Известно мне только то, что живет он в непроходимых болотах, но Боги покажут путь, когда придет время. Они покажут дорогу, покажут бабка закачалась, кажется, войдя в транс. Я сама пойду с твоим мальчиком, шептала она с закрытыми глазами. Я отведу, отведу его домой
Юр уже услышал все, что было нужно, а на плохо слышимое бормотание внимания не обратил. Слегка тряхнув бабку за плечо, возвратил ее на землю обетованную и, вглядевшись в ее открывшиеся глаза, убедился уже вернулась.
Я верю тебе, Взора, но сына с тобой не пущу, сказал он, глядя в лицо ведуньи.
Взора нахмурилась.
Ты претишь Богам, Юр, проскрипела бабка, потирая сухонький костлявый кулачок ладонью и разминая пальцы.
Нет, Взора, не права ты. Кто я такой, чтобы им претить. Калин увидится с этим воином, раз того желают Боги, но только я пойду вместе с сыном.
Да будет так, проскрипела старая женщина и, почтенно кивнув на прощанье, поковыляла к калитке, переваливаясь, как утка, с ноги на ногу.
Когда уснула Инала и ушла врачевательница, Юр усадил сына за стол, пересказал все то, что узнал сегодня от Взоры, и еще раз вспомнил прошлое ее пророчество.
Мальчик сидел, задумчиво глядя в одну точку и не замечая того, как крутит на столе пустой глиняный стакан.
Он не разделял религиозных страхов отца, потому что не верил в Богов, особенно после того, как узнал их в лица, найдя статуэтки и многое другое в ящиках музейного склада. Он даже прихватил оттуда несколько полезных вещей, но как рассказать об этом отцу и объяснить, что те, кого они считают младшими Богами, вовсе ими не являются? Как? Это знание убьет в отце веру. Великую веру в силу, в чудо, в защиту. Ведь все происходящее вокруг можно объяснить наукой? Или нет? Тогда как же разобраться с предсказаниями этой противной старухи? Кто и зачем в таком случае посылает ей странные видения? Боги? Какие Боги тогда?
Мальчик застонал, взялся за голову. Мысли терзали его разум и душу.
Юр молча наблюдал за сыном. Не мешал.
В мире происходит много необъяснимых вещей, и все, что невозможно объяснить наукой, сваливают на высшие силы и, чем народ темнее в знаниях, тем больше он приписывает Богам, тем самым интуитивно защищая себя. Все эти запреты под страхом кары небесной и геенны огненной в итоге хранят людей от множества страшных ошибок и жутких поступков. Если у человека не было бы страха, что его покарают в любом случае, и как не прячь дурное Боги всевидящи, то в мире было бы гораздо больше зла. В таком случае, получается, что нет никаких Богов, и люди придумали себе запреты и кары для сдерживания. Но, в таком случае, кто тогда творит чудеса? А призраки и колдовство откуда? Как это объяснить? В колдовство Калин тоже не верил, до недавнего времени, пока не стал обладателем семейного клинка.
Рука мальчика сама собой потянулась к ножу, крепко сжала рукоять, почувствовав мягкие толчки пульсирующего тепла.
«Идти с полоумной бабкой-наркоманкой к чертям на задворки ради сомнительной встречи с возможно и не существующим воином-отшельником, рискуя своей жизнью и жизнью отца?» ум заходил за разум, голова начала болеть, мальчику просто хотелось взвыть и забиться в темный угол от всего и от всех, но ему нужно принять какое-то решение отец ждал ответа.
Размышления прервал голос матери, неожиданно поднявшейся с постели.
Чего вы тут сидите, полуношники? Инала вышла из спальни, слегка пошатываясь, растрепанная, в длинной ночной рубашке. Глаза ее, воспаленные от слез, все никак в норму не приходили потому, что плакала женщина ежедневно, почти постоянно. Идите спать, сказала она слабым, дрожащим голосом, растеряно блуждая взглядом по комнате, Калину столько дел ведь на завтра, да и тебе не меньше.
Юр подхватил жену под локоть, усадил на лавку, налил в стакан молока.
На, испей. Теплое.
Она ничего не выражающим взглядом посмотрела на места, где обычно сидели девочки, и слезы вновь двумя дорожками потекли по щекам.
Мам, меня Стривор в ученики берет, вдруг ни с того ни с сего соврал Калин. Я должен уехать, ты не против?
Что? Что ты, сказал, сынок? посмотрела она растерянным взглядом на сына, медленно повернула голову в сторону мужа. Говорила она медленно, будто вспоминала каждое слово. Ты это слышал, Юр? Как это, к Стривору? Чему он нашего мальчика научить сможет?
Юр с болью в сердце смотрел на еще недавно прекрасную супругу. Теперь же перед ним сидела, казалось, чужая, бледная, изможденная женщина, на вид гораздо старше, чем его Инала. Красные глаза и черные круги под ними, лицо осунулось, глубоко залегли морщины, волосы спутанные, и только сейчас Юр заметил, что почти седые, а на белесых щеках блестели две мокрые дорожки от не просыхающих слез.
Он опустил взгляд в стол и принялся врать, чего ранее не делал никогда:
Пусть поедет, не держи его, Инала, не всем же в нашем роду быть деревенщинами. Выучится и станет наш Калин важным человеком. Уж, слава Богам, род наш позволяет даже в столице на обучение поступить, не то, что у ключника безродного. Денег у нас на такую учебу нет и связей тоже, а вот фамилия есть, и этого не отнять. Приглянется наш сын князю, глядишь, и поможет в люди выбиться.
Инала, насмешливо вскинув бровь, криво улыбнулась одним уголком иссохших губ.
Неужто ты сына нашего в бояре пророчишь? прошелестела она севшим до шепота голосом.
Слова супруги почему-то так задели Юра, что вдруг, неожиданно даже для себя самого, он слегка вспылил:
Не быть ему боярином, басовито пробурчал он, не поднимая глаз на жену, и даже счетоводом не быть, коли ты его от юбки своей не отпустишь. Есть таланты у ребенка, есть и люди, что помочь могут, а ты держи его дома, пусть сидит, охотой промышляет, это у него тоже неплохо выходит.
Калин сидел, уткнувшись подбородком в грудь и положив руки на колени, скрупулезно вычищал грязь из-под одного ногтя другим, до боли закусив нижнюю губу.
Инала посидела молча пару минут, потом тихо поднялась с лавки и нетвердым шагом ушла в спальню. Стакан с молоком так и остался стоять на столе не тронутым.
Юр прокашлялся и изрек:
Ну, вот и поговорили. Права мать завтра вставать рано, работы много, иди, укладывайся спать. А этот вопрос мы позже порешаем. Не боись. Уж коли ты решился, я уговорю ее.
Калин еще долго не мог уснуть, все лежал и слушал тяжелые, мрачные шаги отца, который бродил под окнами во дворе, нарезая очередной круг. Отец медленно вышагивал под перекличку звезд уже не один час и все думал, думал, думал Бывало, и вслух рассуждал, а еще говорил с Мурайкой, что Калин тоже слышал, вернее сказать, видел, нечаянно поймав ментальную волну, как в радиоэфире. Вот и не спалось мальчишке, а рассвет все близился, скоро вставать
Юр все разложил уже по полочкам: и кому за женой приглядеть в его отсутствие, пока он с сыном по болотам бродить будет, а это неделя, наверное, никак не меньше. И на кого хозяйство оставить тоже придумал. Не мог он придумать лишь одного: на чьи плечи переложить свой пост Старейшины на время похода. И еще одна мысль сильно терзала его душу а правильно ли он поступит, если отпустит сына в столицу за девочками? Не сгинет ли там его мальчик вместе со всеми? Вернется ли? Нет, навряд ли он исполнит задуманное и вернет сестер и друга, да и сам, верно, погибнет. Каким бы непростым он ни был, обученным и умелым, но как ни крути, Калин всего лишь ребенок мальчишка одиннадцати лет от роду, и переть против имперской системы у него никаких сил не хватит. Выходит, что как ни крути, а силенок-то маловато у подростка для задумки этой. Ему бы подрасти, подучиться искусствам боевым но что он может дать сыну? Чему научит, если сам наукам военным не обучен. Деревенщина
Сильно задел его тот недомерок в черных кожаных одеждах, с плетью в руках. Лет-то пареньку едва ли двадцать наберется, да весу в три раза меньше, чем у него самого, а как врезал Вырубил с одного тычка а мог бы и убить с неменьшей легкостью. Вот бы Калина к такому в ученики отдать на годик-другой, но где сыскать подобного человека? Может, и права Взора, надо сходить в эти болота первое же ее пророчество сбылось, глядишь, и тут правду сказывает, а не бред после дурман травы несет. Тут еще и Мурайка маслица в огонь подлила, показав в виртуале картинку в позапрошлом году она видела, как человек на самой границе у болот охотился на грюма, мутанта-медведя. Нормальные люди этого зверя десятыми тропами обходят и, лишь завидев след, в ужасе бегут подальше от тех мест, а он в одиночку и завалил. Мда Возможно, вполне возможно, это и есть тот самый воин, о котором Взора сказывает.
Юр уселся на ступеньку, крутя в пальцах вынутую из шерсти на Мурайкиной морде сухую травинку, размышлял:
«Ну, ничего, времени пару дней еще есть, погоды днем пока стоят вполне себе терпимые по холоду ночевать в лесу можно, вот только, жену уговорю да, наверно, схожу в Храм и попрошу Сергия подменить меня по долгу службы, ну и жертву Богам перед дорогой дальней принесу»
Ну, вот и хорошо, ну, вот и порешали, бубнил он себе в бороду чуть слышно. Ну, что, Мурочка, сама походишь пока до лесу и обратно? Молодца. А доиться Марьянке дашься? Ну, умница ты моя, ну иди, иди поглажу.
Ну, вот и хорошо, ну, вот и порешали, бубнил он себе в бороду чуть слышно. Ну, что, Мурочка, сама походишь пока до лесу и обратно? Молодца. А доиться Марьянке дашься? Ну, умница ты моя, ну иди, иди поглажу.
Животное, сделав к Юру пару шагов, опустило рогатую голову, подставляя морду, и довольно зажмурило свои овальные глазища.
Ты тут присматривай за всеми, говорил Юр навке, нежно проводя кончиками пальцев по волоскам над носом. Иналу мне береги.
Мурайка отослала Юру ответ, как она с палкой в зубах скачет перед Иналой и виляет от счастья своим мощным тазом, мотая хвостом в разные стороны и распугивая несчастных сивучей.
Юр рассмеялся.
Нет, Мурачка, ты лучше собаки. Давай, милая, я тебе водички подыму из колодца, испей да поди, погуляй. Глянь, светло уже, и солнышко скоро подымится, а я Калина сейчас разбужу да схожу-ка к Сергию, побеседую с ним трохи, глядишь, и придет еще какая мысля путная в голову мою дурную. Ох, батька, батька, что же ты так рано меня одного-то оставил
От воспоминаний о казни у Юра так сильно защемило сердце, что потемнело в глазах. Он застонал, прижав ладонью грудь, лицо исказила гримаса боли, как физической, так и моральной, и которая из них терзала яростней не разобрать. Очень хотелось закричать во все горло, но с губ сорвался лишь глухой стон. Юр кулем завалился набок.