Я принимаю более-менее вертикальное положение. Дождь бьет в лицо. Крышу почти полностью содрало, нас обоих припечатало к приборной доске. Я поворачиваю голову (ой, ой, ой) и вижу, что олень каким-то образом перелетел через нас и это, черт подери, настоящее чудо. Искалеченная оленья туша заняла все заднее сиденье. Двигатель вырубился (как я теперь вижу, мы съехали в канаву), но вокруг нас что-то двигается
Наверное, меня глючит от шока. Десятки, десятки оленей выскакивают из леса с нашей стороны дороги, переходят ее и скрываются в чаще на другой стороне.
Они все идут и идут. Я никогда такого не видел. Это похоже на сон.
Майки?.. Глаза Хенны широко раскрыты от страха и потрясения: она видит то же, что и я.
Ее левая рука вся переломана и вывернута под неестественным углом. Я беру ее за правую руку и не отпускаю А вокруг все струится непрерывный олений поток, и кажется, что наша машина это остров посреди реки.
Сразу предупреждаю, говорит, зашивая мне щеку, крупный латиноамериканец-медбрат с бейджиком «Зовите меня Стив» на груди, какое-то время видок у тебя будет не ахти.
Вот черт! Он ведь даже для школьного альбома сфоткаться не успел, говорит Мэл.
Она стоит рядом с моей каталкой, скрестив руки на груди, и демонстративно не флиртует с Зовите-меня-Стивом. В принципе, выглядит это почти правдоподобно.
Значит, на фотках будешь с двумя фингалами. Зато нос я тебе починил. Он с улыбкой смотрит на Мэл. На этом деле я собаку съел, так что через недельку или около того он примет нормальную форму. А вот бандаж нельзя снимать недели две, иначе дышать не сможешь. Он накладывает на швы повязку. Эту рану оставил рог или копыто, не стекло края-то рваные. Честное слово, я очень, очень старался, но шрам у тебя останется, дружище.
Ничего, зато будешь выглядеть брутально, говорит Мэл.
Ну да, я ведь как раз сегодня утром проснулся и подумал, что для полного счастья мне не хватает брутальности.
Вот видишь, как тебе повезло! хлопает меня по плечу Зовите-меня-Стив.
Просто невероятно повезло. Мэл делает злое лицо она всегда так выглядит перед тем, как расплакаться. Он ведь мог умереть.
Доктор Стив считывает обстановку и пытается ретироваться.
Постой. Мэл отрывает клочок бумаги от листка с моими данными, записывает на нем свой номер телефона и вручает его Стиву. Не бойся, мне девятнадцать. Я уже должна учиться в универе, но пока не сложилось. Все нормально.
Стив со смехом берет у нее бумажку.
А теперь иди, мне надо наорать на брата за то, что он чуть не умер.
Когда мы остаемся вдвоем, она не орет. Стоит молча рядом со мной и нежно-нежно-нежно, почти не касаясь, трогает мои раны. И плачет да, уже плачет, причем с таким свирепым лицом, что лучше об этом не заикаться: голову оторвет.
Когда мы остаемся вдвоем, она не орет. Стоит молча рядом со мной и нежно-нежно-нежно, почти не касаясь, трогает мои раны. И плачет да, уже плачет, причем с таким свирепым лицом, что лучше об этом не заикаться: голову оторвет.
Майки, наконец произносит Мэл.
Знаю.
Она пытается меня обнять, но даже это невыносимо.
Ребра!.. вырывается у меня.
Тогда Мэл просто садится рядом.
Как выяснилось, и тайные фашисты, и владельцы марихуановых плантаций одинаково добры к жертвам автомобильных аварий. Мой телефон завалился в какую-то щель, а Хенна не могла сдвинуться с места, так что я понятия не имею, кто позвонил в службу спасения. Еще до приезда «Скорой» и пожарных к нам стали выбегать жители соседних домов с полотенцами: первые прибывшие на секунду застывали, провожая взглядом последних оленей из потопа, а потом начинали прижимать полотенца к моему лицу. Еще двое попытались открыть водительскую дверь и вытащить Хенну, решив, что машина может загореться. Но любое движение вызывало у нее крики боли, и она до последнего не отпускала мою руку, даже когда пришли мистер и миссис Силвенноинен (до их дома оставалось метров двести, когда мы сшибли оленя). Они были фантастически спокойны только при виде их невозмутимых лиц я наконец осознал, как мне больно.
Кто-то позвонил и ко мне домой. Мамы не было, она забирала Мередит с занятий по чечетке, поэтому к нам примчалась Мэл на своей машине. Папу она даже не стала будить. Нас с Хенной повезли на «Скорой», Мэл и Силвенноинены поехали следом, и Хенну сразу же отправили в операционную собирать руку.
Перед тем как наркоз подействовал, она успела произнести одно слово: «Майк».
Я сообщила Джареду, говорит мне Мэл. Он заедет около полуночи. На Поле.
Хорошо. Спасибо.
Она кладет руку на каталку и переплетает свои пальцы с моими. Понимаете теперь, как мне повезло? Меня действительно любят. Какой я везучий. Просто до ужаса везучий.
Из коридора доносится мамин голос. Мэл отстраняется. Мама выходит из-за ширмы, которой отгородили мой угол приемного покоя, и сначала я вижу на ее лице такой ужас, такую тревогу, что мне опять шесть лет: я только что упал с велика и хочу, чтобы она меня пожалела.
Это длится целых четыре секунды. А потом она пытается меня обнять.
Ребра!.. прямо-таки визжу я.
Ой, прости, сынок! отшатывается мама. И тянет руку к моему лицу. Я опять морщусь. Прости, прости, прости.
Ты что, повязку не видишь? спрашивает Мэл. И кровь?
Вижу, кивает мама. Почему ее не смыли?
Смыли, отвечаю я. Большую часть.
Взгляд у нее снова добреет.
Ну, как ты?
Я пожимаю плечами (и опять морщусь: оказывается, пожимать плечами тоже больно).
Рваная рана на щеке, перелом носа, трещины почти на всех ребрах с левой стороны, растяжение лодыжки. Хенне гораздо хуже пришлось
Я встретила Маттиаса и Каролину, говорит моя мама, имея в виду родителей Хенны. Ее сейчас оперируют, но если не считать перелома руки и ключицы, она отделалась синяками и ушибами, как ты.
Ничего себе «отделалась».
Ты же понимаешь, что я имею в виду.
Понимаю. Нам и впрямь повезло. Но было очень страшно. И странно.
Видела бы ты Хеннину тачку, говорит Мэл. Ей как будто голову снесло.
Где Мередит? спрашиваю я.
В холле, с Каролиной, отвечает мама.
Папе надо сообщить, говорит Мэл.
В мамином взгляде проскальзывает досада, но она благополучно ее проглатывает.
Скажу ему, когда вернусь домой. Тут она смотрит на нас как-то особенно и, недолго думая, говорит: Слушайте, я понимаю, что время не самое подходящее
Тогда зачем? перебивает Мэл.
Что зачем?
Зачем ты хочешь это сказать, раз время неподходящее?
На мамином лице опять возникает это особенное выражение.
Мы же знаем, что с тобой все хорошо начинает она.
Ну не то чтобы очень хо
Вы все равно увидите это в новостях. Лучше будет, если скажу я.
Она умолкает, и я с какого-то перепугу решаю, что речь пойдет о массовом побеге оленей: до сих пор никто не дал нормального объяснения этому явлению. Конечно, было бы странно, если бы его вдруг дала мама откуда ей знать? Но у меня же шок, и эта мысль так прочно поселилась в голове, что после маминых слов «Манкевич умер» я начинаю лихорадочно вспоминать знакомых оленей по имени Манкевич.
Чего? настороженно переспрашивает сестра.
Чего? настороженно переспрашивает сестра.
Сегодня утром, слишком уж жизнерадостно поясняет мама. От удара. У себя дома, в Вашингтоне.
Она вновь умолкает и явно пытается сдержать улыбку: даже она должна понимать, что нельзя так реагировать на подобные известия, да еще в больнице, где лежит твой сын с таким вот носом.
Манкевич не олень, а наш конгрессмен, занявший этот пост еще до рождения мамы. Ему было миллион лет, и наши избиратели души в нем не чаяли: никому и никогда еще не удавалось побить его на выборах.
А теперь он умер.
Положено выждать семь дней, говорит мама и больше даже не пытается прятать улыбку. Из уважения к покойнику. Потом я объявлю о намерении выдвинуть свою кандидатуру на его пост. Она дает нам несколько секунд переварить услышанное. Мне уже звонили из партии Они сами мне позвонили и попросили выдвинуть свою кандидатуру.
На миг ее улыбка меркнет.
Полагаю, отец твоего друга тоже захочет выдвинуться, но он, разумеется, проиграет. Как всегда. Так что пост, считайте, у меня в кармане. Она поворачивается к Мэл. А ты уже достаточно взрослая, чтобы за меня проголосовать!
И тут наша мама хлопает в ладоши. Ей-богу, не вру она хлопает!
Ваша мать будущий конгрессмен! И будет работать в городе Вашингтон!
А у твоего сына будет шрам во всю щеку, осаживает ее Мэл.
Ох, ну конечно, это ужасно, просто вы бы все равно увидели новости, и я подумала Она умолкает, собираясь с духом. Мне выпал уникальный шанс. Я ждала его всю жизнь. Фотосессии сведем к минимуму, и я никого не принуждаю
Пожалуй, надо сказать Мередит, что я жив.
Мэл понимает сигнал. Пора искать Зовите-меня-Стива. Тот наконец вручает мне выписку и кивает в ответ на жест моей сестры: та незаметно показывает рукой «позвони мне». Мередит сидит в холле с Силвенноинами и играет в планшет. Завидев меня, она вскакивает и облепляет собой мои хромые ноги.
Я ужасно расстроена, сообщает она.
Все нормально, говорю я. У меня будет крутой шрам.
Я все равно расстроена. Мередит бросает многозначительный взгляд на маму. Так расстроена! Чтобы отвлечься, мне нужна какая-нибудь хорошая новость. Особенная новость.
Мередит
Как дела у Хенны? обращается Мэл к миссис Силвенноинен. Она такая же красивая, как ее дочь, но в то же время другая, потому что Хенна открытая, а миссис Силвенноинен (хотя ее призвание будоражить сонные души прихожан воскресным утром) напоминает закрытую дверь. Никакой враждебности в ее манере нет, просто не лезь, куда не просят.
Ее жизни ничто не угрожает, отвечает она.
Хвала Господу! подхватывает мистер Силвенноинен. Он высоченный, метра два ростом, и глаза у него странные, светло-зеленые (Хенна их не унаследовала, нет), а голос низкий, и очень сильный акцент. Еще он как-то невероятно хорош собой. Его красота даже пугает гипнотизирует.
Мистер Силвенноинен всегда хорошо ко мне относился. Он строгий, вечно намекает, что мне следует чаще ходить в церковь и потихоньку пилит по этому поводу Хенну, но никогда не злится.
Он мягко кладет руку мне на плечо.
Ты ей очень помог, Майк.
Спасибо тебе большое, искренне произносит миссис Силвенноинен.
И тут я вспоминаю, что эти люди уже четыре года не видели своего сына.
Бедолаги.
Ответить я не успеваю: холл оглашает самый ужасный, истошный и мучительный вопль, какой я когда-либо слышал. Все замирают. Полицейские ведут через холл человека источник этих страшных звуков. Фуражки они сняли, а на человеке нет ни наручников, ни каких-либо видимых ран. Видимо, у него умер кто-то близкий, и теперь его ведут к нему.