И, само собой, он раскалывается очень быстро.
Да, все оказалось ошибкой. С начала до конца. Он не знал, не верил, а на самом-то деле
Я слушаю его невозмутимо, без реплик и комментариев, да ему и не нужны никакие поддакивания, он высший судия самому себе, сам говорит, сам себя слушает и в этом, должно быть, находит известную для себя отраду.
Еще несколько дней он ходит подавленный, грустный, пока не осеняет его новая, на этот раз самая настоящая любовь.
И все повторяется сначала.
Ардик моя палочка-выручалочка. Когда я уезжаю в отпуск или в командировку, он мгновенно переселяется ко мне и пестует нею мою команду.
Недавно он нашел на улице крохотного черно-белого котенка, взял его домой, отогрел, напоил молоком и решил оставить у себя навсегда.
Я первым делом подумал о тебе, признается Ардик. Если уеду, возьмешь к себе Геракла?
Никак не пойму, почему он дал этому крохотному существу имя греческого богатыря?
Само собой, отвечаю я.
Главное, чтобы мы не уезжали в одно и то же время, говорит Ардик.
Я согласна с ним. В сущности, это самое главное.
Слушай, спросила я его как-то. А что, если ты все-таки женишься и твоя жена не будет любить животных?
Во-первых, я никогда не женюсь, ответил Ардик. Во-вторых, тем более не женюсь на женщине, которая не любит животных.
Я безоговорочно поверила ему. Надеюсь, если случится в его жизни подобная стерва, ей не удастся обратать нашего Ардика. И вообще, он ни за что не женится на стерве.
Виктор задумчиво барабанил пальцами по столу.
Стало быть, Ардик останется с твоим колхозом? А кто же будет снимать этих самых Праховых? Мы же решили, пусть будет двухколонник на первую полосу и полполосы снимков. Хорошо?
Отлично, сказала я. Только надо будет сделать так: я вернусь, и, пока буду отписываться, тот же Ардик может поехать, заснять все, что следует. Кстати, покажи-ка письмо!
Он дал мне письмо. Оно было коротким. Внизу стояли подписи: Глебова, Аглаевы, Костомаров, Пустовойтова.
«Мы, родители учащихся старших классов, просим напечатать наше письмо. Нам приходится часто общаться с товарищем Праховым. Он завуч той школы, в которой учатся наши дети. Это замечательный, прекрасный человек, для которого общественные интересы выше личных. Вместе со своей женой он воспитывает троих приемышей, но в то же время уделяет много часов и нашим детям. Мы призываем всех граждан Страны Советов равняться на Праховых, которые дают всем нам пример беззаветной преданности делу воспитания юного поколения, строителей нового бесклассового общества и светлого будущего»
Однако, сказала я, прочитав письмо, сдается мне, что все они прочитали немало передовых статей нашей газеты
А что? лениво спросил Виктор. Патетическая соната, опус уж не помню какой, минор диез и тому подобное?
Впрочем, может быть, и в самом деле Праховы очень хорошие? сказала я.
Кто же спорит? спросил Виктор. Конечно, пафоса чересчур много подпущено
Он произнес «пафоса» с ударением на «о», должно быть, чтобы казалось смешнее.
Что есть, то есть, согласилась я. Малость бы поспокойнее
Черные, некогда горячие, а теперь безнадежно погасшие, даже словно бы ставшие меньше, глаза Виктора задумчиво глядели на лампу.
В жизни вообще много всякого, и смешного, и грустного, и непонятного
А почему бы и нет?
«Только бы не начал жаловаться на Лильку», подумала я.
Но он был не такой. Он никогда не жаловался на Лильку, хотя ему доставалось от нее.
Сегодня мне вспомнилось одно забавное обстоятельство, начал Виктор. Пустяк, но я не могу не рассказать тебе. Прошлый год был я, как ты знаешь, в командировке в ФРГ, из Мюнхена проехал в Аугсбург, это такой маленький городок, примерно часа полтора поездом от Мюнхена. Иду это я по главной улице, городок, гляжу, как городок, в меру населенный, витрины, магазины, рекламы, кино, пивные, бары, всё как полагается. Вижу, книжный магазин. Подхожу, смотрю, в витрине книги, некоторые в роскошных лакированных обложках, одна другой краше. А в середине три тома, вот такой толщины, переплеты многокрасочные, блестят, словно маслом смазанные. «Интересно, думаю, что это за книги? Шиллер, или Гейне, или, может быть, сам Гёте?» Спрашиваю переводчика, а он прочитал название на этих томах и объясняет мне: «Это история пожаров в городе Аугсбурге». Я думал, он шутит, переспросил его, он отвечает: «История пожаров в городе Аугсбурге». Ну, что скажешь?
Виктор не дал мне и слова вымолвить, продолжая дальше:
Батюшки, подумал я тогда, силы небесные, что же это такое? Целых три толстенных томища, посвященных каким-то там пожарам в городишке, который, может быть, чуть побольше нашего Звенигорода, а вернее, такой, как наш Подольск, не больше. И кто это мог написать? Кому это надобно? Спросил своего переводчика, он отвечает: «Наверное, брандмайор, кто же еще?» «Какой старательный брандмайор», сказал я. Взираем мы с переводчиком друг на друга, потом глянули на эти самые нарядные книжечки, посвященные пожарам, и расхохотались от души. Переводчик мой парень с юмором, все отлично понимает, и тоже, видать, дивится, кому это понадобилось столько сил, времени, наконец, бумаги потратить на описание каких-то там пожаров в этом городишке?
Наверно, им бумагу девать некуда, сказала я.
Может быть, и так, согласился Виктор. Только знаешь, старуха, я с той самой поры если вижу какую-то мышиную возню из-за сущей ерундистики, и гроша ломаного не стоящей, то все время вспоминаю «Историю пожаров в Аугсбурге». Это стало для меня синонимом чепухи, на которую уходят силы
Он задумался о чем-то своем, мне неизвестном, но, должно быть, не очень веселом, потому что лицо его разом помрачнело, глаза словно бы заволоклись тусклой дымкой.
Я спросила:
Хочешь чаю?
Давай, сказал он.
Я взяла графин воды, потом сняла чайник с верхней полки шкафа в приемной. В редакции этот шкаф называли «Пещера Лихтенвейса», наверно, потому, что в нем хранились многие, нужные и ненужные газетчикам предметы.
На нижних полках лежали подшивки газет многолетней давности, папки с вырезками, которые, может быть, никогда и никому не понадобятся, но ни у кого рука не поднималась выбросить их.
Кроме того, там лежали альбомы со старыми, пожелтевшими от времени фотографиями, гранки, бутылки с клеем, ножницы, кисточки и старые, много лет уже не употреблявшиеся ручки.
На верхних полках стояли чашки, чайник, кофейник, пачка сахара, два заварных чайника, один другого страшнее, с отбитыми носиками, но в общем-то еще пригодные к употреблению.
Я заварила чай покрепче, накрыла стол нарядной салфеткой, спрятанной Аллой Тимофеевной для все тех же иностранцев, разложила на тарелочках сахар, печенье и бутерброды, захваченные мною из дома.
Валяй, пригласила я Виктора.
Он не заставил себя долго упрашивать, мгновенно проглотил два бутерброда с любительской колбасой, выпил три чашки чаю и, откинув голову на спинку дивана, блаженно вздохнул.
Для русского человека чай что-то вроде исповеди, сказал он. И облегчит, и успокоит, и взбодрит
Зазвенел телефон. Я сняла трубку. Звонил главный, интересовался, не спрашивал ли его кто-либо.
Никто не спрашивал, ответила я.
Возможно, что позвонят из отдела культуры горкома, сказал главный. Я в гостях, вот мой телефон
Я записала телефон, положила трубку.
Виктор бросил взгляд на стенные часы.
Смешняк, как говорит мой средний, право слово, смешняк, ну кто ему будет в такое время звонить из отдела культуры?
А вдруг, ответила я. А вдруг кто-то возьмет и позвонит?
Счастливый человек! продолжал Виктор. Ходит в гости, развлекается
Можно подумать, что ты никогда в жизни не ходил в гости, сказала я.
Да, ходил, сказал Виктор. Но, клянусь, это было давно и, наверно, неправда, потому что я полностью позабыл обо всем этом А усмехнулся он, махнув рукой. А в общем, ерунда все, как есть, одним словом, пожары в Аугсбурге
Нахмурив красивые, слегка приподнятые к вискам брови, он смотрел прямо перед собой, словно пытался разглядеть что-то, видное только ему.
Сейчас мои ребятишки уже спят. Вадик и Витя, маленький, лежат рядышком, посапывают, Ленечка тоже спит давно, а Ирочка, наверно, читает в постели. Можешь себе представить, такая кроха, а говорит, не могу заснуть, если не почитаю на ночь. Надо же!
Сколько ей, твоей Ирочке? спросила я.
Скоро восемь. Чудесная девочка, такая хозяйственная, домовитая, веришь, весь дом на ней
В восемь-то лет, да еще неполных? удивилась я.
А что? спросил Виктор. Почему бы и нет? Она за братишками присматривает и Ленечку ведет в детский сад
Как это ведет?
Вот так, за ручку, у нас же детский сад во дворе, Ирочка идет себе в школу и Ленечку ведет в детский сад, а Лилечка в это время несет малыша в ясли. А Вадик вместе с Ирочкой тоже идут в школу. Вечером, когда я возвращаюсь с работы, я забираю и Ленечку из детского сада, и малыша из яслей
Нахмурив красивые, слегка приподнятые к вискам брови, он смотрел прямо перед собой, словно пытался разглядеть что-то, видное только ему.
Сейчас мои ребятишки уже спят. Вадик и Витя, маленький, лежат рядышком, посапывают, Ленечка тоже спит давно, а Ирочка, наверно, читает в постели. Можешь себе представить, такая кроха, а говорит, не могу заснуть, если не почитаю на ночь. Надо же!
Сколько ей, твоей Ирочке? спросила я.
Скоро восемь. Чудесная девочка, такая хозяйственная, домовитая, веришь, весь дом на ней
В восемь-то лет, да еще неполных? удивилась я.
А что? спросил Виктор. Почему бы и нет? Она за братишками присматривает и Ленечку ведет в детский сад
Как это ведет?
Вот так, за ручку, у нас же детский сад во дворе, Ирочка идет себе в школу и Ленечку ведет в детский сад, а Лилечка в это время несет малыша в ясли. А Вадик вместе с Ирочкой тоже идут в школу. Вечером, когда я возвращаюсь с работы, я забираю и Ленечку из детского сада, и малыша из яслей
Одним словом, без работы не сидишь, сказала я.
Он кивнул.
Знаешь, наши дети какие-то особенные, честное слово, я сколько детей на своем веку повидал, а таких, право, никогда еще не видел! Какие-то не похожие ни на кого!
Произнеся всю эту рацею, Виктор опасливо взглянул на меня, не смеюсь ли я над ним. Но я намеренно сохраняла самое что ни на есть серьезное выражение лица. Он успокоился и продолжал:
Должно быть, сейчас они уже все заснули
Голос его, как мне показалось, дрогнул, но он сумел мгновенно взять себя в руки и даже затянул какой-то бодрый мотив