Проходи, не задерживайся!
Осторожней, вы! Не скот гоните! возмутилась она.
Но-о, разговорчики, в карцер захотела? взвился конвоир.
Карцер это плохо, даже на Лубянке, прошептала за ее спиной космополитка Соболь.
И Надя замолкла, а кому охота в карцер? Другой охранник чином постарше, с двумя звездочками на погоне, видимо, начальник конвоя, с пачкой формуляров в руке, открыл тяжелую дверь-решетку.
Сколько вас тут? спросил он обитателей клетки.
Полно нас, пять, пять, закричали из темноты.
Где пять? Четверо вас, посчитал он. И к Наде: Фамилия? Имя, отчество? Год рождения? Статья? Срок? Проходи!
Вместо верхних полок сплошные доски, свободным оказалось место в середине. К огорчению, Муха и Соболь попали в другое купе. Две женщины, похоже, что блатнячки уже заняли места к стенкам. Одна из них, худая, с большим, крючковатым носом, покосилась на Надю, услыхав ее статью. Надя, тут же, про себя окрестила ее «Носатая». Другая, помоложе и даже хорошенькая, приняла ее за свою и заговорщически подмигнула:
Ничтяк, корешок, здесь теплее! и объяснила, как нужно поставить ногу на край нижней полки, затем другую на ячейку решетки и тогда легко вспрыгнуть наверх, где можно только сидеть, упираясь головой в потолок, или лежать.
Помнилось Наде, состав не отправляли около суток.
Помнилось Наде, состав не отправляли около суток.
Пока всех не разведут по вагонам, да раз двадцать не пересчитают, не тронемся, подала голос из своего угла Носатая.
Да, этап большой, Надя повернулась к ней с намерением поддержать добрососедские отношения.
Ха! Большой! Разве это большой? охотно откликнулась Носатая. Когда я первый срок тянула, нас в Казахстан отправляли, так это был этап! Одних политиканов больше тысячи!
Батюшки! Куда же их? спросила Надя, вспомнив симпатичную космополитку Соболь.
Куда куда? Известно. Караганда, Джезказган, Экибастуз все шахты. Срока у них будь-будь. С врагами народа не якшаются.
Надя задумалась: «Она сказала: «с врагами народа», что ж это я жила на свете, а с врагами не встречалась, а их, оказывается, так много». И тотчас припомнила, что уже слышала про врагов, давно, еще в детстве, когда пошла в первый класс. Сидела впереди нее на парте девочка, Ксана Триумфовская. Была она соседкой тети Мани, через два дома. И случалось, вместе бежали, опаздывая в школу. Незадолго до 1 Мая Ксана в школу не пришла. Случайно услышала, тогда Надя, что забрали самого Триумфовского, прямо с работы, а ночью подъехала легковушка и увезла мать Ксаны. Тетя Маня забрала девочку к себе и хотела удочерить, но за ней приехал военный, забрать в детдом. Ксана со страху кричала как резаная на всю Малаховку. Но военный сказал ей, что везет к маме, а тете Мане ответил, что дети «врагов народа» должны воспитываться надежными воспитателями, чтоб вырасти достойными гражданами своей Родины. Надя, как ни старалась, не могла вспомнить Триумфовского-врага. Смутно припоминался ей маленький человечек в больших очках и калошах, когда возвращался он с работы из Москвы и проходил мимо их забора. Дом их заселили другими людьми, а потом началась финская война, морозы, и о Триумфовских больше никто не вспоминал. Забыла о них и Надя.
Вечером всех по очереди сводили в уборную и выдали кусок хлеба и по половинке ржавой селедки, потом из жбана по кружке рыжевато-мутной бурды «чай».
Не ешь селедку, пить захочешь, до утра воды ни за что не дадут, посоветовала та, что помоложе.
Во время вечерней поверки она назвала себя Марией Семеновной Бурулевой, 1928 года рождения, ст. 62, срок пять лет, но Наде сказала:
Зови меня Мэри, меня так все зовут.
На нижней лавке, где-то под сплошняком, не переставая ни на минуту, надсадно заливался скрипучим плачем ребенок. Надя свесилась вниз посмотреть на жильцов нижнего этажа. Совсем еще юная женщина, повязанная по-деревенски платочком, подняла на Надю темные глаза, обведенные черными кругами. На руках она держала крохотного ребенка и совала ему в ротик свою грудь. Малыш вертел головой и сердито скрипел.
Ну, буде, буде, сынку, спи, спи
На другой, через проход, лавке лежала с головой укрытая фигура.
«Точно покойник, зачем она там укрылась?» подумала Надя и улеглась на свое место.
Положив голову на свой мешок, она задремала. Сквозь сон слышала, как звякнули буфера и тихо, крадучись, словно стесняясь своего груза, состав тронулся.
Куда нас теперь? тихонько спросила она Мэри.
Ты что же, не знаешь куда? подняла голову Мэри. В Горький, на пересылку, оттуда во все стороны, кому куда, и сердито добавила. Кончай болтать, спать надо. Эй, там, внизу, угомони ребенка!
Надя вытянула ноги и опять попыталась заснуть. Скверные, тяжелые мысли тотчас полезли в голову. Зачем я еду? К чему напросилась к черту на кулички! Иди-отка, иди-отка, отстукивали мерно колеса.
Верно, верно, идиотка, в такт колесам повторила она и заснула, точно провалилась в бездну. Но, как ей показалось, тотчас проснулась от громкой перебранки.
Заткни ему пасть, что он вопит, не переставая, день и ночь, спать никому не дает, яростно кричала Мэри.
Сейчас я ему сама рот заткну, гудела Носатая. Надя свесилась вниз:
Чего он все время плачет?
Исти хочет! горестно прошептала женщина.
Так покорми его!
Не маю молока, во, дивись! и она сунула ему обвислую, тощую грудь с большим, как палец, коричневым соском.
Ребенок разинул беззубый рот и пронзительно закричал.
Заткни его, иль я его придушу, падла! бесновалась Мэри.
Сука бандеровская, придуши своего ублюдка, все едино сдохнет, вторила Носатая.
В обе стенки застучали разбуженные зечки. Густой мат повис в воздухе.
Що вы, громодяне, хиба ж я виновата, колы не маю молока, испуганно оправдывалась женщина.
Молока нема? завопили из других клеток. Ты о чем думала, морда твоя бандеровская, когда ноги растопыривала? Молоко было и сало было!?
Придушите его там, да и дело с концом.
Господь с вами, опомнитесь, люди! Побойтесь гнева Господня? Или озверели вы совсем? Креста на вас нет, впервые подала голос нижняя полка, молчавшая до сих пор. В чем виновато несчастное дитя?
Спать не дает! Мы вторые сутки маемся, раздалось отовсюду.
Ты, баптистка, Христова невеста, и на камнях с боем барабанным уснешь, а мы не можем!
Стойте, постойте, закричала Надя. Сейчас мы его накормим! Она вспомнила, что в ее мешке на дне давно болтается банка сгущенного молока из самой первой передачи от тети Мани.
Вот! обрадовалась она, вытаскивая банку. Сейчас он поест и уснет.
Храни тебя Господь, добрая душа! пробормотала бапистка и опять укрылась с головой.
А чем открыть? Нечем!
Зови вертухая, пусть откроет, приказала Мэри. Будите его!
Не станет открывать, не положено нам железные банки, засомневалась Носатая.
Давай зови! Перельет в кружку, горячилась Мэри и забарабанила ногой по решетке. В соседних купе-клетках тоже завозились, загорланили: «Дежурный, эй, конвой!»
Будет спать, зеки разбежались!
По коридору, громко топая сапогами, примчался надзиратель.
Что еще за крики? А ну, смолкните! В чем дело?
Гражданин начальник, ребеночек у нас с голоду помирает, жалобно, словно не она только что вопила, как одержимая, проговорила Мэри. Крошка совсем, а у матери молока нет, добавила она и сокрушенно вздохнула, сморщив лобик.
А я что? У меня таких приспособлениев нет! развел руками конвоир.
Вы банку со сгущенкой нам откройте, а мы его сами покормим.
Жестянку? Не положено!
А вы ее в кружку перелейте да кипяточку добавьте, чтоб не слишком сладко, да тепленькое было.
Не положено! мотнул головой вертухай, но все же дверь открыл и взял банку.
Из клеток послышались оживленные голоса.
Сейчас принесет, погоди, натрескаешься, будешь толстенький, скорее лопнешь! пошутила Мэри и дотянулась до низу рукой потрогать пальцем крохотный носик на красном, сморщенном личике.
Ишь, надрывается, и откуда сила берется.
Сама дивлюсь, другий день крохи не ив, с отчаянием покачав головой, прошептала мать.
Минут через десяток вернулся конвоир с алюминиевой кружкой, от которой валил пар.
Мэри с ловкостью обезьяны соскочила вниз и схватила кружку.
О! Горячее! обжигая пальцы, воскликнула она. Спасибо, гражданин начальник!
Спасибо! нестройным хором раздалось из клеток по коридору.
Надо попробовать, не горячее ли, руку жжет. сказала Мэри и отхлебнула глоток. Радостное выражение ее лица вдруг сменилось недоумением. Она сделала еще глоток, и лицо ее исказилось гневом.
Что это? закричала она на весь вагон. Это вовсе не молоко, попробуй! протянула она кружку Наде.
Горячая вода, забеленая молоком, как после мытья молочного бидона, объявила во всеуслышание Надя.
Больше проверки не требовалось. Никто не сомневался, что конвой поступил именно так.
Эх гад! Вот гад! Слышите все? У голодного ребенка молоко схавал!
Какие только не посыпались проклятья в его адрес! Весь гнев, всю злобу и затаенную обиду на охрану, вынашиваемую скрыто, в душе, выплеснули в ярости зечки.
Чего только не пожелали ему! Сгнить от сифилиса, утонуть в нужнике, захлебнуться собственной мочой, подавиться своим дерьмом и еще много подобных пожеланий, каких самая лихая фантазия не придумает. Удивительный этот уголовный мир. Только что готовы были удушить дитя, чтоб не мешал спокойно отдохнуть, и тут же весь гнев обрушили на такого же жулика, как они сами, подумала Надя, наблюдая, как бесновались ее соседки. Взбудоражился весь вагон. Требовали начальника конвоя. Стучали кулаками и ногами, сотрясая двери и стены.
Наконец появился лейтенантначальник конвоя.
В чем дело, почему ночью шум? Кто меня требовал?
Мы, мы, закричала Мэри и, возмущенно размахивая руками, объяснила причину.
Откуда банка? скосив глаза в сторону, не глядя на нее, спросил он.
Моя это банка, поспешно вмешалась Надя.
Моя это банка, поспешно вмешалась Надя.
Фамилия, статья, срок? как заведенный выпалил лейтенант.
Надя ответила.
Где проходили обыск? Почему не изъята? Кто разрешил?
Нас нигде не обыскивали.
Воров не обыскивают, они свои! крикнули из соседних клеток.
Разговоры! повысил голос лейтенант и приказал подошедшему в этот момент конвоиру:
Позови Капустина.
Едва завидев виновника переполоха, женщины пришли в; неистовство.
Он, он сожрал молоко у голодного ребенка!
Молчать всем! натужно гаркнул лейтенант, покрываясь багровой краской.