Но мне бы очень помогло твое резюме. То, что кажется важным именно тебе, может оказаться не менее значительным, чем сами данные.
Несколько секунд он рассматривал меня. Пробормотал что-то, многословное и неуместное, а спустя минуту выдал более осмысленную тираду:
Важно то, чего не хватает. У меня на руках живые образцы, но я не могу отыскать у них гены. Синтез белков почти прионный [62] реконформационный путь вместо обычной транскрипции. Однако я не могу разобраться, как укладываются в стену уже готовые «кирпичи».
На энергетическом фронте есть подвижки? спросил я.
Энергетическом?
Аэробный метаболизм на анаэробном бюджете, помнишь? Ты сказал, что в них слишком много АТФ.
Эту загадку я решил. Он пыхнул дымом; в окошке ближе к корме комочек инопланетной ткани растекался и раскладывался на химические слои. Они спринтеры.
Как хочешь, так и понимай. Я не справился.
В каком смысле?
Каннингем вздохнул.
Метаболизм это компромисс. Чем быстрее ты синтезируешь АТФ, тем дороже обходится каждая молекула. Оказывается, шифровики производят его намного эффективнее, чем мы. Только происходит у них это исключительно медленно, что не должно мешать существам, чья жизнь проходит по большей части в спячке. «Роршах» или то, из чего он вырос, дрейфовал тысячелетиями, прежде чем его вынесло сюда. Времени достаточно, чтобы наработать энергетический резерв для спазмов активности. А когда фундамент заложен, гликолиз протекает с взрывной скоростью. Двухтысячекратная выгода, и никакой потребности в кислороде.
Шифровики живут в спринте. До самой смерти.
Возможно, они рождаются с запасом АТФ и расходуют его на протяжении всей жизни.
И сколько они так могут протянуть?
Хороший вопрос, признал он. Живи быстро, умри молодым. Если они экономят энергию и большую часть времени отсыпаются, кто знает?
Хм.
Развернувшегося шифровика снесло воздушным потоком к стене. Существо оттолкнулось от нее одним протянутым щупальцем; остальные продолжали гипнотически развеваться.
Я вспомнил другие щупальца, не столь нежные.
Мы с Амандой загнали одного в толпу. Его
Каннингем вернулся к пробам.
Я видел запись.
Они его растерзали.
Угу.
Есть догадки, почему?
Он пожал плечами.
Бейтс полагает, что у них там внизу идет что-то вроде гражданской войны.
А ты как думаешь?
Не знаю. Может, и так, а может, шифровики занимаются ритуальным каннибализмом, или Китон, они инопланетяне. Чего ты от меня хочешь?
Но на самом деле они же не инопланетяне. По крайней мере не разумные. Война подразумевает разум.
Муравьи воюют постоянно. Это ничего не доказывает, кроме того, что они живые.
А шифровики вообще живые? спросил я.
Что за странный вопрос?
Ты считаешь, что «Роршах» выращивает их, словно на конвейере, и не можешь у них найти гены. Может, это просто биомеханические роботы.
Это и есть жизнь, Китон. Ты сам такой, новая доза никотина, новый шквал чисел, новая проба. Жизнь это не «или/или». Это вопрос степени.
Я спрашиваю о другом: они естественного происхождения? Не могут быть искусственно созданы?
А термитник искусственный? Бобровая плотина? Звездолет? Конечно! Они построены естественно возникшими организмами, действовавшими в соответствии со своей природой? Разумеется, да! Скажи мне, как хоть что-нибудь в огромной мультивселенной может быть искусственным?
Я попытался сдержать раздражение:
Ты понимаешь, что я хочу сказать.
Бессмысленный допрос: вытряси XX век из ушей.
Я сдался. Пару секунд спустя Каннингем уловил, что я молчу. Его сознание покинуло механические придатки и выглянуло из плотских глаз, будто в поисках загадочно умолкнувшего комара.
Что ты, до меня докопался? спросил я.
Дурацкий вопрос, и очевидный. Недостойно синтета вести себя настолько прямолинейно.
С мертвого лица сверкнули глаза.
Обработка информации без осознания. Такая у тебя работа, не так ли?
Это чудовищное упрощение.
М-м-м Каннингем кивнул. Тогда почему ты не в силах осознать, насколько бессмысленно заглядывать нам через плечо и слать депеши домой?
Кто-то должен поддерживать связь с Землей.
Семь месяцев в одну сторону. Хороший диалог.
Тем не менее.
Мы здесь одни, Китон. Ты один. Игра закончится задолго до того, как наши хозяева узнают, что она началась, он глотнул дыма. А может, и нет. Может, ты общаешься с кем-то поближе, а? Тебе шлет инструкции четвертая волна?
Четвертой волны нет. Во всяком случае, мне о ней ничего не говорили.
Скорее всего, нет. Они же не станут рисковать своими шкурами, верно? Слишком опасно даже просто держаться в стороне и наблюдать издалека. Потому нас и построили.
Мы создали себя сами. Никто не заставлял тебя делать себе перепайку.
Да, перепайку я сделал себе сам, ты прав. А мог позволить вырезать себе мозги и улететь на Небеса, верно? Вот и весь выбор. Мы можем быть или совершено бесполезными, или соревноваться с вампирами, конструктами и ИскИнами. Может, ты мне расскажешь, как это сделать, не превратившись в полного уродца?
Столько чувств в голосе и ничего на лице. Я промолчал.
Видишь, что я имею в виду? Не понимаешь, он выдавил сухую усмешку. Я буду отвечать на твои вопросы. Отложу работу и стану водить тебя за руку, потому что так приказал Сарасти. Полагаю, выдающийся вампирский интеллект видит осмысленную причину потворствовать твоему нескончаемому тявканью, а он у нас начальник, поэтому я подчиняюсь. Хотя я не настолько умен, поэтому прости, но мне твои расспросы кажутся убогими.
Я просто
Ты просто делаешь свою работу. Знаю. Но мне не нравится, когда мною вертят, Китон. А твоя работа заключается именно в этом.
Еще дома, на Земле, Роберт Каннингем едва скрывал свое презрение к бортовому комиссару. Оно было очевидно даже для топологически слепых.
Обработка биолога всегда давалась мне с трудом. И даже не из-за его невыразительной физиономии. Порой в его графах не отражались и более глубокие движения души. Возможно, он сознательно подавлял их, оскорбленный присутствием в команде «крота».
Прямо скажем, я не в первый раз столкнулся с подобной реакцией. Мое присутствие в какой-то мере оскорбляло всех. О, ко мне хорошо относились или думали, что относятся. Терпели мою навязчивость, помогали, выдавали куда больше, чем думали сами.
Но за грубоватым дружелюбием Шпинделя и терпеливыми разъяснениями Джеймс не было настоящего уважения. С чего вдруг? Они стояли на передовом краю науки, на сверкающей вершине, покоренной гоминидами. Им доверили судьбу мира. А я рассказывал сплетни узколобым. И даже в том терялась нужда, по мере того как Земля уплывала все дальше. Балласт Ничего не поделаешь, нечего и терзаться.
И все же Шпиндель лишь наполовину шутил, обозвав меня «комиссаром». Каннингем доверился ярлыку без всяких шуток. И хотя я за долгие годы встречал немало подобных ему тех, кто пытался скрыться от моего взгляда, Каннингем первый в этом преуспел.
Я старательно выстраивал отношения с ним на протяжении всей подготовки, искал недостающие элементы. Однажды наблюдал, как он работает на хирургическом симуляторе и упражняется на новейшем интерфейсе, распростершим его сквозь стены и провода. Биолог оттачивал мастерство на гипотетическом инопланетянине, которого ради тренировки соорудил компьютер. Из установки наверху лапами чудовищного паука торчали датчики и суставчатые манипуляторы они, одержимые духами, кружились и плели сети вокруг полувероятной голографической твари. Собственное тело Каннингема лишь слегка вздрагивало; в уголке губ колыхалась сигарета.
Я ждал, когда он сделает перерыв. В конце концов, его плечи слегка расслабились. Протезные конечности обвисли.
Так Я постучал себя по виску. Зачем ты это сделал?
Он не обернулся. Датчики над секционным столом развернулись, глядя на нас отрубленными рачьими глазами. Там было сосредоточено сознание Каннингема, а не в пропитавшемся никотином теле передо мной. Там находились его глаза, язык и еще какие-то невообразимые искусственные чувства, которые биолог использовал для анализа данных. Датчики целились в меня, нас, и если у Роберта еще осталось что-то, похожее на зрение, он смотрел на себя глазами, вынесенными на два метра из черепа.
Что именно? переспросил он, в конце концов. Улучшения?
«Улучшения». Словно гардероб обновил, а не вырвал с мясом органы чувств и не вшил новые в рану.
Я кивнул.
Приходится быть актуальным, объяснил он. Без апгрейда невозможно пройти переподготовку, без переподготовки устареешь за месяц, а тогда тебе прямая дорога на Небеса или в стенографистки.
Я пропустил насмешку мимо ушей.
И все же это радикальная трансформация.
Не по нынешним временам.
Разве ты не изменился?
Тело затянулось сигаретой. Прицельная вентиляция втянула дым прежде, чем тот добрался до меня.
В этом и смысл.
Но изменения должны были затронуть твою личность. Само собой
А-а, он кивнул. На дальнем конце двигательных нервов закачались за компанию манипуляторы. Посмотри на мир чужими глазами и сам переменишься?
Что-то вроде того.
Вот теперь он посмотрел на меня живыми глазами. По другую сторону мембраны змеи и крабы вновь взялись за виртуальный труп, словно решив, что и так слишком много времени потратили на бессмыслицу. Мне стало интересно, в каком теле пребывает сейчас биолог.
Странные ты задаешь вопросы, заметило мясо. Разве язык моего тела тебе не все рассказывает? Жаргонавтам полагается читать мысли.
Странные ты задаешь вопросы, заметило мясо. Разве язык моего тела тебе не все рассказывает? Жаргонавтам полагается читать мысли.
Конечно, он был прав. Меня интересовали не слова Каннингема, они лишь несущая волна. Реальной беседы, которая между нами сейчас происходила, Роберт не слышал. Все его грани и углы громко говорили со мной, и хотя помехи и вой обратной связи почему-то заглушали их голоса, я был уверен, что рано или поздно все пойму. Надо было просто не дать биологу замолчать.
Но в ту самую минуту мимо проходил Юкка Сарасти и хирургически точным движением угробил мой замечательный план.
Сири в своем деле лучший, заметил он. Кроме тех случаев, когда дело касается лично его.
Как может человек ожидать, что его мольбам о снисхождении ответит Тот, кто превыше, когда сам он отказывает в милосердии тем, кто ниже его?
Штука в том, произнесла Челси, что личные отношения требуют усилий. Нужно хотеть, чтобы стараться, понимаешь? Я чуть наизнанку не вывернулась ради нас с тобой, вкалывала как проклятая, а тебе словно все безразлично
Ей казалось, что она открыла мне Америку. Будто я не знал, к чему идет дело, потому что молчал. Но я, пожалуй, раньше нее все понял и ничего не говорил, боясь дать ей повод.