Между нами только ночь - Москвина Марина Львовна 14 стр.

А к 5-му мая буду готовить речь с погружением. Во славу Лёни, водолазов и всего подводного в глубинах бессознательного, но мега-архи-важного.

До встречи, мой любимый светыч и творец!

всегда твоя

i!

Он очень волнуется перед своим воздыманием,  пишу я ей.  Столько внимания это раз, и второе как бы не утащили

Но мы его успокаиваем, что ты будешь на страже с водяным пистолетом.

Завтра проверка зажигание внутри огня.

А послезавтра открытие.

Не подкачай!..

5 мая 2016 года выдался на редкость ненастный денек, с утра хлестал дождь, ветер северный, порывистый: расцвела черемуха, что ты будешь делать с этой непоколебимой взаимосвязью цветения черемухи душистой и майскими холодами!

Ну, думаем, придут только самые стойкие, остальные душой будут с нами, но и это немало! А в Нескучном-то всё цветет без разбору вишни, нарциссы, тюльпаны. К вечеру тучи немного раздвинулись, и закатное солнце отразилось в реке.

На торжественное открытие монумента явился военный духовой оркестр, а также настоящие водолазы выходили из вод речных, ветераны возлагали гвоздики к ногам бронзового истукана. Речи на ветру, военные марши, фото и телекамеры, толпы народу, Сергей Макаренков прибыл на велосипеде, художники, писатели, мой друг Толик Топчиев, профессор гляциологии, провозгласил, что открытие этого памятника он приравнивает к защите докторской диссертации. Живописец Шашкин принес бутылку шампанского и предложил разбить ее о Водолаза. Я еле успела его остановить, чтоб этой бесшабашной выходкой моряцкой он что-нибудь не повредил в непростом водолазном организме. Тем более пришла женщина с цветком в горшке поставила возле пьедестала, и ее муж в орденах встал рядом, ветеран.

Вообще никто не знал, как реагировать на это грандиозное событие, каждый реагировал по-своему. А когда солнце село, и загорелись фонари, Водолаз замигал, засветил окошками. И вдруг мы увидели Ирку, она пришла! Мы обнимали ее, фотографировались, она даже угостилась кусочком пиццы.

Тут Шашкин откупорил бутылку шипучего шампанского, стал разливать в бумажные стаканчики. Гости давай хороводы водить вокруг Водолаза. Такое пошло веселье!

И моя Ирка была вместе с нами, пришла, нашла силы, преодолев немалое расстояние от Ленинского проспекта до набережной, так ей хотелось увидеть нас, обнять и поздравить с открытием Водолаза-маяка, передать ему привет от его небесного брата космонавта Гагарина.

Для многих это была последняя встреча с ней.

На следующей неделе она ушла в хоспис, оставив на столе среди своих рисунков Книгу чудес, подчеркнутую в самых важных местах разноцветными маркерами, с Ириными заметками на полях, вот она лежит передо мной, последняя строчка, подчеркнутая ею, была: Когда я проявлюсь в тебе, ты более не увидишь смерти Магические талисманы: овальный кусок янтаря с зеленой стрекозой внутри, друза лилового аметиста, бронзовый Шри-Ганеша, бог мудрости и благополучия И два листа, исписанные чуть изменившимся почерком:

Как жить, когда жизнь висит на волоске, а вокруг порхают ножницы, шприцы и вердикты врачей, а собственная близорукость размывает буквы и мысли 48 прожитых лет скрылись в пелене дождя. А солнце, которое всегда там, наверху, замазано ровным слоем бледно-серой пастели.

Куда приложить то, что осталось во мне, то, что есть, и что будет всегда? И что это за то, кто б подсказал.

Шум машин за окном, неустанный, бессмысленный. Люди едут куда-то во все стороны по линиям собственных судеб. Вот новый поворот. Сколько же в голове мусора, обрывков, лоскутков несвязных. Как лоскутное одеяло, наскоро прошитое, наспех, прыг-скок, тут иголка сломалась, тут нужная ткань кончилась, там узор расползся. Каша в голове. Кому она надобна. Кого ей можно накормить. Нейроны вспыхивают мириадами, прыг-поскок, как звезды во Вселенной, и с ними перемигиваются, и их каким-то образом зеркалят. Что вверху, то и внизу. Большое в малом и наоборот. А мне ни того, ни другого не видно.

Слепнут глаза, слабеет тело, и только дух не сдается. Зачем-то ему это надо. Что-то хочет узнать и потом рассказать мне и миру. Хотя бы тому маленькому миру, что окружает меня. Нет, Я ЗНАЮ, что он бескрайний! Я помню его таким и таким ОЩУЩАЮ.

Но дни так сузились от воткнутых в них шприцев и пакетиков с ядовитыми жуткостями, которые просачиваются в каждую клеточку тела, чтоб исправить кривь и кось, отклонения, отступления, от веры, от азимута, от луча света, на котором висит сейчас моя жизнь.

Господи мой Боже, как хорошо, что ты есть. И всё, что ты сейчас услышал, ты поймешь, и простишь, и сотрешь своей любовью в объятиях отцовских рук, которые обнимали меня с такой силой в последний раз когда-то. В детстве. В детстве, о котором я всю жизнь вспоминала, но которое теперь пришло на помощь фотографиями совсем молодых родителей, какими я их никогда не знала. А ведь они тогда были лет на 10 моложе меня. Бабочками шоколадницами, примостившимися на старой двери родительской квартиры, как две души, соединившиеся, чтобы принять меня в этот мир. Они до сих пор здесь, как гаранты моего пребывания в этой реальности. Такой, говорят мудрецы, иллюзорной, но такой убедительной, что ум верит в одно, а тело в другое.

Значит, спор должно решить сердце.

Только оно и скрытый в нем бездонный дар любви.

Близится июнь. Зацветает шиповник и жасмин. Комната в хосписе выходит в сад.

 У меня тут так хорошо, просто рай,  она говорила маме.

Ночью почувствовала кто-то вошел к ней в палату.

Ира:

 Кто здесь? Кто?

Видит старушечьи очертания

 Это Зина,  ей отвечают отрешенно.

 Смерть, что ли, моя пришла?  подумала Ирка.

Тут забегает сестра:

 Зинаида Ивановна, пойдемте, пойдемте!

Какая-то старушка ночами гуляла по коридорам. И заглянула к Ире

Двадцать третьего мая позвонил Олег:

 Ире врачи дают несколько часов.

Я к ней. Она лежала в забытьи и протяжно дышала, с кислородной трубочкой, руки теплые на одеяле, в руках прозрачные бусины четок, на среднем пальце то самое кольцо, которое когда-то в давние счастливые времена ей подарил Марк, она никогда с ним не расставалась, вокруг много цветов, играет тихая музыка.

Двадцать третьего мая позвонил Олег:

 Ире врачи дают несколько часов.

Я к ней. Она лежала в забытьи и протяжно дышала, с кислородной трубочкой, руки теплые на одеяле, в руках прозрачные бусины четок, на среднем пальце то самое кольцо, которое когда-то в давние счастливые времена ей подарил Марк, она никогда с ним не расставалась, вокруг много цветов, играет тихая музыка.

И все ее друзья шли и шли к ней, сменяя друг друга прощаться.

Иногда она просыпалась, что-то говорила шепотом и, медленно поднеся руку к губам, послала мне воздушный поцелуй.

Вдруг прибежал Седов. Вошел и говорит:

 Ой, полна комната ангелов!

Ира пробыла здесь еще неделю.

Двадцать девятого я написала Олегу:

Что моя Ириша? Она здесь?

Да,  он ответил вечером.  Только от нее.

Он вернулся домой около одиннадцати, а сын, Ванечка, не спит. Олег взял Пушкина Сказку о мертвой царевне и о семи богатырях, первое, что легло под руку, стал читать, дочитал, как царевна откусила яблоко (подождать она хотела, до обеда не стерпела вдруг она, моя душа, пошатнулась не дыша)

 Вот в этот момент, когда я это произнес,  сказал мне Олег,  Ира ушла. Последнее, что я слышал от нее, она произнесла одними губами:

 Всё хорошо

В белой ладье уплывала моя Ириша из своей последней весны в неведомое лето.

Отпевал ее православный священник а вокруг со свечами стояли мы даосы, бахаисты, буддисты, адвайтисты, суфийские дервиши, дельфинцы Философы самых разных направлений.

В тот день о ней молились в Дхарамсале и в Иерусалиме. Когда мы прощались с Ирой в храме Богородицы Отрада и Утешение, прямо над куполом, над крестом вспыхнул яркий луч и зажглись крылья.

 Дух к духу, прах к праху!  сказал Олег.

Прах ее решили разделить на три части: одну оставить в Москве на Ясеневском кладбище, вторую опустить в воды Ганга в индийском священном городе Варанаси, а третью развеять над Гималаями в Дхарамсале.

Ира вряд ли была бы против.

На землю упали последние листья, осень потеснила зима. На крышу высокого дома в Чертанове, где когда-то жила Ира, выпал снег, и этот снег был особенно белым, чистым, близкое небо отражалось в нем, как в снегах Гималайских гор.

Поздно вечером Лёня вытащил на крышу огромную звезду, чтобы сфотографировать ее, как он обычно делает он ведь всё время выносит на свою крышу то луну, то звезду, а то и целый мешок звезд.

Звезду он положил так, чтобы вокруг не видно было никаких следов, будто звезда упала с неба, легко спланировала на пушистый снег и замерла. Он размотал длинный электрический шнур и пошел включать его в розетку. Когда Лёня вернулся с фотоаппаратом и штативом, звезда уже сияла, заливая желтоватым светом снег на крыше.

Тишков поставил камеру, настроил фокус и вдруг увидел на снегу следы. Это были узкие, неглубокие следы, они начинались прямо у звезды и обрывались на краю крыши. В воздухе стояла тишина, снег искрился, всё было иллюзорно, призрачно кроме этих следов. Чтобы удостовериться, Лёня подошел поближе и положил ладонь в один из них, они были еще теплые.

Вчера ночью на землю спустился космос. Он повалился в снег, поблескивая оттуда миллионами люменов, ватт и ампер,  было написано Ирой на сложенном вдвое листочке в Курсе чудес на последней главе Что есть воскресение?.  И тут, как сказал бы какой-нибудь дзенский летописец, я обнаружила себя в бессмертном мире, где наши разделения и непрозрачность наконец исчезли, и всё неописуемо невесомо, открыто и сверкает

Ну а теперь я прочитаю Иркино стихотворение, которое она велела мне огласить на том нашем эпохальном аукционе с ее ремаркой пауза, которая мне нравится не меньше, чем сам стих.

(пауза)

Люблю тебя восемь дней в неделю

1. Мои французы!

Лёня в Париж ездил раз двенадцать. То выставка, то книжная ярмарка

Меня никогда с собой не брал. А я и не просилась. Подумаешь, Париж, чегой-то я там забыла?

Меня никогда с собой не брал. А я и не просилась. Подумаешь, Париж, чегой-то я там забыла?