Но у меня вопрос, вмешалась Пип, разрывая на листья кочан салата ромейн других салатных ингредиентов Дрейфус не считал нужным покупать. Если один получает сорок тысяч в год просто как потребитель, а другой те же сорок тысяч за то, что выносит утки в доме престарелых, разве второй не обозлится слегка на первого?
Работникам сферы обслуживания нужно платить больше, признал Гарт.
Намного больше, уточнила Пип.
В справедливом мире, подхватил Эрик, именно сотрудники домов престарелых и ездили бы на мерседесах.
Да, но даже в таком мире, сказала Пип, я все равно не хочу выносить утки, а ездить могу на велике.
Да, но, допустим, ты захотела мерседес, а единственный способ его получить это выносить утки?
Нет, Пип права, заявил Стивен, и по ее телу прошла легкая приятная дрожь. Нужно вот как: труд обязателен, но мы постепенно снижаем пенсионный возраст, так что до тридцати двух, тридцати пяти или скольких там лет все работают на полную катушку, а после этого возраста никто не работает и все на полном обеспечении.
Хреново будет в вашем новом мире молодым, заметила Пип. Которым уже и в старом-то мире хреново.
А я бы согласился, сказал Гарт. Ведь я буду знать, что после тридцати пяти сам себе хозяин.
Если снизить пенсионный возраст до тридцати двух, добавил Стивен, можно к тому же запретить заводить детей до пенсии. Вот и демографическая проблема решена.
Верно, сказал Гарт, но когда население сократится, пенсионный возраст придется опять поднимать, потому что обслуживающий персонал все равно нужен.
Пип вышла с телефоном на заднее крыльцо. Подобных утопических дискуссий она уже наслушалась немало, и то, что Стивену с приятелями так и не удается разработать осуществимый план, в какой-то мере ее утешало: выходит, не только ее жизнь упорно не поддается исправлению, но и мир. Пока западный небосклон темнел, Пип из чувства долга отвечала на эсэмэски немногих оставшихся друзей, а потом из того же чувства написала матери, выражая надежду, что с глазом у нее лучше. Что касается ее собственного тела оно по-прежнему ждало великих перемен. Под громкий стук сердца она смотрела, как небо над эстакадой меняет цвет с оранжевого на индиго.
Когда Пип вернулась, Дрейфус уже раздавал пиццу, а разговор каким-то образом вырулил на Андреаса Вольфа, пресловутого Светоносца. Пип налила себе пива в большой стакан.
Это была утечка или они хакнули? спросил Эрик.
Они этого никогда не раскрывают, сказал Гарт. Может, кто-то просто слил им пароли или ключи. У Вольфа принцип: полная защита источников.
Так пойдет, об Ассанже все скоро напрочь забудут.
Ну, как программист он Ассанжу в подметки не годится. У него хакеры только наемные. Сам он даже игровую приставку не сможет хакнуть.
Но Викиликс грязная штука. Кому-то она и жизни стоила. А Вольф пока что довольно чистый. Безгрешный. Это у него бренд сейчас: безгрешность.
От слова безгрешность Пип передернуло.
Это нам точно на руку, сказал Стивен. В этой куче много документов по недвижимости на нашем берегу залива. Ровно такую пакость мы старались подтвердить документально, действуя снаружи. Надо обратиться ко всем домовладельцам на нашем берегу, которые упомянуты в утечке. Привлечь их на нашу сторону, шум поднять, митинг устроить и все такое.
Пип, не понимая, о чем речь, повернулась к Дрейфусу. Он поглощал пищу с такой безрадостной быстротой, что казалось, будто она исчезает с тарелки без всякого его участия.
Проект Солнечный свет, заговорил он, в субботу вечером выложил в сеть из неизвестной точки в тропиках тридцать тысяч электронных писем из чужой корпоративной переписки. По большей части это банк Деловая хватка, а он, что небезынтересно, является, как ты знаешь, банком, с которым у меня заключен ипотечный договор. И хотя мой случай нигде в этой переписке не упоминается, вряд ли можно считать патологическим умозаключение, что немецкие шпионы, пронюхав, как называется мой банк, попытались таким способом оказать нам услугу. Так или иначе, письма в высшей степени разоблачительные. Деловая хватка по-прежнему систематически искажает факты, мошенничает, запугивает, чинит всевозможные препятствия и стремится к присвоению собственного капитала домовладельцев, временно оказавшихся в затруднительных обстоятельствах. В целом переписка проливает убийственный свет на отношения между федеральным правительством и банками.
Немцы не шпионили, Дрейфус, поправил его Стивен. Это я сообщил Аннагрет про твой банк.
Что? резко спросила Пип. Когда?
Что когда?
Когда ты сообщил Аннагрет? Вы с ней что, до сих пор переписываетесь?
Конечно.
Пип вперилась в раскрасневшееся от пива лицо Стивена, ища признаки вины. Признаков не увидела, но ее ревность обошлась и без них, сразу же нарисовав картину: теперь, когда Мари вышла из игры, Аннагрет бросает своего дружка, переезжает в Окленд, забирает себе Стивена, а Пип выживает из дому.
Это потрясающая утечка, сказал ей Стивен. Тут все: как договориться с домовладельцем о рефинансировании, а потом уйти со связи, а потом потерять документы и начать процедуру изъятия недвижимости. Даже цифры есть. Схема применяется ко всякому, у кого два просроченных или неполных платежа подряд и собственный капитал составляет семьдесят пять тысяч или больше. И много случаев прямо здесь, на нашем берегу. Для нас это потрясающий подарок. И да, я практически уверен, что это устроила нам Аннагрет.
Слишком взволнованная, чтобы есть, Пип допила пиво и налила себе еще. За последние четыре месяца она получила двадцать с лишним электронных посланий от Аннагрет и все, не читая, пометила как прочитанные. В Фейсбук она заглядывала довольно редко, отчасти потому, что ее угнетали фотографии тех, кто счастливее, отчасти потому, что на работе пользование соцсетями в личных целях не поощрялось; но чтобы все-таки сохранить себе эту возможность, она отклонила предложение Аннагрет о дружбе, иначе та и в Фейсбуке бомбардировала бы ее сообщениями. Воспоминания об Аннагрет переплетались у нее с воспоминаниями о Джейсоне, и все это создавало у нее странное ощущение замаранности, как будто она, отвечая на анкету, была не в халате, а голая, а потом замарала собой и Джейсона; как будто между ней и Аннагрет произошло что-то личное и очень нехорошее, такое, о чем потом могут сниться плохие сны. И теперь на все это наложилось слово безгрешность, которое для нее было самым постыдным словом на свете, ибо таково было ее полное имя. Пьюрити. Безгрешность. Она стыдилась своего водительского удостоверения, где рядом с унылой фотографией значилось: ПЬЮРИТИ ТАЙЛЕР. Заполнение любой казенной бумаги было для нее мини-пыткой. Мать добилась противоположного тому, чего хотела, нарекая ее так. Словно пытаясь избавиться от бремени обязанностей, налагаемых именем, Пип отнюдь не безгрешно вела себя в старших классах, она грешила и сейчас, вожделея чужого мужа Она пила пиво, пока оно не притупило в ней мышление настолько, чтобы она почувствовала в себе силы встать и пойти с пиццей к Рамону.
Я не голодный, сказал он, лежа лицом к стене.
Малыш, тебе нужно что-нибудь съесть.
Я не голодный. А где Стивен?
К нему пришли друзья. Скоро он к тебе поднимется.
Я тут хочу остаться. С тобой, и Стивеном, и Дрейфусом.
Пип прикусила губу и спустилась обратно на кухню.
Вы, ребята, сейчас идите, сказала она Гарту и Эрику. Стивену надо поговорить с Рамоном.
Я скоро к нему поднимусь, пообещал Стивен.
Страх, который ясно читался в его лице, разозлил Пип.
Он твой сын! напомнила она ему. Он не хочет есть, пока ты с ним не поговоришь.
Ладно, отозвался он с детским раздражением, которое раньше обращал на Мари.
Глядя ему вслед, Пип задалась вопросом, не проскочат ли они со Стивеном мимо фазы блаженства прямиком в ту фазу, когда милые начинают собачиться. Успешно нарушив посиделки, она прикончила пиво. Она чувствовала, что назревает взрыв, и понимала, что самое лучшее было бы лечь спать, но очень уж сильно билось сердце. Желание, злость, ревность и недоверие слились в итоге в единую пивную, горькую жалобу: Стивен забыл о своем обещании поговорить с ней вечером с глазу на глаз. С Аннагрет отношения поддерживает, а Пип бросил. Она услышала, как наверху захлопнулась дверь его комнаты, и, дожидаясь, пока она опять откроется, молча повторяла свою жалобу, формулировала ее так и сяк, пытаясь придать словам способность выдержать вес обиды, которую ощущала; но они этого веса все никак не выдерживали. Все-таки она поднялась на второй этаж и постучалась в дверь Стивена.
Он сидел на супружеской кровати и читал книгу с красным названием на обложке что-то политическое.
Ты читаешь? изумилась она.
Лучше читать, чем думать о том, чего я все равно не могу изменить.
Он сидел на супружеской кровати и читал книгу с красным названием на обложке что-то политическое.
Ты читаешь? изумилась она.
Лучше читать, чем думать о том, чего я все равно не могу изменить.
Она закрыла дверь и села на край кровати.
Вот ты разговаривал сейчас с Гартом и Эриком не знала бы, ни за что бы не догадалась, что сегодня что-то произошло.
А чем бы они могли помочь? Моя работа как была, так и осталась. Друзья как были, так и остались.
И я. Я тоже у тебя осталась.
Стивен нервно отвел взгляд.
Да.
Ты забыл, что обещал поговорить со мной?
Да, забыл. Извини.
Она старалась дышать глубже и медленней.
Что с тобой? спросил он.
Ты знаешь, что.
Нет, не знаю.
Ты пообещал со мной поговорить.
Извини, пожалуйста. Я забыл.
Жалоба оказалась ровно такой хилой и бесполезной, как она опасалась. Повторять ее в третий раз смысла не было.
И как мы теперь будем? спросила она.
Ты и я? Он захлопнул книгу. С нами ничего не случится. Найдем еще пару соседей, лучше женщин, чтобы ты не была единственной.
То есть ничего не изменится. Все по-прежнему.
А что должно измениться?
Она помолчала, слушая собственное сердце.
Ты знаешь, год назад, когда мы с тобой ходили пить кофе, мне показалось, что я тебе нравлюсь.
Конечно, нравишься. Очень даже.
И ты так говорил о своем браке, как будто это почти уже и не брак.
Он улыбнулся.
Выходит, я был прав.
Нет, но тогда, настаивала она. Ты тогда так говорил. Зачем ты так со мной поступил?
Как я с тобой поступил? Мы пили кофе, и все.
Она смотрела на него умоляюще, искала глазами его глаза, пыталась понять по ним, на самом ли деле он такой бестолковый или только прикидывается по каким-то своим жестоким соображениям. Ее просто убивала невозможность прочесть его мысли. Дыхание стало чаще, потекли слезы. Не печали, а возмущения и упрека.