало определенную область, имело свое имя, и в понятиях летописца представлялось особью или единицей, точно отличавшейся от других. «Имаху бо обычаи свои и закон отец своих и преданья, кождо свой нрав» (Лавр., 6). Но вместе с тем мы не находим у него прямого объяснения, в чем именно заключались эти отличия, чем именно выделялась каждая ветвь из ряда других. По прямому смыслу летописного изложения все эти отличия сводятся к неравности нравственного и общественного развития и, может быть, к различию некоторых обычаев и обрядов в частном и общественном быту. При этом следует заметить, что в глазах летописца-христианина эти отличия, вытекавшие из первобытного языческого строя славянства, могли представляться с большей резкостью, чем то было в действительности. Так, отличительные черты полян, в которых христианство водворилось ранее, чем у других, он полагает в превосходстве их над другими именно по нравственным понятиям и по формам общественного быта. Их обычай кроток и тих: у них брачные обряды, тогда как древляне, радимичи и вятичи живут в лесах, подобно зверям, и браков у них нет, но игрища межи селы. «Схождахуся на игрища, на плясание, и на вся бесовская игрища, и ту умыкаху жены себе, с нею же кто съвещашася; имяху же по две и по три жены». Погребальный обряд их тризны, сожжение трупов и выставка праха «в малой судине на столпе, на путех» обряд, соблюдавшийся еще во время летописца у вятичей, соблюдался прежде и у кривичей (Лавр., с. 6). Ясно, что такие обрядовые отличия, вызванные у славян водворением у них нового жизненного начала, христианства, такое неравенство в общественном и нравственном развитии не могли служить первоначальной основой для такого выделения и обособления ветвей из общей массы восточнославянского населения, с каким они являются нам не только в изложении Начальной летописи, но и в самой исторической жизни Руси первых веков. Эти ветви, как увидим ниже, легли в основу удельного расчленения русской земли и в первое время придали ему особенную прочность и определенность. Многие из них различались на Руси еще в половине ХII века (кривичи, дреговичи, радимичи). Также мало могли обособляться ветви языком, различия в котором состояли не более как в говорах, религиях, и тем менее началами и формами общественного и семейного быта, которые носили на себе печать единого славянского происхождения. И потому при разъяснении истинного значения так называемых восточнославянских племен необходимо устранить всякую мысль о внутренних этнографических отличиях их друг от друга и искать иных условий и оснований их обособления. При внимательном рассмотрении свидетельств о быте восточных славян нельзя не видеть, что эти условия и основания заключались, с одной стороны, в географической отдельности поселений каждого племени, а с другой во внутренней связи ее составных частей, которые сплачивались задатками государственной жизни, обнаруживающимися в разных концах восточнославянского мира уже до половины IX века. Так что каждая ветвь славянского языка составляла не этнографическую, а политико-географическую единицу. На такое именно значение племен указывают все известия Начальной летописи. Древнейшее предание о пришествии славян с Дуная ставит в связь появление славянских ветвей именно с географическим их расселением: «разидошася, говорит оно, по земле и прозвашася имены своими, где седше на котором месте». Самые имена некоторых ветвей объясняются у летописца топически: «поляне или поли занеже в поле седаху (Лавр., с. 12), древляне за не седоша в лесех, полочане речки ради Полоты» Что касается политической отдельности, отдельности внутреннего управления, то она свидетельствуется всем ходом образования Русского государства, всем ходом подчинения ему восточнославянского мира. Видно, что к половине IX века, восточнославянские ветви выработали уже в себе в значительной мере и внутреннее единство, и внешнюю самостоятельность, и сознание своей особности. С таким развитием отдельности и самостоятельности являются новгородские славяне и полоцкие кривичи в призвании князей, которое, если и совершилось, то не иначе как на обоюдных условиях с той и другой стороны. Кривичи, поляне и другие южные племена, соглашающиеся добровольно подчиниться Руси; улучи, тиверцы, хорваты в борьбе с Русью за независимость, в борьбе, которая у вятичей длилась до конца XI века. Особность восточнославянских ветвей была таким резким, выдающимся фактом в эпоху сложения Русского государства, что летопись почла необходимым объяснить ее происхождение преданием, записанным ею в известной легенде о Кие и его братьях. До этих братьев, говорит она, поляне жили особо, каждый род на своем месте. Но после основания Киева и «по сих братьи держати почаша род их княжение в Полях, в Деревлях свое, а дреговичи свое, а словене свое в Новгороде, а другое на Полоте и же полочане» (Лавр., с. 5).
Таким образом так называемые теперь племена в славянском мире уже в эпоху до образования Русского государства представлялись в понимании летописца княжениями. Как кажется, они весьма рано усвоили себе название земель (польская или полянская земля, Лавр., с. 9; деревьская земля, там же, с. 24), название, более точно выражающее их внутренние и внешние отношения. Почти нет сомнения, что основой всего последующего общественного развития славян, зародышем, из которого вышли их княжения и земли, был родовой быт, в котором они жили первоначально. Отдельные роды под властью родовых старейшин или родоначальников были рассеяны по побережьям рек и проточных озер небольшими поселениями. Очень вероятно, что, живя разрозненно, роды рано увидели необходимость оборонных мест против внешних нападений и по возможности укрепляли свои поселения. Так возникли городки на местах, удобных для защиты, обыкновенно на гористом берегу реки или озера. Остатки их сохранились во многих из городищ, которые разбросаны по всему пространству коренных славянских поселений и их древнейших колоний в инородческих землях и о которых, между тем, за немногими исключениями ничего не сообщают исторические памятники115. Такие же следы древнеславянских сооружений представляют, вероятно, многие из населенных мест, которые до сей поры удержали название городков, городцев, городисков, городенок, городней и т. д. Естественное размножение населения обусловило выход из родового быта в быт общинный, с общинным землевладением, судом и управлением. Вместо разъединенных родовых поселений и городков возникли более многолюдные села, занятые одним или несколькими разветвившимися родами. Из сел могли выделяться обособившиеся веси116, деревни. Между ними устанавливалась связь как в силу родственных союзов, так и благодаря географическому положению, то есть удобствам сообщения и общности местных интересов. Эта связь укреплялась необходимостью общей защиты от внешних неприятелей и от враждебных соседей и стремлением более почетных и могущественных родов возвыситься над другими и подчинить их своей власти. Так образовались волости или, как утверждают, погосты117 и затем последовательно из союза волостей земли или княжения, которые управлялись или вечем волостных старейшин, или же племенными князьями, теми же старейшинами, но выделившимися из ряда других своим влиянием и значением. Как видно, более влиятельные роды передали всему союзу свои родовые названия. Иначе нельзя объяснить происхождение отечественных (patronymica)118 или племенных названий славянских ветвей, очевидно происшедших от имен родоначальников колен, каковы кривичи, дреговичи, вятичи, радимичи. Это предположение находит подтверждение в известном летописном предании о Радиме и Вятке, родоначальниках и вождях радимичей и вятичей. В связи с такой переменой в общественном быте славян стояло развитие городов с тем значением, с каким мы видим их в эпоху образования Русского государства и в первый период его исторической жизни. Города явились у славян вместе с утверждением у них некоторой центральной власти, была ли то власть веча старейшин или власть племенных князей. Предание о Кие и его братьях связывает основание Киева с началом княжения у полян и их обособления от других славянских ветвей. Как видно из этого предания, город деревянное укрепление (столпье 1161 год;. Ипат., с. 90) с земляным валом (Лавр., с. 95, 97, Ипат., с. 24, 43, 62 и пр.) и рвом (гробля или гребля 977 год; Лавр., с. 31, 32), через который вел один или несколько мостов к градным вратам, строился на заселенных уже местах, занятых родом, который приобрел большее значение и преобладающее влияние в среде других родов. Поставленный в наиболее выгодные условия для обороны, он делался центральным местом убежища для более или менее обширного округа или волости. При этом прежние родовые городки, конечно, должны были потерять свое прежнее значение и обратились по большей части в запустелые городища. Как у других славян, где город ставился и поддерживался соединенными силами всей волости или жупы, и у восточных славян обязанность поддерживать город, вероятно, распространялась на весь примыкавший к нему округ. В то же время город делался сосредоточием, если не административным, то религиозным и политическим, своего округа или волости. Здесь собиралось вече, творились суд и расправа, здесь могли быть общественные святыни, могли совершаться общественные моленья и жертвоприношения. При образовании земель некоторые из таких городов получили в общем союзе волостей большое значение, сделались выражением политического единства земли и ее особности. Как велико было это значение уже к половине IX века, видно из того, что многие земли получили от них свое название, стали обозначаться их именем, и эти городские имена отчасти вытеснили собой первоначальные родовые и племенные названия, отчасти сделались равнозначущи с ними. При этом некоторые обширные земли, первоначально составлявшие по происхождению одно целое и носившие одно племенное или родовое название, распались под влиянием городов на отдельные земли или же из них выделились отдельные городские волости, достаточно обширные для того, чтобы сделаться совершенно самостоятельными. Во всяком случае такие земли являются с названиями, заимствованными от городов. Намеки на такой важный переворот в политической жизни восточных славян сохранились в Начальной летописи. Так, мы находим в ней славян, может быть, ветвь обширного кривского племени, колонизовавшую финский северо-запад и равнозначащих им новгородцев, полочан, западную ветвь кривичей (от Полоцка, где первые насельници кривичи, Лавр., с. 9) и собственно кривичей «их же град есть Смоленьск». Обширное племя дулебов два раза переменило свое земельное название вследствие перенесения политического центра из одного города в другой. Это побужское население в эпоху летописца называлось велынянами (от города Beлыня, или Волыня. Лавр., с. 85). Но раньше, чем назваться этим последним именем, оно называлось бужанами «за не седоша по Бугу» объясняет летопись (там же, с. 5), но вернее от города Бужьска, как полочане от Полоцка, кияне от Киева, куряне от Курска и т. д. Затем северо-западная часть дулебов выделилась как червенская земля, на раннее существование которой указывает город Червень, отвоеванный Владимиром Святым у ляхов в 981 году (Лавр., с. 38), и ервенcкиe города, занятые Болеславом в 1018 году (там же, с. 62). Разложение земель под влиянием городов должно составлять одну из важнейших сторон восточнославянской жизни в дорусский период. В самую эпоху образования Русского государства мы видим, что центральные города решают участь всей земли, которая от них зависела. Так, подчинение Смоленска Олегу повело за собой подчинение русской власти всего собственно кривского племени. Киев признает власть Аскольда и Дира над всей польской землей. Убиение Игоря коростенцами было сигналом к общему восстанию деревской земли. К Новгороду были приписаны волости, занимавшие всю область ильменских славян. В тех землях, где ни летопись, ни другие источники не указывают таких городов в дорусский период, но которые тем не менее являются в этот период цельными и самостоятельными землями с общим управлением и общим представительством, все-таки мы находим позднее города, очевидно, не княжеского происхождения, каковы например: Коредна (конца XI век), Корачев, Мценеск (XII век) и другие у вятичей; Переяслав (Х век), Чернигов (X век), Курск (XI век) у северян и, может быть, Гомеи (Гомель, XII век) у радимичей.