Четыре точка три. Четыре точка ноль. Три точка восемь
Роберт?
Три точ черт. Что Ты что там делаешь, Китон? Где Банда?
Я за нее. Я еще раз спустил курок и поплыл к снежным равнинам. Мимо, хоть руку протяни, катился выпуклый корпус «Тезея». Тебе подсобить?
Тогда взялись, нет? Он пролезал через расселину: опаленную, рваную дыру в ткани, опадавшей от прикосновений. Распорки, разбитые панели, мертвые манипуляторы ледниковыми торосами загромоздили снежную пещеру; их очертания плыли от помех. Тени в свете нашлемника растягивались и дергались как живые. Я почти
В свете фонаря мне почудилось еще какое-то движение. На самом краю экрана что-то развернулось.
Телеметрия сдохла
Внезапно выяснилось, что Бейтс и Сарасти орут у меня над ухом. Я пытался затормозить. Мои дурацкие бесполезные ноги топтали вакуум, подчиняясь древней инстинктивной блокировке из тех времен, когда все чудовища были прикованы к земле. Но к тому моменту, как я вспомнил о необходимости нажать на спусковой крючок, передо мной уже вздымалась лаборатория. За ней, будто совсем рядом, виднелся «Роршах» огромный и зловещий. По его перекрученным граням плоскими молниями вились тусклые зеленые просверки. Словно тягучие пузыри в грязевом вулкане, сотнями открывались и захлопывались пасти, и в каждой «Тезей» мог уместиться целиком. Я едва заметил судорожное движение прямо впереди: неслышный выброс темной материи из-под опавшего купола. К тому времени, когда я снова увидел Каннингема, биолог летел силуэтом на фоне адского трупного свечения, окутавшего «Роршах».
Мне показалось, что он машет рукой, но я ошибся: это шифровик охватил тело человека, как отчаявшаяся возлюбленная, и размахивал щупальцем, направляя пристегнутый к запястью Каннингема реактивный пистолет. «Пока-пока, Китон! говорило мне щупальце. И пошел ты на»
Я наблюдал за ним, казалось, целую вечность, но больше ни одна часть тела пришельца не шевельнулась.
Голоса, крики, приказы вернуться внутрь. Я едва их различал меня ошеломила арифметика, пока я пытался разрешить простейшую задачку на вычитание.
Два шифровика Растрепа и Колобок, с обоими покончено: их тела на моих глазах разлетелись в куски.
Китон, ты слышишь? Возвращайся! Отвечай!
Я не может быть, услышал я собственный голос. Их было только двое
Немедленно на борт! Отвечай!
Я Подтверждаю.
Пасти «Роршаха» разом захлопнулись, будто задержав дыхание. Объект начал тяжелый разворот словно континент, меняющий курс. И стал отдаляться, сначала медленно, затем набирая скорость, и наконец, пустившись наутек. «Как странно, подумал я. Может, он боится больше нашего?»
И тут «Роршах» послал нам прощальный поцелуй: я видел, как он призрачным пламенем вырвался из глубин черного леса и, пронзив небеса, расплескался о крестец «Тезея», выставив Аманду Бейтс полной, безнадежной дурой. Обшивка нашего корабля потекла, распахнулась, как рот, и застыла в беззвучном замороженном вопле.
Невозможно одновременно стремиться к миру и готовиться к войне.
Понятия не имею, добрался ли шифровик до своей цели со столь тяжело давшейся добычей: очень уж большое расстояние ему предстояло одолеть, даже если орудия не расстреляли его по дороге. В пистолете Каннингема могло кончиться топливо. И, кто знает, долго ли эти существа способны жить в вакууме? Возможно, надежды на успех не было вовсе, и пришелец погиб в ту минуту, когда рискнул остаться. Я этого так и не узнал. Уменьшаясь, существо скрылось с глаз задолго до того, как «Роршах» нырнул под облака и, в свою очередь, исчез.
Разумеется, их с самого начала было трое. Растрепа, Колобок и полузабытые зажаренные останки пришельца, которого убил обнаглевший пехотинец, лежавшие в холодильнике неподалеку от еще живых собратьев, в пределах досягаемости манипуляторов Каннингема. Я пытался выдавить из памяти полузамеченные подробности: имели оба беглеца шаровидную форму или один был приплюснут? В полете бились оба, размахивая щупальцами, как паникует человек, не чувствуя под ногами опоры, или один безжизненно плыл по инерции, покуда наши орудия не уничтожили улики?
К тому моменту это не имело никакого значения, волновал другой факт в конце концов, все сравнялись. Кровь пролита, война объявлена.
А «Тезей» парализован ниже пояса.
Парфянская стрела «Роршаха» пробила броню в основании хребта, едва миновав магнитную воронку и теленигилятор. Она могла уничтожить фабрикатор, если бы не растратила столько джоулей, прожигая панцирь, и, если не считать преходящих эффектов электромагнитного поля, все жизненно важные системы остались в рабочем состоянии. Все, что ей удалось сделать настолько ослабить позвоночник корабля, что тот переломился бы пополам, вздумай мы дать достаточный импульс для схода с орбиты. Корабль может исправить урон, но не к сроку.
Если «Роршаху» так улыбнулась удача, то он был просто потрясающим везунчиком.
Теперь, изувечив жертву, «Роршах» исчез. Все, что ему было от нас нужно на данный момент, он получил: информацию, весь опыт и догадки, зашифрованные в спасенных ошметках его шпионов-мучеников. Если гамбит Растрепы (или Колобка) оправдался, у «Роршаха» появился даже собственный образец для опытов, в чем мы, учитывая обстоятельства, не могли его винить. Теперь он, незримый, таился в глубине. Наверное, отдыхал и заправлялся.
Но он вернется
К последнему раунду «Тезей» сбросил вес. Мы остановили вертушку в символической попытке уменьшить набор уязвимых движущихся частей. Банда четырех безвластная, бесполезная, насильно лишенная цели бытия отступила в некий внутренний диалог, куда не было доступа иной плоти. Она парила в наблюдательном пузыре, плотно зажмурив веки, как свинцовые шторы вокруг. Я не смог определить, кто стоит у руля.
Мишель? предположил я.
Сири Это была Сьюзен. Лучше уйди.
Бейтс парила у дна вертушки. Вокруг, по переборкам и на столе, были разбросаны окна.
Чем могу помочь? спросил я.
Она ответила, не поднимая головы.
Ничем.
Так что я наблюдал. В одном окне майор пересчитывала скиммеры массу, инерцию, любую из десятка переменных, которые окажутся вполне себе постоянными, если какая-нибудь из тупоносых ракет нацелится нам в сердце. Они, наконец, нас заметили. Их хаотическая электронная кадриль меняла ритм, сотни тысяч колоссальных кувалд переплетали траектории в зловещем текучем узоре, который еще не устоялся достаточно, чтобы мы могли предсказать результат.
Ничем.
Так что я наблюдал. В одном окне майор пересчитывала скиммеры массу, инерцию, любую из десятка переменных, которые окажутся вполне себе постоянными, если какая-нибудь из тупоносых ракет нацелится нам в сердце. Они, наконец, нас заметили. Их хаотическая электронная кадриль меняла ритм, сотни тысяч колоссальных кувалд переплетали траектории в зловещем текучем узоре, который еще не устоялся достаточно, чтобы мы могли предсказать результат.
В другом окне бесконечно повторялся фокус с исчезновением «Роршаха»: радарный отсвет, тающий в глубине водоворота, гаснущий под тератоннами газообразных радиопомех. Объект оставался на своего рода орбите. Судя по последним зафиксированным отрезкам траектории, «Роршах» сейчас мог завершать облет планетного ядра, пронизывая стиснутые тяготением слои метана и угарного газа, которые раздавили бы «Тезей» в прах. Возможно, он не остановился на этом; уверен, «Роршах» мог бы невредимо миновать обширные регионы страшного давления, где текут водой железо и водород.
Мы не знали, но хорошо понимали: чудовище вернется меньше чем через два часа, если, конечно, не изменит траекторию и переживет глубину. А оно переживет! Тварь под кроватью нельзя убить, можно лишь занавесить простыней.
Ненадолго
Мое внимание привлекло пестрое пятно свернутой вкладки. По моему приказу она разрослась в плывущий мыльный пузырь, неуместно прекрасный блистающую радугу дутого лазурного стекла. Я не сразу узнал Большого Бена, раскрашенного ложными цветами никогда прежде не встречавшегося мне отображения, и тихонько хмыкнул.
Бейтс взглянула вверх.
О! Красиво, да?
Это какой диапазон?
Длинные волны. Видимый красный, инфра и чуть ниже. Удобно искать тепловые следы.
Видимый красный?
Ничего подобного я почти не видел; в основном, бросались в глаза фракталы холодной плазмы, окрашенные сотней оттенков сапфира и нефрита.
Квадрохроматическая палитра, пояснила Бейтс. У кошек такое зрение. И у вампиров, она равнодушно повела рукой в сторону радужного пузыря. Нечто похожее видит Сарасти, когда выглядывает наружу. Если выглядывает
Мог бы и намекнуть, пробормотал я.
Зрелище было великолепное голографическое украшение. В таких глазах даже «Роршах» может показаться произведением искусства.
Не думаю, что они воспринимают мир, как мы, Бейтс открыла новое окно. Со стола поднялись банальные графики и контурные диаграммы. Я слышала, вампирам даже на Небеса путь заказан: они там видят пиксели или что-то вроде того, виртуальная реальность на них не действует.
Что, если он прав? спросил я.
Я убеждал себя, что интересуюсь исключительно тактической оценкой ситуации и официальным мнением для протокола, но мой голос прозвучал неуверенно и испуганно.
Бейтс медлила. На миг я испугался, что и ей тоже осточертело мое общество. Однако она подняла голову и уставилась в забортную даль.
Если он прав, повторила она и задумалась над вопросом, который скрывался глубже: что нам тогда делать? Наверное, мы могли бы лишить себя самосознания. Возможно, со временем это увеличило бы наши шансы.
Она взглянула на меня с тоскливой полуулыбкой.
Но только это не совсем победа. Какая разница, мертв ты или просто не осознаешь, что жив?
И тут я увидел
Много ли времени потребуется вражескому тактику, чтобы распознать характер Бейтс за действиями ее солдат на поле боя? Скоро ли высветится очевидная логика? В любом сражении майор естественным образом вызывала огонь на себя: отруби голову и тело умрет. Но Аманда Бейтс не просто контролировала свою армию; она ее сдерживала, исполняла роль ошейника, и ее тело вряд ли пострадало бы от обезглавливаний: смерть майора лишь спустила бы робосолдат с поводка. Насколько смертоноснее станут ее пехотинцы, если каждому их действию на поле боя не придется вставать в очередь и получать разрешение от человеческого мозга?
Шпиндель все перепутал! Аманда Бейтс вовсе не была подачкой политикам и не утверждала непреходящую важность человеческого присмотра ее позиция такую необходимость отрицала.
В гораздо большей мере, нежели я, она была пушечным мясом. И должен признать: после того как поколения генералов жили ради славы грибовидного облака, это был весьма эффективный метод лечения милитаристов от бессмысленной тяги к насилию. В армии Аманды Бейтс рваться в бой значило встать на передовой с мишенью на груди.