А к 5-му мая буду готовить речь с погружением. Во славу Лёни, водолазов и всего подводного в глубинах бессознательного, но мега-архи-важного.
До встречи, мой любимый светыч и творец!
всегда твоя
i!
Он очень волнуется перед своим воздыманием, пишу я ей. Столько внимания это раз, и второе как бы не утащили
Но мы его успокаиваем, что ты будешь на страже с водяным пистолетом.
Завтра проверка зажигание внутри огня.
А послезавтра открытие.
Не подкачай!..
5 мая 2016 года выдался на редкость ненастный денек, с утра хлестал дождь, ветер северный, порывистый: расцвела черемуха, что ты будешь делать с этой непоколебимой взаимосвязью цветения черемухи душистой и майскими холодами!
Ну, думаем, придут только самые стойкие, остальные душой будут с нами, но и это немало! А в Нескучном-то всё цветет без разбору вишни, нарциссы, тюльпаны. К вечеру тучи немного раздвинулись, и закатное солнце отразилось в реке.
На торжественное открытие монумента явился военный духовой оркестр, а также настоящие водолазы выходили из вод речных, ветераны возлагали гвоздики к ногам бронзового истукана. Речи на ветру, военные марши, фото и телекамеры, толпы народу, Сергей Макаренков прибыл на велосипеде, художники, писатели, мой друг Толик Топчиев, профессор гляциологии, провозгласил, что открытие этого памятника он приравнивает к защите докторской диссертации. Живописец Шашкин принес бутылку шампанского и предложил разбить ее о Водолаза. Я еле успела его остановить, чтоб этой бесшабашной выходкой моряцкой он что-нибудь не повредил в непростом водолазном организме. Тем более пришла женщина с цветком в горшке поставила возле пьедестала, и ее муж в орденах встал рядом, ветеран.
Вообще никто не знал, как реагировать на это грандиозное событие, каждый реагировал по-своему. А когда солнце село, и загорелись фонари, Водолаз замигал, засветил окошками. И вдруг мы увидели Ирку, она пришла! Мы обнимали ее, фотографировались, она даже угостилась кусочком пиццы.
Тут Шашкин откупорил бутылку шипучего шампанского, стал разливать в бумажные стаканчики. Гости давай хороводы водить вокруг Водолаза. Такое пошло веселье!
И моя Ирка была вместе с нами, пришла, нашла силы, преодолев немалое расстояние от Ленинского проспекта до набережной, так ей хотелось увидеть нас, обнять и поздравить с открытием Водолаза-маяка, передать ему привет от его небесного брата космонавта Гагарина.
Для многих это была последняя встреча с ней.
На следующей неделе она ушла в хоспис, оставив на столе среди своих рисунков Книгу чудес, подчеркнутую в самых важных местах разноцветными маркерами, с Ириными заметками на полях, вот она лежит передо мной, последняя строчка, подчеркнутая ею, была: Когда я проявлюсь в тебе, ты более не увидишь смерти Магические талисманы: овальный кусок янтаря с зеленой стрекозой внутри, друза лилового аметиста, бронзовый Шри-Ганеша, бог мудрости и благополучия И два листа, исписанные чуть изменившимся почерком:
Как жить, когда жизнь висит на волоске, а вокруг порхают ножницы, шприцы и вердикты врачей, а собственная близорукость размывает буквы и мысли 48 прожитых лет скрылись в пелене дождя. А солнце, которое всегда там, наверху, замазано ровным слоем бледно-серой пастели.
Куда приложить то, что осталось во мне, то, что есть, и что будет всегда? И что это за то, кто б подсказал.
Шум машин за окном, неустанный, бессмысленный. Люди едут куда-то во все стороны по линиям собственных судеб. Вот новый поворот. Сколько же в голове мусора, обрывков, лоскутков несвязных. Как лоскутное одеяло, наскоро прошитое, наспех, прыг-скок, тут иголка сломалась, тут нужная ткань кончилась, там узор расползся. Каша в голове. Кому она надобна. Кого ей можно накормить. Нейроны вспыхивают мириадами, прыг-поскок, как звезды во Вселенной, и с ними перемигиваются, и их каким-то образом зеркалят. Что вверху, то и внизу. Большое в малом и наоборот. А мне ни того, ни другого не видно.
Слепнут глаза, слабеет тело, и только дух не сдается. Зачем-то ему это надо. Что-то хочет узнать и потом рассказать мне и миру. Хотя бы тому маленькому миру, что окружает меня. Нет, Я ЗНАЮ, что он бескрайний! Я помню его таким и таким ОЩУЩАЮ.
Но дни так сузились от воткнутых в них шприцев и пакетиков с ядовитыми жуткостями, которые просачиваются в каждую клеточку тела, чтоб исправить кривь и кось, отклонения, отступления, от веры, от азимута, от луча света, на котором висит сейчас моя жизнь.
Господи мой Боже, как хорошо, что ты есть. И всё, что ты сейчас услышал, ты поймешь, и простишь, и сотрешь своей любовью в объятиях отцовских рук, которые обнимали меня с такой силой в последний раз когда-то. В детстве. В детстве, о котором я всю жизнь вспоминала, но которое теперь пришло на помощь фотографиями совсем молодых родителей, какими я их никогда не знала. А ведь они тогда были лет на 10 моложе меня. Бабочками шоколадницами, примостившимися на старой двери родительской квартиры, как две души, соединившиеся, чтобы принять меня в этот мир. Они до сих пор здесь, как гаранты моего пребывания в этой реальности. Такой, говорят мудрецы, иллюзорной, но такой убедительной, что ум верит в одно, а тело в другое.
Значит, спор должно решить сердце.
Только оно и скрытый в нем бездонный дар любви.
Близится июнь. Зацветает шиповник и жасмин. Комната в хосписе выходит в сад.
У меня тут так хорошо, просто рай, она говорила маме.
Ночью почувствовала кто-то вошел к ней в палату.
Ира:
Кто здесь? Кто?
Видит старушечьи очертания
Это Зина, ей отвечают отрешенно.
Смерть, что ли, моя пришла? подумала Ирка.
Тут забегает сестра:
Зинаида Ивановна, пойдемте, пойдемте!
Какая-то старушка ночами гуляла по коридорам. И заглянула к Ире
Двадцать третьего мая позвонил Олег:
Ире врачи дают несколько часов.
Я к ней. Она лежала в забытьи и протяжно дышала, с кислородной трубочкой, руки теплые на одеяле, в руках прозрачные бусины четок, на среднем пальце то самое кольцо, которое когда-то в давние счастливые времена ей подарил Марк, она никогда с ним не расставалась, вокруг много цветов, играет тихая музыка.
Двадцать третьего мая позвонил Олег:
Ире врачи дают несколько часов.
Я к ней. Она лежала в забытьи и протяжно дышала, с кислородной трубочкой, руки теплые на одеяле, в руках прозрачные бусины четок, на среднем пальце то самое кольцо, которое когда-то в давние счастливые времена ей подарил Марк, она никогда с ним не расставалась, вокруг много цветов, играет тихая музыка.
И все ее друзья шли и шли к ней, сменяя друг друга прощаться.
Иногда она просыпалась, что-то говорила шепотом и, медленно поднеся руку к губам, послала мне воздушный поцелуй.
Вдруг прибежал Седов. Вошел и говорит:
Ой, полна комната ангелов!
Ира пробыла здесь еще неделю.
Двадцать девятого я написала Олегу:
Что моя Ириша? Она здесь?
Да, он ответил вечером. Только от нее.
Он вернулся домой около одиннадцати, а сын, Ванечка, не спит. Олег взял Пушкина Сказку о мертвой царевне и о семи богатырях, первое, что легло под руку, стал читать, дочитал, как царевна откусила яблоко (подождать она хотела, до обеда не стерпела вдруг она, моя душа, пошатнулась не дыша)
Вот в этот момент, когда я это произнес, сказал мне Олег, Ира ушла. Последнее, что я слышал от нее, она произнесла одними губами:
Всё хорошо
В белой ладье уплывала моя Ириша из своей последней весны в неведомое лето.
Отпевал ее православный священник а вокруг со свечами стояли мы даосы, бахаисты, буддисты, адвайтисты, суфийские дервиши, дельфинцы Философы самых разных направлений.
В тот день о ней молились в Дхарамсале и в Иерусалиме. Когда мы прощались с Ирой в храме Богородицы Отрада и Утешение, прямо над куполом, над крестом вспыхнул яркий луч и зажглись крылья.
Дух к духу, прах к праху! сказал Олег.
Прах ее решили разделить на три части: одну оставить в Москве на Ясеневском кладбище, вторую опустить в воды Ганга в индийском священном городе Варанаси, а третью развеять над Гималаями в Дхарамсале.
Ира вряд ли была бы против.
На землю упали последние листья, осень потеснила зима. На крышу высокого дома в Чертанове, где когда-то жила Ира, выпал снег, и этот снег был особенно белым, чистым, близкое небо отражалось в нем, как в снегах Гималайских гор.
Поздно вечером Лёня вытащил на крышу огромную звезду, чтобы сфотографировать ее, как он обычно делает он ведь всё время выносит на свою крышу то луну, то звезду, а то и целый мешок звезд.
Звезду он положил так, чтобы вокруг не видно было никаких следов, будто звезда упала с неба, легко спланировала на пушистый снег и замерла. Он размотал длинный электрический шнур и пошел включать его в розетку. Когда Лёня вернулся с фотоаппаратом и штативом, звезда уже сияла, заливая желтоватым светом снег на крыше.
Тишков поставил камеру, настроил фокус и вдруг увидел на снегу следы. Это были узкие, неглубокие следы, они начинались прямо у звезды и обрывались на краю крыши. В воздухе стояла тишина, снег искрился, всё было иллюзорно, призрачно кроме этих следов. Чтобы удостовериться, Лёня подошел поближе и положил ладонь в один из них, они были еще теплые.
Вчера ночью на землю спустился космос. Он повалился в снег, поблескивая оттуда миллионами люменов, ватт и ампер, было написано Ирой на сложенном вдвое листочке в Курсе чудес на последней главе Что есть воскресение?. И тут, как сказал бы какой-нибудь дзенский летописец, я обнаружила себя в бессмертном мире, где наши разделения и непрозрачность наконец исчезли, и всё неописуемо невесомо, открыто и сверкает
Ну а теперь я прочитаю Иркино стихотворение, которое она велела мне огласить на том нашем эпохальном аукционе с ее ремаркой пауза, которая мне нравится не меньше, чем сам стих.
Когда времени накопилось так много,
что оно перестало вмещаться в морщины, складки
и даже в шкаф для одежды,
она подпрыгнула высоко-высоко
и провалилась в щель между прошлым и будущим.
Там не было ничего
только свет, покой и великая радость.
(пауза)
С тех пор она больше не прыгала,
но всё время куда-то шла
не касаясь земли
Люблю тебя восемь дней в неделю
1. Мои французы!
Лёня в Париж ездил раз двенадцать. То выставка, то книжная ярмарка
Меня никогда с собой не брал. А я и не просилась. Подумаешь, Париж, чегой-то я там забыла?
Меня никогда с собой не брал. А я и не просилась. Подумаешь, Париж, чегой-то я там забыла?