В результате как символы удовлетворения этого желания Чубайс возглавил президентскую администрацию, а Потанин стал первым вице-премьером правительства. Более конкретные дела решались на уровне залоговых аукционов.
Однако рутинное управление государством (власть) это не то же самое, что рутинное управление собственностью. Оказалось, что это наука и профессия.
Как науку это управление нужно было знать, а как профессию повседневно справлять. Как за профессию за власть мало платили, к тому же чиновничий аппарат был слишком вязок и специфичен для собственников, привыкших получать много и быстро (чиновник же клюет по зернышку), принимать решения и добиваться их исполнения стремительно без всяких там парламентов, прокуратур и счетных палат.
И чиновник в конце концов вновь победил собственника, хоть и питался с руки последнего. Победил во всем, кроме влияния на президента и его семью.
К тому же власть все равно оставалась крупнейшим собственником, только на порядки менее эффективным, чем собственник частный. И поэтому была по-прежнему привлекательной для собственника.
Но не прямо, ибо собственник понял, что он умеет управлять предприятиями и людьми на них, но не народом. Кроме как посредством СМИ это владельцы СМИ и, напротив, те, кто СМИ не владел, поняли хорошо.
Однако тут вновь вот проклятая демократия! замаячили на горизонте выборы.
Власть в целом (бюрократия) выборов не боялась, ибо она, бюрократия, бессмертна. А вот конкретные носители власти, особенно верховной, опять заволновались, ибо дело, как было принято говорить в СССР, запахло керосином.
Собственникам вновь пришлось мобилизоваться, ибо они прекрасно понимали, что новая власть в случае чего с такой же легкостью отберет собственность, как когда-то ее раздавала.
Поэтому все вели себя по-разному. Народ спокойно ждал выборов. Ельцин искал всего лишь одного человека, который бы не перечеркнул его, Ельцина, как физическую и политическую фигуру.
А собственники вели себя и более активно, и более разнообразно. Тем более что в их среде по определению царила конкуренция.
Чубайс, например, памятуя, что государство все равно самый крупный собственник, решил переброситься в РАО «ЕЭС России», где собственность просто помножена на власть.
Другие собственники стали создавать партии и предвыборные движения, подбирая кандидатов в президенты. Ибо знали уже, что формально должна все-таки быть наверху какая-то публичная политическая фигура.
Но, поскольку из партий, к тому же не существующих в реальности, каши не сваришь, политическое размежевание (в смысле мы за Юрия Михайловича, а мы за Владимира Владимировича) прошло не по линии партий, идеологий и даже личных симпатий, а по линии двух самых мощных реальных механизмов побуждения к голосованию вокруг партии НТВ и партии ОРТ.
На НТВ и ОРТ, как на шампуры, нанизались и партии, и политики, и губернаторы (машинисты местных голосовательных машин), и журналисты.
Партия НТВ, Гусинский были более консервативны. Они выбрали Примакова, человека, с которым находились в прямой идеологической конфронтации, например, по оценке акции НАТО против Югославии. Но за Примаковым маячил Лужков, а это уже лучше.
Березовский, как всегда, был радикальнее. К Примакову и Лужкову он испытывал классовое недоверие, чувствовал в них что-то оппортунистическое. Да и не любили они его, хотя Гусинского почему-то любили. Душа политика потемки.
Березовский (точнее его партия) искал дольше, но зато лучше. Нашел Путина. Что немаловажно он подходил и по критериям лояльности Ельцину лично (лично подчеркнем это).
Времени оставалось мало, а потому кандидат должен был стать еще и героем. В чем проявить героизм? В борьбе с коррупцией или в борьбе с мятежной и изрядно всем надоевшей Чечней.
Коррупцию в России за три месяца не победишь, да и не олигаршье это дело (а обе партии сплошь олигархические). А вот Чечню можно.
Говорят, что Березовский и партия ОРТ боролись не за конституционный порядок в Чечне, а за Путина как своего кандидата.
Во многом это справедливо. Как и то, что и партия НТВ, и Гусинский в этом же смысле боролись не за права мирных чеченцев, а против кандидата Путина и за кандидатов Примакова и Лужкова.
Отдельно взятые мелкие политики и крупные журналисты могли быть сколь угодно искренними, но результирующая линия оказывалась именно такой.
То есть действительно решался вопрос власти в стране и как естественное его для сегодняшней России продолжение вопрос собственности. Другое дело, что попутно одна из партий победно решила и проблему Чечни. Так как эта проблема для избирателей страны оказалась даже более существенной, чем вопрос собственности для собственников, победили те, кто понял, что нужно народу, а не только им самим.
Так Путин стал президентом.
И если бы мы находились в конце процесса передела власти и собственности в России, на этом бы наша история и остановилась. Наступила бы искомая и предлагавшаяся публично Евгением Примаковым стабилизация.
Избиратель жаждал, однако, не стабилизации, а прорыва как на чеченском фронте, так и на многих других. Народ жаждал прыжка России из переходного периода в какую-то новую реальность.
Проблема Путина (для других) оказалась в том, что избиратель, общество в целом, включая в какой-то степени и олигархов, ждали от него не объявления «эпохи Ельцина» царством божиим на Земле, а выхода из этого царства куда глаза глядят.
Путин это понял. Тем более что та же самая мысль сидела и в его голове.
Путину предлагалось достроить ельцинский режим, усовершенствовать его.
Но он не мог это сделать именно потому, что нельзя ничего построить, находясь на середине реки. Надо пристать к какому-то берегу.
Путин пристал к идейно близкому ему берегу государственности (а иной человек и не сумел бы начать в Чечне делать то, что начал Путин).
Просчет с Путиным состоял в следующем:
1) Путин не завяз в Чечне, а, в общем-то, довел дело до конца (в определенном смысле, конечно);
2) его не назначали секретарем Совета безопасности, как Лебедя в 1996 году, а избрали президентом страны. Не тем, кого снимают, а тем, кто сам снимает;
3) Путин оказался, в отличие от Ельцина, человеком с собственными, а не только заемными идеями в голове. И к тому же молодым;
4) старые корпоративные связи Путина оказались сильнее, чем новые, те, которыми он оброс в Кремле. Ибо та, старая корпорация это Система, а новая корпорация это еще не сварившийся до конца бульон. Данное обстоятельство позволило Путину стремительно сформировать рядом с не его правительством свое: в виде Совета безопасности, а затем и семи федеральных наместников;
5) Путин, осознающий, что попал он в Кремль случайно, увидел в этой случайности и некий исторический промысел, некую свыше возложенную на него миссию спасти Россию (а даже, как многие отмечают, да и сам Путин об этом говорил публично, еще шире: спасти Европу от нашествия агрессивной части ислама);
6) Путин во всем оказался противоположностью Ельцина (почему и победил тех, кто представлялся иными ипостасями БН), а по идеологии так прямо Антиельциным. И этот свой антиельцинизм, сопровождающийся лояльностью лично Ельцину, что часто бывает в истории, Путин был обречен проявлять.
Путин решил уничтожить ельцинский олигархический режим в принципе, создав вместо него единую олигархию-государство, соединив ее с рыночной экономикой.
Путин решил уничтожить ельцинский олигархический режим в принципе, создав вместо него единую олигархию-государство, соединив ее с рыночной экономикой.
Все сопротивляющиеся должны быть, согласно этой модели, разгромлены. И соответствующий процесс пошел. Совершенно естественный для той России, какой ее Ельцин передал Путину. Здесь Путин действительно не творец истории, а ее объективное орудие.
Во всей чеченской эпопее Путина это уже субъективно читались эти, и только эти, содержание и форма его действий. Здесь Путин органический политик. Он делает то, что хочет сам и что в большинстве своем жаждет страна сегодня, после 8 лет ельцинизма.
В каком-то смысле политика Путина это каток истории.
Но сровняет ли он вообще российское политическое поле или проложит на нем некие магистрали, оставив в неизменности уже возникший демократический пейзаж, это вопрос.
Каждый на этот вопрос отвечает сам. Я скорее оптимист, чем пессимист.
Хотя, конечно, до конца еще не ясно, будет ли Путин следовать антиельцинизму как догме или разовьет его как творческое учение, не убивающее все в практике своего предшественника.
Независимая газета, 13.09.2000
Какое у нас тысячелетие на дворе?
(Сегодня еще второе, а послезавтра уже третье)
Завершался последний год второго тысячелетия по принятому современным человечеством летоисчислению. И естественно, моя статья в последнем в 2000 году выпуске «Независимой газеты» была посвящена переходу России из второго тысячелетия в третье.
Но 2000 год был ещё и первым годом президентства Владимира Путина, приход которого в Кремль, бесспорно, стал главным политическим событием 2000-го в России, а как через некоторое время выяснится, и в мире. И обойти это событие в своей предновогодней статье я не мог.
Россия переходит в третье тысячелетие так и не познавшей себя до конца одни за правое дело, другие за левое, а вместе все кружатся на месте (извините за стихи). В головах у большинства либо сумбур, либо смиренная усталость.
Между тем последние 15 лет, начиная от горбачевского апреля 1985-го, дают нам, по сути, полную парадигму всех реально уже случившихся и соответственно единственно возможных в будущем сценариев развития страны. Даже только ельцинские 9 лет заключают в себе весь фундаментальный цикл традиционного российского исторического круговорота: начав как революционер и реформатор, БН закончил застоем, почти равным брежневскому.
И всегда так у нас. Черного российского кобеля не отмоешь добела. Если это и банальность, то, извините, не моя, но гениальная.
Все наши реформы всегда имели главным итогом либо развал страны, либо гниение, начинавшееся непременно сверху.
Но сказанное не означает, что повода для оптимизма нет.
Он есть, если только научиться, наконец, смотреть на жизнь (человека, России, человечества) трезво.
Большевики были романтиками оттого и выродились в надзирателей ГУЛАГа. Они верили в идеального человека, который не пьет, не ворует, общечеловеческие ценности (мировую революцию и всеобщее равенство) ставит выше материального благополучия своей семьи.