Однажды Тошка научил меня великой мудрости. Прежде, чем сходить по-большому, нужно бросить в унитаз пару листов туалетной бумаги, чтобы не заплюкать задницу. Знаете, в моей жизни будут сотни умников, которые охотно раздают направо и налево свои ценные советы. Но единственная мудрость, которая реально поможет в жизни Тошкина. Слушать надо только те советы, которые уберегут вашу задницу. С остальным вы и сами разберетесь.
Вот почему мне нужен Тошка в этом путешествии. В эту минуту, как никогда прежде, меня переполняла нежность к моему другу.
Я легла спать, накрылась одеялом и думала о том, как было бы здорово, если бы в комнату вошли родители пожелать мне доброй ночи, как в детстве. Мама бы погладила меня по волосам, а папа поцеловал в лоб и рассказал забавную историю. Я смотрела на дверь, надеясь, что сейчас она откроется. Но никто не пришел
Я проснулась рано утром. Все еще спали.
Я перерыла свои вещи: хотелось что-то прихватить на память, и я взяла фотографию, где мы всей семьей были в дельфинарии. Она очень старая, у нас не так много совместных снимков. Еще я забрала маленького плюшевого ежа, подаренного папой, когда мне было лет шесть.
Затем я перебрала ящик с мелочовкой. Достала блестки и тени, бусы и кулоны, брелки, прочие безделушки, положила все это в три шкатулки и поставила их на стол.
«Я знаю, что вам нравятся эти вещи. Простите, что била вас, когда замечала, что вы их брали. Теперь они ваши», написала я на листе бумаги.
Я поцеловала сестер и погладила их по волосам. Жаль, прежде я этого не делала, не раздавала Оле и Кате ничего, кроме пинков. Стало стыдно. Если бы можно было все вернуть назад, я бы проиграла свою жизнь по-другому, вела бы себя поласковее. Но уже ничего не исправить, и лучшее решение уйти, самой вычеркнуть себя из жизни своей семьи.
Я осторожно вошла в комнату родителей и Славика. Хотелось подойти, дотронуться до них, поцеловать Сделать то, чего я никогда не делала. Но я побоялась разбудить их. Потом еще долго меня будет грызть вина за то, что я так и не поцеловала их на прощание.
Стояла предрассветная дымка, на спящий город падал мягкий розоватый свет.
Тошка уже вынес наши рюкзаки. Я надела свой и ахнула тяжеленный! Как две большие улитки, мы побрели к платформе и сели на первую электричку. На сортировочной станции было тихо и безлюдно. Товарные вагоны стояли без движения.
Вон наш состав.
Друг показал на длинный товарняк, состоящий из зеленых, желтых и красных полувагонов и открытых платформ. Издалека он был очень похож на игрушечный поезд. Некоторые полувагоны были доверху засыпаны щебнем и песком, а некоторые стояли пустые. Тошка предложил занять один из пустых, в хвосте.
Мы устроились в лесном массиве за железной дорогой отсюда станция была хорошо видна. Наступало утро, в лесу пели птицы. Я привалилась к дереву и не заметила, как уснула. Когда проснулась, мне стало стыдно: Тошка караулил поезд, пока я дрыхла.
Но ничего страшного не произошло, наш товарняк еще стоял на месте. Мы разложили припасы, позавтракали вареными яйцами, оладьями и кофе из термоса. Я старалась насладиться каждым кусочком: кто знает, может, это наш последний домашний завтрак? Вдруг я больше никогда не вспомню, какие на вкус оладьи и домашний кофе?
В ожидании поезда мы сыграли две партии в нарды. Походили, чтобы размяться.
К вечеру тепловоз подцепил вагоны, путейцы все проверили.
Пошли, Сова. Путь свободен. Скоро поедет.
Пробираясь вдоль состава так, чтобы нас не засекли, мы прошли в хвост и пролезли в пространство между вагонами. Тотошка снял рюкзак и быстро вскарабкался по лестнице. Я подала другу оба рюкзака по очереди. Жесткий толчок и состав тронулся.
Сова, быстго!
Я только-только успела протянуть ему второй рюкзак. Тошка принял его и скрылся. Вагоны заскрежетали, задвигались, я шагала по шпалам следом. Ехал состав медленно, так что я особо не торопилась. На товарный поезд даже на ходу можно запрыгнуть: ползет как черепаха. Вцепившись в перекладины, я поднялась по лестнице и уже вскоре спрыгнула на дно полувагона.
Тошка вовремя отскочил в сторону. Замешкался бы на пару секунд и я приземлилась бы ему на голову. Мы привалились к стене, посмотрели друг на друга и одновременно засмеялись. Страх, напряжение все ушло со смехом, осталось позади.
В полувагоне пахло железом и смазкой. Грязный пол и стены были в темных масляных разводах. Все покрывала черная пыль: видимо, в вагоне часто возили уголь. Высота стен была метра два; мы могли видеть только небо и верхушки высоких деревьев, остальное только если бы на что-нибудь встали.
Расстелив на грязном полу полиэтиленовую пленку, а сверху походный коврик, мы уселись и решили пообедать. На обед сухари, колбаса и яблоки. Уже через десять минут пути мы стали походить на чертей: угольная пыль оседала на всем на одежде, волосах, еде, коврике. Уголь скрипел на зубах.
Расстелив на грязном полу полиэтиленовую пленку, а сверху походный коврик, мы уселись и решили пообедать. На обед сухари, колбаса и яблоки. Уже через десять минут пути мы стали походить на чертей: угольная пыль оседала на всем на одежде, волосах, еде, коврике. Уголь скрипел на зубах.
Не жалеешь, что согласился на эту безумную авантюру? спросила я.
Нет, Сова. Знаешь, ни капельки не жалею. Тепегь гад, что ты меня уломала. Давно надо было замутить что-то такое. Ведь жизнь без пгиключений как суп без соли.
Тебе не жалко твоих родителей? Они у тебя нормальные и не лажали так, как мои.
Жалко. Но ведь я жив и здогов. Я не стал колоться, не пошел пгыгать с кгыши или делать что-то подобное. Я просто отпгавился в путешествие. Все путешествуют, вот и мы сейчас тоже. Так что не думаю, что им стоит пегеживать. Пгосто наша поездка немного затянется, но думаю, когда-нибудь мы все же вегнемся.
Поднявшись по перекладинам, мы сели на бортик. Лицо обдувало ветром, состав дребезжал, впереди виднелась линия уходящих вдаль вагонов, розоватых в закатном солнце. Леса и поля чередовались с деревенскими домиками. Навстречу проехал грузовой поезд с цистернами. Я насчитала пятьдесят два вагона.
Вернувшись вниз, мы легли на коврик. Я достала плеер, протянула другу один наушник, включила музыку. Вагон трясся, гулко постукивая колесами на стыках рельсов. Мы слушали кассету, где были записаны все любимые треки, и смотрели в ясное голубое небо. Я погрузилась в блаженную меланхолию. Следующая песня ассоциировалась с Русланом.
Переломы, мои раны,
Мои боли, мои шрамы.
Все проходит, заживает,
Когда я тебя встречаю.[9]
Интересно, как он сейчас? О чем думает? Сказал банде Ржавого, что нашел убийцу их главаря? Уверена, что нет. Все так ужасно Надо же было так вляпаться. Влюбиться в того, кто больше всего на свете мечтал меня уничтожить. Но в этой безнадеге было светлое пятно мы с Русланом делили тайну. Если он не выдал меня, значит, я все еще ему не безразлична. Он думает обо мне, страдает. Пытается забыть. А что я? Я не хотела его забывать. Музыкой я воскрешала яркие эмоции, которые испытала благодаря Руслану.
Песня кончилась, я нажала на «стоп». Достала кассету и, просунув в дырку найденный на полу штырь, прокрутила и сделала несколько оборотов ленты. Потом я захлопнула крышку и снова включила ту самую песню. Надо беречь батарейки. В пансионе я так зарабатывала на булочки с компотом: на уроках все отдавали мне свои кассеты, я прокручивала их карандашом даже у богатых батарейки садятся быстрее, чем хочется.
Я прослушала песню восемнадцать раз подряд. Она не отпускала меня. Конечно, можно было включить другие, чтобы поскорее забыться. Но я не хотела хоронить прошлое, ведь кроме мук оно несло счастье. Там осталась моя любовь, и я хотела ощущать ее каждым нервом. Нет ничего важнее, чем чувствовать себя живой. Если это невозможно без страданий, ну что ж, я готова страдать хоть всю жизнь. Худшее, что можно сделать с человеком лишить его эмоций. Поэтому я слушала только песни, которые ассоциировались у меня с моей болью. Я хотела страдать. Я думала о Руслане каждую секунду. Думала о своей жизни, пыталась нащупать те переломные моменты, когда все покатилось по наклонной.
Раскачиваясь в такт с поездом, ощущая его мазутное дыхание и стук холодного железного сердца, слушая любимые песни и мучая себя воспоминаниями, я представляла себя героиней драмы. А тысячи зрителей делили со мной мою боль.
И в то же время никогда раньше я не ощущала такой легкости и свободы.
Спала я плохо: было холодно, жестко, да к тому же сильно трясло. Думаю, я уснула только где-то под утро. Проснувшись, увидела, как Тошка сидит на своем коврике и хмуро смотрит то на компас, то на карту.
Что-то не так? спросила я, поднимаясь с пенки.
Слишком долго едем на восток Не пойму, почему так. Должны были всегда ехать на юг. Жду, когда появятся какие-нибудь указатели, чтобы понять, где мы. Можешь пока заняться завтгаком. С этими словами Тошка залез на бортик.
Взяв бутылку воды, я умылась, потом достала из рюкзака хрустящие подушечки и сухое молоко. Через полчаса мы сидели на пенках, в руках миски, рядом кружки с остатками вчерашнего кофе, подслащенного сгущенкой. Начало нашего путешествия мне очень нравилось. Жизнь в походных условиях учит радоваться простым мелочам.
Интересно, что сейчас делают наши родители? спросила я, зачерпнув ложкой подушечки.
Навегное, всю ночь не спали. Может, уже ходили в ментовку, но там их послали. Менты не ищут пгопавших детей спустя лишь сутки, ответил Тошка, отпивая из кружки.
Ой, а мои, думаю, даже не заметили, что меня нет, сказала я как можно беззаботней.
Но мне хотелось, чтобы заметили. Чтобы мама лила слезы, чтобы папа мотался по больницам и моргам и не спал ночами. Чтобы они наконец поняли, как виноваты, осознали, что никогда не дарили мне ту любовь, что дарили младшим. Я уже вижу эту картину: мама с папой смотрят на мою фотографию в рамке, вертят в руках мои старые игрушки, гладят мой школьный рюкзак. «Мы так виноваты перед нашей девочкой. Сколько же всего ей пришлось пережить. Это мы толкнули ее на этот шаг. Все из-за нас». Я мечтала, чтобы было именно так. Но в действительности я не знала, как отреагировали родители на мой побег. «А что если они и вправду не заметили?» спрашивало подсознание. «Нет, это бред, спорил разум. Не может быть». Но что, если действительно так? Мама должна родить нового ребенка. Все их мысли заняты только им Вдруг они забыли обо мне? Забыли, что когда-то у них была еще я? Эта мысль ужасна. А еще ужаснее то, что я верила в нее. Сопротивлялась, но подозрение настойчиво подкрадывалось ко мне.