В глаза Каннингема вернулась жизнь ровно настолько, чтобы сосредоточить взгляд на сигарете: он поднес ее к губам и глубоко затянулся.
Обратите внимание на инвагинации в основании каждой конечности. На виртуальном трупе загорелись оранжевым сдувшиеся воздушные шарики. Их можно назвать клоаками. Туда открываются все системы: они питаются, дышат и испражняются через одну и ту же небольшую камеру. Других естественных отверстий нет.
Банда состроила гримасу, выражая Сашино омерзение.
А они не забиваются? Неэффективно как-то.
Забьется одно в той же системе остается еще восемь проходов. В следующий раз, когда поперхнешься куриной косточкой, можешь помечтать о такой неэффективности.
Чем оно питается? спросила Бейтс.
Понятия не имею. Вокруг клоак я обнаружил сократительные ткани вроде глоток, что подразумевает питание сейчас или же в эволюционном прошлом. Сверх того Он развел руками, и сигарета оставила слабую струйку дыма. Кстати, если надуть эту сократительную ткань, образуется герметичная перегородка. В сочетании с эпидермисом это, скорее всего, позволяет организму какое-то время находиться в вакууме. И мы уже знаем, что они переносят радиационный фон. Только не спрашивайте меня как. То, что заменяет им гены, должно быть намного прочнее наших.
Значит, они могут жить в космосе, задумчиво пробормотала Бейтс.
В том же смысле, в каком дельфин живет в воде. Ограниченное время.
Долго?
Не уверен.
Центральная нервная система, сказал Сарасти. Бейтс и Банда внезапно неуловимо застыли. Заменив манеры Саши, тело лингвиста приняло позу Сьюзен. Вокруг губ и ноздрей Каннингема клубился дым.
В ней нет ничего центрального: ни цефализации, ни даже сосредоточения органов чувств. Тело покрыто чем-то вроде глазок или хроматофоров, или тем и другим разом. Всюду сплошные реснички. И насколько я могу судить если эти тоненькие вареные волоконца, которые я собрал после вашего «сбоя», действительно нервы, а не что-то иное, каждое из этих образований управляется независимо.
Бейтс вскинулась:
Серьезно?
Каннингем кивнул.
Все равно, что независимо управлять движениями каждого волоска на голове, только это существо покрыто щетинками до кончиков щупалец. С глазами то же самое: сотни тысяч глаз по всей шкуре, и каждый не больше камеры-обскуры, но способен фокусироваться независимо, и, подозреваю, где-то сигналы с них интегрируются. Все тело действует как большая сетчатка. Теоретически это дает существу потрясающую зоркость.
Распределенный интерферометрический телескоп, пробормотала Бейтс.
Под каждым глазком лежит хроматофор пигмент напоминает криптохром [57]. Вероятно, он имеет отношение к зрению, но параллельно способен распространяться по окружающим тканям или, наоборот, концентрироваться. Это подразумевает динамические пигментные пятна, как у хамелеона или каракатицы.
Имитация фона? спросила Бейтс. Это может объяснить, почему Сири его не видел?
Каннингем открыл новое окно и запустил закольцованный видеоролик: крупнозернистый Сири Китон и его невидимый партнер. Для камер тварь, которую я не видел, была зловеще реальна: парящий диск вдвое шире моего торса, по краям обвешанный щупальцами, как узловатыми канатами. По ее шкуре бегали пестрые волны, точно свет и тени играли на мелководье.
Как видите, узор не соответствует фону, отметил Каннингем. Даже отдаленно.
Можете объяснить избирательную слепоту Сири? спросил Сарасти.
Можете объяснить избирательную слепоту Сири? спросил Сарасти.
Нет, признался биолог. Обычной маскировкой нет. Но «Роршах» заставляет нас видеть много такого, чего не существует на самом деле. По сути, здесь тот же процесс не видеть то, что есть.
Еще одна галлюцинация? спросил я.
Каннингем пососал сигарету и пожал плечами.
Есть много способов обмануть человеческий глаз. Любопытно, что иллюзия рассеялась в присутствии нескольких свидетелей. Но если вам нужен конкретный механизм, дайте мне больше материала для работы, а не только это, он ткнул окурком в сторону подгоревших останков.
Но Джеймс перевела дыхание, собираясь с силами. Мы говорим о системе как минимум, высокоразвитой, очень сложной, с огромной вычислительной мощностью.
Каннингем снова кивнул:
По моим прикидкам, нервная ткань составляет почти тридцать процентов массы тела.
Значит, оно разумно, почти прошептала Сьюзен.
Никоим образом.
Но тридцать процентов
Тридцать процентов моторной и сенсорной проводки. Еще одна затяжка. Почти как у осьминога: нейронов огромное количество, но половина уходит на тонкое управление присосками.
Насколько мне известно, осьминоги умны, заметила Джеймс.
По меркам моллюсков безусловно. Но ты представляешь, сколько потребуется дополнительных проводников, если фоторецепторы в твоем глазу раскиданы по всей поверхности тела? Для начала понадобятся триста миллионов удлинителей от полумиллиметра до двух метров длиной. Это приведет к рассинхронизации сигналов, и потребуются миллиарды дополнительных логических вентилей для согласования входа. А в результате вся система даст тебе всего один неподвижный кадр, без фильтров, опознания и последовательной интеграции.
Судорога. Затяжка.
Теперь прибавь дополнительную проводку, чтобы сфокусировать на цели все эти глазки или переслать информацию отдельным хроматофорам. И еще вычислительные мощности для запуска хроматофоров по одному. Возможно, тридцати процентов массы тела на это хватит, но я сильно сомневаюсь, чтобы там осталось место на философию и науку, он махнул рукой куда-то в сторону трюма. Это
Шифровик, подсказала Джеймс.
Каннингем покатал слово на языке.
Очень удачно. Этот шифровик абсолютное чудо эволюционной инженерии. И он туп как пробка.
Краткая пауза.
Тогда, что они такое? спросила наконец Джеймс. Домашние зверюшки?
Канарейки на руднике, предположила Бейтс.
Может, и меньше того, отозвался Каннингем. Вероятно, это лишь лейкоцит с манипуляторами. Робот-ремонтник, дистанционно управляемый или действующий инстинктивно. Но мы упускаем более важные вопросы. Как анаэроб может развиться в сложный многоклеточный организм и тем более двигаться настолько быстро, как это существо? Подобный уровень активности жрет массу АТФ.
Может, они не используют АТФ, предположила Бейтс, пока я полез за справкой в КонСенсус: аденозинтрифосфат, источник энергии для клетки.
АТФ из него просто льется, сообщил биолог. Это видно даже по останкам. Вопрос в том, как оно успевает синтезировать трифосфат настолько быстро, чтобы поддерживать активность. Чисто анаэробного метаболизма недостаточно.
Предположений ни у кого не оказалось.
В общем, подвел он итог, на сем урок закончен. Кому нужны неаппетитные детали обращайтесь в КонСенсус, Каннингем пошевелил пальцами свободной руки; вскрытый призрак рассеялся. Продолжаю работать. Но если вам нужны серьезные ответы, притащите мне живой образец.
Он затушил окурок о переборку и вызывающе оглядел вертушку.
Остальные едва отреагировали; их графы еще плыли под тяжестью недавних откровений. Возможно, показное раздражение Каннингема было важнее для общей картины, или в редукционистской Вселенной биохимия существа всегда имеет приоритет над надстройкой межвидового этикета и проблемами внеземного разума. Но Бейтс и Банда отстали от времени, еще не переварив предыдущие откровения. Они в них погрязли, цеплялись за открытия биолога, как смертники, недавно узнавшие, что могут выйти на свободу из-за судебной ошибки.
Мы убили шифровика, в этом никаких сомнений. Но он не был инопланетянином, не обладал разумом. Лейкоцит с манипуляторами, тупой как пробка. И все.
Гораздо легче жить, когда у тебя на совести порча имущества, а не убийство.
Проблемы невозможно решать на том же уровне компетентности, на котором они возникают.
С Челси меня познакомил Роберт Паглиньо. Возможно, когда наши отношения пошли под откос, он почувствовал себя ответственным. А может, Челси, любительница клеить битые чашки, попросила его вмешаться. Как бы то ни было, с той минуты, как мы сели за столик в «КуБите», мне стало ясно, что пригласил он меня не только ради компании.
Паг заказал коктейль из нейротропов на льду. Я ограничился «Рикардсом» [58].
Все так же старомоден, начал Паг.
Все так же ходишь кругами, заметил я.
Так очевидно, да? Он сделал глоток. Поделом мне водить за нос профессионального жаргонавта.
Жаргонавтика тут не при чем. Ты бы и колли не обманул.
По правде сказать, графы Пага никогда не подсказывали мне то, о чем бы я уже не знал. Но, понимая его, я не получал форы. Может, потому, что мы с ним слишком хорошо друг друга знали?
Ну, сказал он, колись.
Нечего рассказывать. Она познакомилась со мной настоящим.
Скверно.
Что она тебе рассказала?
Мне? Ничего.
Я взглянул на него поверх бокала.
Паг вздохнул.
Она знает, что ты ей изменяешь.
Я что?!
Изменяешь. С моделью.
Это же ее модель!
Но не она сама.
Нет, не она. Модель не пускает газы, не скандалит и не закатывает истерики всякий раз, когда я отказываюсь волочиться на встречу с ее семьей. Я нежно люблю эту женщину, но послушай ты когда в последний раз трахался вживую?
В семьдесят четвертом, признался он.
Шутишь, я думал, у Пага вообще не было такого опыта.
В промежутках между контрактами работал в медицинских миссиях, колесил по странам третьего мира. В Техасе трахи и охи еще в ходу, Паг глотнул тропа. Мне в общем-то понравилось.
Экзотика приедается.
Не поспоришь.
И, Паг, я же не делаю ничего необычного. Это у нее особые запросы. И дело не только в сексе. Она же постоянно меня расспрашивает все хочет чего-то разузнать.
Например?
Да ненужные какие-то расспросы. О моем детстве. О семье. А это мое личное дело, что, так сложно понять?
Ей просто интересно. Знаешь, не все считают детские воспоминания запретной темой.
Спасибо, просветил!
Можно подумать, раньше никто мною не интересовался. Например, Хелен еще как интересовалась, перешаривала мой шкаф, фильтровала почту и ходила за мной из комнаты в комнату, расспрашивая мебель и занавески, почему я вечно мрачный и замкнутый. Ей было так интересно, что она не выпускала меня из дому без исповеди. В возрасте двенадцати лет у меня хватило дурости отдаться ей на милость. Это личное, мам! Я бы не хотел об этом говорить. А потом долго прятался в ванной, когда она начала допрос: а может, у меня проблемы в сети, или с девочкой, или с мальчиком; и что случилось, и почему я не могу просто довериться родной матери разве я не знаю, что во всем могу на нее положиться? Я переждал и непреклонный стук в дверь, и настойчивые озабоченные вопросы, и наконец, озлобленное молчание, пока абсолютно не был уверен в том, что она ушла. Пять часов сидел там, прежде чем выйти, а Хелен все еще стояла в коридоре, сложив руки на груди; ее глаза тлели разочарованием и укором. В тот же вечер она сняла замок с двери ванной, потому что родным незачем друг от друга запираться. Ей было очень интересно!