Глядя на эту женщину с ее дарами, я и не думала, что буду жить в ее семье. В принципе не очень понимала происходящее. Итальянцы были для меня спонсорами, я их так и воспринимала подарки отдали и уехали. Ну, пообщались немного с нами, куда-то сводили. Мы вместе гуляли по Москве. Везде ходили большой группой итальянцы, дети и воспитатели. Конечно, в такой большой толпе мне было спокойно, я к ней привыкла. И почему бы не погулять, не выйти за ворота? Краем уха я слышала о том, что дети ездят в Италию только группами, поэтому не беспокоилась: если все вместе, то не страшно. Кстати, с итальянцами я первый раз в жизни попала в «Макдоналдс». Еда там мне не особенно понравилась, зато я влюбилась в свою игрушку из «Хеппи мил». Мне досталась забавная неведомая зверушка, мохнатая такая, с прикольными глазками и ножками. На ножках у нее были три волшебные точки: стоило поднести эти точки к металлу, и игрушка начинала петь. Она у меня долго потом жила, я ходила и тыкала ею во все металлические предметы. Поднес, запела, убрал, и ходишь-ищешь, к чему бы еще прислонить.
Глядя на эту женщину с ее дарами, я и не думала, что буду жить в ее семье. В принципе не очень понимала происходящее. Итальянцы были для меня спонсорами, я их так и воспринимала подарки отдали и уехали. Ну, пообщались немного с нами, куда-то сводили. Мы вместе гуляли по Москве. Везде ходили большой группой итальянцы, дети и воспитатели. Конечно, в такой большой толпе мне было спокойно, я к ней привыкла. И почему бы не погулять, не выйти за ворота? Краем уха я слышала о том, что дети ездят в Италию только группами, поэтому не беспокоилась: если все вместе, то не страшно. Кстати, с итальянцами я первый раз в жизни попала в «Макдоналдс». Еда там мне не особенно понравилась, зато я влюбилась в свою игрушку из «Хеппи мил». Мне досталась забавная неведомая зверушка, мохнатая такая, с прикольными глазками и ножками. На ножках у нее были три волшебные точки: стоило поднести эти точки к металлу, и игрушка начинала петь. Она у меня долго потом жила, я ходила и тыкала ею во все металлические предметы. Поднес, запела, убрал, и ходишь-ищешь, к чему бы еще прислонить.
Когда меня спросили после всего, поеду ли я в Италию на лето, я торопливо кивнула. Даже не задумалась. Лишь бы только не в лагерь! Конечно, не понимала, на что соглашалась. И что такое семья, понятия не имела. Но в тот год за границу я так и не попала в детском доме не успели оформить мой загранпаспорт, и пришлось ехать в лагерь: хорошо хоть, не в «Омегу», в другой.
И вот прошло полтора года после того приезда итальянцев, и мне сказали: «Соня, ты едешь в Италию!» Что там будет и как, я не знала. Мне ничего не объяснили, не рассказали. Я только понимала, что уеду на целое лето за границу, и думала, что это, наверное, как лагерь.
Мы будем жить все вместе, будем купаться в море. А вышло не так.
В день отъезда мы встали рано, в четыре утра. Позавтракали, взяли вещи, и нас отвезли в аэропорт. Я первый раз в жизни оказалась в аэропорту, и, увидев самолеты, уже не могла успокоиться так было интересно, хотелось все посмотреть! Но мы ходили только колонной, потому что взрослые боялись нас потерять. Шутка ли! Огромная группа детей, двадцать девять человек, и за всеми нужно уследить. Сопровождали нас несколько педагогов. Александр Николаевич, который отвечал за дополнительные занятия, Татьяна Сергеевна, воспитатель, и еще Ольга, она, кажется, работала у нас в социальном отделе. Все вместе, опять колонной, сели в самолет огромный «Боинг». Мне было ни капли не страшно, наоборот, так круто! Я носилась по всему салону как сумасшедшая. Воспитательница каждому из нас вложила в нагрудный кармашек бумажку с номером кресла, и мы знали, кто где сидит. Для меня это вообще был идеальный вариант: забыл, достал, посмотрел, и не надо никого ни о чем спрашивать. Посидел чуть-чуть, и можешь спокойно бегать дальше куда мы из самолета денемся?
Наконец долетели. И все такие радостные, счастливые, особенно взрослые. Нас снова посадили в автобус и повезли. Мы доехали до какого-то здания что-то вроде социального центра или дома культуры, а я все высматривала из окна, где же лагерь? Поняла, что точно не здесь, и стала ждать, когда нас еще куда-то повезут. Но тут увидела итальянские семьи. Мы вышли из автобуса, моя «мама» с мужем и шестилетней дочкой подошла ко мне, они улыбаются во весь рот, радуются. А я не могу толком понять, что происходит. Киваю, улыбаюсь в ответ и жду, когда же поедем в лагерь. Мои итальянцы что-то весело тараторят. Как птицы. А дети мне переводят.
Какая радость! Сейчас поедем домой. У нас дом под горой. На горе живут наши друзья, у них будет твоя одноклассница Олеся.
Что? Я не улавливала смысла даже по-русски.
Здорово, правда? Они улыбались еще шире. Ну ладно, прощайся со всеми, поехали!
И тут до меня дошло я должна ехать вот с этими чужими людьми. Неизвестно куда, непонятно зачем. Я впала в ступор и застыла как вкопанная. И представить себе не могла, что может такое быть! Что они сейчас возьмут и куда-то увезут меня. Одну. Без одноклассников. Без воспитателей. Без знакомых людей. Я была на грани истерики.
Стояла с выпученными глазами и наблюдала, как мои итальянские «родители» меняются в лице. Как оглядываются в поисках помощи русских взрослых. К нам подошла педагог, начала мне объяснять: «Соня, ты будешь жить в этой семье. Тебе понятно?» Нет! Я же до этого не знала, что будет так! Не могла даже представить себе. Меня никто не предупреждал. Внутри меня все затряслось от страха, колени стали дрожать. Я чувствовала, как сердце в панике бьется о ребра, словно ищет выход.
Идем! Итальянская «мама» протягивает мне руку, а я стою.
Нам пора ехать, говорит «отец».
А я не двигаюсь с места. В итоге они меня ведут, сажают в машину, и тут слезы начинают градом катиться из моих глаз. Так страшно. Я не хочу, не хочу одна! Они не понимают, что со мной, я и сама этого не понимаю. Они говорят: «Хватит плакать», а я не могу. Они думают, я должна радоваться Италии, их семье, а у меня слезы градом оттого, что меня отсоединили от моих однокашников. Это они моя семья. А здесь всё чужое, чужое!
Мы приехали в незнакомый дом в прибрежном городке. Здание было на две семьи разные входы, с двух уровней. Наш был верхний. Я плохо помню, что было после того, как мы вошли. Ни планировка, ни мебель в памяти не остались. Я опять сидела и плакала, плакала. Из того вечера запомнила только футбол. Его мы смотрели всей семьей: болели, орали как сумасшедшие. Но Милан проиграл. И по этой причине, с расстройства, нас с их дочкой решили положить спать в шесть часов вечера. Я не понимала, за что меня опять наказали! Только в доме ребенка воспитатели делали так если провинился, клали в кровать засветло и не разрешали вставать. Только-только я успокоилась после этой ужасной дороги, только вытерла слезы, и тут новая обида. Они закрыли все окна, закрыли двери, а сами куда-то ушли.
Мы с маленькой девочкой, которая не могла ни меня, ни себя защитить, остались в доме одни. Вокруг нас по спальне в кромешной темноте стали летать чудовища с окровавленными рваными ртами, бродила от стены к стене баба-яга, из-под кроватей выползли змеи. Я боялась закрыть глаза даже на секунду, таращила их в непроглядную черноту, потому что понимала стоит сомкнуть веки, и нас сожрут! От страха, под грохот собственного сердца, которое поднялось к самому горлу, я описалась. Как обычно, это немного помогло вокруг ног и спины стало расползаться спасительное тепло. Я успокоилась и смогла задремать.
А утром они пришли. «Мама» застыла перед моей кроватью с вытаращенными прожекторами-глазами и сморщенным в гармошку носом.
Это что?! спросила она по-итальянски, добавив красноречивых жестов, хотя и сама, конечно, знала ответ.
Я опустила глаза и покраснела.
Почему ты не сказала, что писаешься в постель?! Снова слова, сдобренные жестами, удивительно, но я все понимала. Тебе девять лет! Что это такое?
Ответить, конечно, я ничего не могла. Стояла, опустив голову, и думала: «А как я вам скажу? Жестами?» Они же понимали, что я не знаю их языка, не могу ничего объяснить. Взрослые люди! Это воспитатели должны были как-то предупредить хорошо бы еще до того, как они вообще согласились взять меня в свою семью!
Конечно, я снова стала плакать. Ничего не могла с собой поделать. Даже объяснить не могла, из-за чего реву. С того первого утра так и повелось я каждый день плакала. Просыпалась плакала. Сидела за столом плакала. Шла в туалет плакала. Заливалась горючими слезами, не могла остановиться. Они впали в панику не понимали, что происходит. И не могли уделить мне время, чтобы попробовать разобраться в том, что я чувствую. Не пытались выяснить, что мне на самом деле страшно и плохо. Что я боюсь их еды, их дома, их самих чужих и непонятных. Они оставляли нас с дочкой одних, а сами уходили на работу. И я сходила с ума в пустом неприветливом доме, с чужим ребенком, который не говорил на моем языке. Все кончилось тем, что они позвонили какому-то русскому дядьке, своему знакомому, и он приехал со мной разбираться.
Почему ты плохо себя ведешь? спросил он.
Я молчу. Только плачу. Он задал свой дурацкий вопрос раз сто, вот только безрезультатно.
Госссподи! Я видела, что он страшно злится, и закрывалась еще сильнее. Люди заплатили за тебя огромные деньги. Сделали доброе дело привезли сиротку в Италию. Жертвуют всем: временем, силами, даже родным ребенком. А тебе что надо-то? не выдержал он. Чего ты хочешь?!
Я хочу к Олесе, прошептала я.
Мне нужен был кто-то знакомый рядом. Кто-то, с кем я могла бы поговорить.
Ты правда этого хочешь? переспросил он. Тебе твоя Олеся в детдоме еще надоест.
Да, уверенно кинула я, хочу.
Но мы не привезем сюда Олесю! возмутился он.
И я снова в слезы. Я рыдала много часов подряд и даже встать потом не могла от потери сил. Выплакала все, что было у меня внутри.
Через пару дней они все-таки привезли ко мне Олесю. Я обрадовалась безумно. Мы болтали без умолку много часов подряд. В тот вечер я поняла, какое это счастье говорить на своем родном языке и так, чтобы тебя понимали. Тем вечером, первый раз за все время в этой Италии, мне было по-настоящему хорошо.
Через пару дней они все-таки привезли ко мне Олесю. Я обрадовалась безумно. Мы болтали без умолку много часов подряд. В тот вечер я поняла, какое это счастье говорить на своем родном языке и так, чтобы тебя понимали. Тем вечером, первый раз за все время в этой Италии, мне было по-настоящему хорошо.