Сири, вполголоса окликнул меня Паг.
Я перевел дух и попробовал снова:
Она не просто хочет поговорить о моей семье, она желает с ней познакомиться. И постоянно старается вытащить меня к своим родителям. Знаешь, я думал, что лишь встречаюсь с Челси, меня никто не предупреждал, что придется делить место с
Вытащила?
Один раз, цепкие руки, жадные пальцы, фальшивая приязнь, лживое дружелюбие. Было очень мило, если тебе нравится, когда тебя ритуально лапает толпа незнакомых лицедеев, которых тошнит от твоей рожи, но кишка тонка в этом сознаться.
Паг без всякого сочувствия пожал плечами.
Похоже, типичное семейство старой закалки. Ты же синтет, приятель! И с более шизовыми раскладками работал.
Я имею дело с чужими данными и не выблевываю личную жизнь на всеобщее обозрение. С какими бы гибридами и конструктами я ни работал, они меня не
Не касаются?
Не допрашивают, закончил я.
Ты с самого начала знал, что Челси девочка старомодная.
Ты с самого начала знал, что Челси девочка старомодная.
Когда это ее устраивает. Я глотнул эля. Но со сплайсером в руке она сразу забывает о своей консервативности. Но над стратегией ей стоит поработать.
«Стратегией».
«Это не стратегия, твою мать! Ты что, не видишь, как мне больно? Я уже не сопротивляюсь, лежу, свернувшись эмбрионом, на полу, а ты только и можешь, что критиковать мою стратегию? Что мне еще прикажешь вены перерезать?!»
Я пожимал плечами и отворачивался. Уловки природы.
Она рыдает, констатировал я. Ей плакать легко: высокий уровень лактата в крови, просто химия. А она прикрывается этим так, словно я ей чего-то должен.
Паг поджал губы:
Не значит, что это напускное.
Все напускное. Любое поведение лишь стратегия. Ты же знаешь, я фыркнул. А она дуется от того, что я сделал по ней модель?
Полагаю, дело не в самой модели, а в том, что ты не рассказал ей об этом. Ты же знаешь, как она ценит честность в отношениях.
Само собой! Она просто не хочет о ней слышать.
Он посмотрел на меня.
Отдай мне должное, Паг. Ты действительно считаешь, что я должен сказать Челси, как временами меня передергивает от ее вида?
Система по имени Роберт Паглиньо сидела молча, потягивала наркотик и приводила в порядок несказанные слова. Переводила дыхание.
Поверить не могу, что ты можешь быть таким тупым, выжал из себя он.
Да? Просвети.
Конечно, она хочет услышать, что ты не сводишь с нее глаз, что ты любишь ее оспинки и запах изо рта и согласен не только на одну корректировку, а на все десять. Но это не значит, что она ждет от тебя вранья, идиот этакий! Она хочет, чтобы все это оказалось правдой. И ну, почему так не может быть?
Потому что это не так, ответил я.
Господи, Сири! Люди не ведут себя разумно. Даже ты. Мы не мыслящие машины, а чувствующие машины, которые по случайности умеют думать, он перевел дыхание и хлебнул еще. И ты это сам знаешь, иначе не смог бы работать. Или, по крайней мере он поморщился, система знает.
Система!
Я и мои протоколы вот что он имел в виду. Моя «китайская комната».
Я вздохнул:
Она не работает со всеми.
Заметил. Нельзя читать систему, к которой слишком привязан, да? Эффект наблюдателя.
Я пожал плечами.
Вот и хорошо, заключил Паг. Не думаю, что мне понравилось бы общаться с тобой в этой комнате.
Челси говорит, вырвалось у меня прежде, чем я успел себя одернуть, что она предпочла бы настоящую.
Паг поднял брови.
Настоящую что?
«Китайскую комнату». Говорит, та поняла бы ее лучше.
Несколько мгновений вокруг нас бормотал и шумел «КуБит».
Могу понять, почему она так сказала, произнес Паг в конце концов. Но ты ты справился, Стручок.
Не знаю
Он напористо кивнул:
Знаешь, что говорят о непроторенных дорогах? Ну, вот ты сам прокладываешь себе путь. Не знаю почему Это как учиться каллиграфии без рук. Или жить с проприоцептивной полинейропатией. Если бы у тебя просто получалось сосуществовать с людьми, это было бы чудо; но у тебя-то все хорошо получается, и вот это вообще за гранью вообразимого.
Я нахмурился:
Проприо
Раньше была такая болезнь, при которой люди не чувствовали собственного тела. Вот! Они не воспринимали положение в пространстве, понятия не имели, в какой позе находятся и есть ли у них конечности. Некоторые утверждали, что чувствуют себя парализованными. Или будто их лишили тела. Их мозг посылал сигнал руке и полагался на веру, что тот дошел. Взамен такие больные использовали глаза: смотрели на руки при каждом движении, заменяли зрением нормальную обратную связь, которую мы с тобой воспринимаем как данность. Они могли ходить, но не отрывали взгляда от ног, обдумывали каждый шаг. У них неплохо получалось, но даже после нескольких лет тренировок стоило их отвлечь на полушаге, и они падали, как орбитальный лифт без противовеса.
Хочешь сказать, я такой же?
Ты пользуешься своей «китайской комнатой», как они зрением. Ты заново, почти с нуля, изобрел эмпатию, и твой способ в некоторых отношениях неочевидных, иначе мне не пришлось бы тебе объяснять, лучше оригинала. Поэтому ты такой талантливый синтет.
Я покачал головой.
Всего лишь наблюдатель. Я наблюдаю за действиями людей и пытаюсь представить, что могло заставить их так поступить.
По мне, это и есть сочувствие.
Нет. Сочувствуя, ты воображаешь не то, что чувствует другой, а что бы ты сам чувствовал на его месте. Так?
Паг нахмурился.
И?
А если бы ты не знал, как себя чувствовать?
Он посмотрел на меня. Его грани были торжественны и кристально прозрачны.
Ты не такой, приятель. Ты лучше. Может, на вид этого не скажешь, но я тебя знаю. И давно.
Ты знал кого-то другого. Я же Стручок, забыл?
Да, то был другой человек. И, может, я его помню лучше тебя. Но одно скажу точно Паг подался вперед. Вы оба помогли бы мне в тот день. Он, может, справился бы добрым старомодным сочувствием, а тебе пришлось из запчастей наскоро сварганить блок-схему человеческих отношений. Но от этого твое достижение лишь значительнее. Вот почему я с тобой, старина! Пускай даже у тебя в жопе штык длиной с башню Рио.
Он поднял бокал, и я послушно с ним чокнулся. Мы выпили.
Я его не помню, сказал я немного погодя.
Другого Сири? До появления Стручка?
Я кивнул.
Совсем ничего?
Я напряг память:
Его же регулярно било припадками, да? Постоянная боль. А я не помню никакой боли, бокал почти опустел. Но временами я вижу сны о нем. О том, как я им был.
И на что это похоже?
Это ярко. Все такое насыщенное, понимаешь? Запахи, звуки. Сильнее, чем в жизни.
А теперь?
Я взглянул на него.
Ты говоришь «было ярко». Что изменилось?
Не знаю. Может, и ничего. Я теперь ничего не помню, просыпаясь.
Тогда откуда ты знаешь, что видишь сны? спросил Паг.
«Все, хватит!» подумал я и в один глоток прикончил свою пинту.
Знаю.
Откуда?
Я нахмурился, запнувшись. Несколько секунд подумал, прежде чем вспомнить, и ответил:
Я просыпаюсь с улыбкой.
Рядовой смотрит врагу прямо в глаза. Рядовой понимает, что поставлено на карту. Рядовой знает цену скверной стратегии. А что видят генералы? Лишь тактические схемы и диаграммы. Вся структура командования перевернута вверх ногами.
С момента высадки все пошло наперекосяк. По плану мы должны были устроить на плацдарме хорошо организованный хаос и отловить несколько лейкоцитов-с-манипуляторами, пока те устраняют повреждения. Поставить капкан и отступить, доверившись обещаниям Сарасти, что ждать придется недолго.
Ждать вообще не пришлось. Как только мы пробили обшивку, что-то зашевелилось в клубах пыли змеистое движение, мгновенно врубившее на форсаж знаменитую инициативность Аманды Бейтс. Солдатики нырнули в пробоину, и у них на прицеле замаячил шифровик, вцепившийся в стену тоннеля. Наверное, его оглушило взрывом (классический пример того, как оказаться в неудачном месте и в неудачное время). Майор за долю секунды оценила ситуацию, и план испарился в плазму.
Я моргнуть не успел, как один из пехотинцев пробил существо иглой для биопсии. Мы бы упаковали зверюшку целиком, если бы магнитосфера «Роршаха» не выбрала ту самую секунду, чтобы швырнуть нам песка в лицо. Поэтому, когда наши солдатики доковыляли до поля боя, добыча скрылась за углом. Бейтс была пристегнута к своим бойцам; в то мгновение, как она дала им волю, фал утащил её в кроличью нору (майор только и успела крикнуть Саше: «Готовь ловушку!»)
Я находился в одной связке с Бейтс. Меня резко сорвало с места, и я смог лишь обменяться с Сашей перепуганными взглядами, а потом опять погрузился во внутренности «Роршаха»; сытая биопсическая игла отскочила от забрала и пролетела мимо, волочась на многометровом обрывке моноволокна. Будем надеяться, лингвист ее подберет, пока мы с Бейтс охотимся; если не вернемся, хоть какой-то толк будет от миссии.
Солдатики волокли нас, будто наживку на крючке. Майор дельфином плыла передо мной, редкими реактивными импульсами удерживая положение по центру тоннеля. Я поплавком болтался у нее за спиной, стараясь выровнять траекторию полета и сделать вид, что тоже чем-то управляю. Это была важная задача: смысл жизни подсадной утки в том, чтобы изобразить настоящую. Мне даже выдали пистолет исключительно ради предосторожности больше для душевного спокойствия, нежели для защиты. Он стиснул мне предплечье и стрелял пластиковыми пулями, не подвластными индукционным полям.
Только я с Бейтс, солдат-пацифист и орел-решка вероятности.
Как всегда, по коже бегали мурашки и уже ставшие привычными призраки суетливо когтили рассудок. Но в этот раз ужас казался приглушенным, далеким. Вероятно, дело в экспозиции, или мы так быстро мчались сквозь магнитный ландшафт, что фантомы не успевали зацепиться. Существовал и третий вариант: возможно, я меньше боялся призраков, потому что на сей раз мы охотились на настоящих чудовищ.
Шифровик словно сбросил путы, которые сковали его после взрыва; извивающийся силуэт во мгле, он на полной скорости метнулся по стене, выстреливая вперед щупальца очередью жалящих кобр так мотая туловищем, что дроны едва удерживали его на прицеле. Внезапно он кинулся в сторону, пересек тоннель и нырнул в узкий боковой проход. Пехотинцы свернули за ним, ударяясь о стены, кувыркаясь, и вдруг остановились; Бейтс резко затормозила, а я по инерции обошел ее, пока ковырялся с пистолетом. В следующий миг я обогнал и роботов; поводок натянулся и рванул меня обратно, оставив дрейфовать. На секунду-другую я оказался прямо на передовой Сири Китон, стенографист, крот, профессиональный непониматель. Я планировал в воздухе, мое дыхание ревело в ушах, а в нескольких метрах передо мной корчились стены