Прекратить смех!
Подскочил лейтенант, начальник конвоя, зыркнул на Муху:
В чем дело? Почему шум?
Вот, гражданин начальник, девушка, артистка наша, клопов боится, а мы
Что-о-о? выкатив глаза, заорал он во всю мочь.
Клопиков опасается, повторила Муха, умиленно заглядывая прямо в вытаращенные глаза.
Лейтенант круто развернулся к строю.
Прекратить разговоры, я вам покажу смешочки! и быстро зашагал вдоль рядов, зная, чем оканчиваются подобные пререкания с блатными. Последнее слово всегда за ними. Сделают посмешищем.
Наконец все три телятника были тщательно проткнуты и побиты кувалдой. Не обнаружив ничего подозрительного, конвоир доложил о готовности теплушек следовать предписанным маршрутом.
Началась посадка.
Держись рядом, я те место займу, шепнула Муха и, работая плечами и локтями, одна из первых ловко вскочила в вагон.
В широко раздвинутую дверь были видны встроенные вторым этажом сплошные нары, влево и вправо лучшие места, куда так стремилась попасть Муха, а она-то всегда знала, где получше.
Как ни подгоняли окриками зеков, «Быстрей! Шевелись! Поворачивайся!», посадка заняла много времени. Прежде чем подняться в вагон, что было совсем непросто из-за высоты, нужно назвать фамилию, имя и прочее, после чего формуляр передавался новому офицеру начальнику конвоя, который с новой бригадой конвоиров доставит этот этап к месту назначения. Таким образом происходила не только посадка по вагонам, но и передача заключенных по счету другим сопровождающим охранникам. Все эти тонкости отмечала про себя Надя одна, как ей казалось. Другим было безразлично, кто будет их охранять, без охраны не останутся, важнее занять место на верхнем сплошняке или хотя бы у печки-буржуйки, ржавая, закопченная труба которой торчала в грязном оконце. Многие были по второму или даже по третьему сроку и хорошо изучили законы и правила лагерной жизни. Остальные долгосрочники за время долгого пребывания успели походить по этапам и тоже кое-чему подучились. Новичков-первосрочников было немного. Они легко узнавались по растерянным лицам. Забравшись в вагон, Надя увидела на верхних нарах Зойку Муху.
Давай сюда! крикнула она.
Так, благодаря стараниям Мухи, Надя очутилась на одном из лучших мест. Третье от стены на правой стороне в левом углу. Не холодно и не в середине, где господствовал уголовный мир. Нерасторопным новичкам, пожилым и контрикам остались места внизу у параши и дверей. Надя огляделась вокруг. Точно в театре, в два яруса, дверь сцена, в бенуарах блатнячки. У самой двери она увидела Космополитку. Муха тоже заметила ее:
Херово ей будет, сказала она. Из дверей несет, и парашу выносить будут, и раздача. Херово!
Давай, возьмем ее, чуть подвинемся, теплее будет, предложила Надя.
Чиво? Куда еще! завозились, протестуя, соседки, но она, не слушая их, крикнула:
Соболь, Ирина! Давайте сюда! Здесь место есть.
Вот свое и уступишь, разозлилась Зойка.
И уступлю, ощетинилась Надя и протянула руку, помогая Космополитке взобраться наверх при злобно-раздраженном гуле правого крыла и середины.
Хватит зудеть, человеком надо быть, сказала она ворчащей Зойке. Помнишь, как Розяка фиксатая тебе наказывала?
При имени Розяки фиксатой воровки насторожились, пристально изучая левый угол.
А мы Розяку фиксатую здесь не кнокаем, раздалось с правой стороны, но все же, еще немного пошипев, замолкли. Стали устраиваться.
Вещи под голову клади, чтоб ночью не разворовали, командовала Муха, быстро сменив гнев на милость. В сущности, она была добрая и отзывчивая. И не могла долго сердиться на то, что сама только что сделала втащила на блатные места Надю.
Начальник конвоя поднялся на подножку и заглянул вовнутрь вагона, потом спрыгнул и сказал:
Готово!
Двое солдат-конвоиров задвинули дверь, было слышно, как снаружи забивали засов. Этапницы перестали галдеть, притихли.
«Почему же никто не плачет, не бьется головой о стену, уезжая в такой далекий край и, быть может, навсегда? Есть у них родные, друзья, любимые?»думала Надя, глядя, как отупелое безразличие овладело большинством и только нагловатые уголовницы чувствовали себя по-хозяйски. Верно, что тюрьма и этапы их дом родной. Большинство этапниц называли одну и ту же статью 58а, 58б, 588, 5810, 5811, и какие-то прямо несусветные срока: 10, 15, 20, 25 лет и еще какие-то довески в виде поражения в правах, высылки и других административных взысканий. Надя уже знала, что эти статьи даются «врагам народа», «космополитам безродным», «шпионам иностранных разведок» и «болтунам», но почему их так много? Ей хотелось поговорить с ними, спросить, почему они стали врагами, «продавали Родину» американцам или еще кому-то? Наконец, за что готовились убить «друга детей», любимого вождя товарища Сталина? И в то же время это как-то не вязалось с усталыми, измученными женщинами, смирными и совсем не воинственными. Ее размышления были грубо прерваны толчком в спину.
«Почему же никто не плачет, не бьется головой о стену, уезжая в такой далекий край и, быть может, навсегда? Есть у них родные, друзья, любимые?»думала Надя, глядя, как отупелое безразличие овладело большинством и только нагловатые уголовницы чувствовали себя по-хозяйски. Верно, что тюрьма и этапы их дом родной. Большинство этапниц называли одну и ту же статью 58а, 58б, 588, 5810, 5811, и какие-то прямо несусветные срока: 10, 15, 20, 25 лет и еще какие-то довески в виде поражения в правах, высылки и других административных взысканий. Надя уже знала, что эти статьи даются «врагам народа», «космополитам безродным», «шпионам иностранных разведок» и «болтунам», но почему их так много? Ей хотелось поговорить с ними, спросить, почему они стали врагами, «продавали Родину» американцам или еще кому-то? Наконец, за что готовились убить «друга детей», любимого вождя товарища Сталина? И в то же время это как-то не вязалось с усталыми, измученными женщинами, смирными и совсем не воинственными. Ее размышления были грубо прерваны толчком в спину.
Э! Оглохла? Я говорю, похлять не мешало бы, котомкой пошуруди!
Чего? не поняла Надя.
Я говорю, не мешало бы батоном подавиться, сметаной отравиться, весело сказала Муха.
А! догадалась Надя. Ну и нюх у тебя! Настоящая Муха! и полезла в свой мешок.
Как раз накануне этапного дня Зинаида Федоровна, еще не зная о нем, наугад, по наитию свыше, принесла передачу: кое-какие продукты и теплые вещи. Кроме Нади, продуктов ни у кого не было. Зойка Муха детдомовка, у Космополитки кроме пайки, тоже ничего нет, и она была рада поделиться с соседками.
Ты, керя, сильно не бросайся сидором, самой голодать придется. Тащиться будем не меньше месяца, предупредила Зойка, когда Надя вывалила содержимое продуктовой сумки рядом с собой.
Ешьте, девчата, пригласила она, на месяц все равно не хватит. Авось с голоду не дадут помереть, и вспомнила тетю Маню: «Рука дающего да не оскудеет».
Рука берущего да не отвалится. Это точно, подтвердила Муха, отправляя в рот кусок копченой колбасы.
Космополитку надо было уговаривать, прежде чем та взяла кусочек сыру и печенье. Больше наотрез отказалась.
Ни за что, сказала.
Муха неприязненно покосилась на конкурентку:
Вот еще! Уговаривать надо!
В первую же ночь у Нади из-под головы украли из мешка остаток сыра и колбасу.
Я говорила, ешьте! Вот вам, теперь за ваше здоровье съедят!
Зойка пришла в бешенство:
Суки позорные, падлы, проститутки.! бесновалась она. Сейчас педерасткам шмон устрою, найду пасть порву!
Найдешь, ищи в параше! завопили жители правого крыла.
Из угла приподнялась фигура. При свете тусклой, засиженной мухами лампочки было видно, что это немолодая, со скуластым, надменным лицом женщина. Брови ее, как две черные пиявки, изогнулись вопросительно дугой.
Кто же там так скандалит? спросила она, медленно чеканя каждое слово. Это ты, Муха-цокотуха?
При виде ее Муха сразу остыла и сжалась:
Кешар увели из-под головы.
Заткни хлебало, а то слетишь к параше, другие тоже желают кушать, еще спокойнее произнесла женщина и опять улеглась на свое место.
Кто это? понизив голос, спросила Надя.
Кто я? услышала женщина. Спроси Муху, она знает!
Манька Лошадь это, в законе она, понятно? зашептала Зойка в самое ухо Наде. Тут все под ней на цирлах бегают.
Это она вам начальство, а я незаконная, громко, во всеуслышание, заявила Надя.
Ну, ты, не очень знаешь, отшатнулась от нее Муха. Мне не личит с ними заводиться.
Еще бы, свои все, пробормотала Надя, но про себя подумала «это я пришей кобыле хвост ничья».
Утро началось с поверки. Конвоир согнал всех в одну сторону, приказал построиться по двое, тем временем другой, с кувалдой, полез наверх и поколотил каждую доску отдельно, потом стены и потолок, затем спустился на пол и еще побил пол.
Всех перебили, спите спокойно! объявила Муха. Кое-кто несмело засмеялся, вспомнив вчерашний инцидент.
Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно, сказала молоденькая политическая зечка, которую все называли Света.
А вы не смейтесь, шепотом сказала маленькая бытовичка с тремя статьями. Были случаи побегов через проломы в полу и даже через крышу на полном ходу!
Неужто? насмешливо округлив глаза, удивилась Света.
В натуре были, подтвердила Муха. Только не ваш брат, контрики-болтуны, с презреньем покосилась она на Свету. Бежали законники, и многие с концами.
Чудо-акробаты! снова восхитилась Света.
Иль от безнадеги, не приняв насмешки, уточнила Муха.
Как это, от безнадеги? решилась спросить тихонько Надя.
Как это? Что это? Мне уж объяснять осточертело, раздраженно воскликнула Муха и отвернулась.
Пионерка охотно пустилась объяснять:
Вот, скажем, у вора-рецидивиста по нескольким статьям четвертной сроку, еще за побеги, в карты, может, начальника какого проиграл, того и наберется лет на сорок чего ему ждать? Удастся хорошо, а нет, один! такого в побеге обязательно пристрелят, коли поймают. Поняла?
Поняла!
Страшный, непонятный мир открывался перед ней. Сорок лет срока освобождают человека от подчинения законам. Он живет как бы без узды, разрешая себе все недозволенное. Его не расстреляют расстрелы отменены (В 1945 году по указанию Сталина, смертная казнь в СССР была отменена), а там какая разница: 35-40-45, хоть сотня! Такой убьет, глазом не моргнув.
Дальше размышлять не пришлось: конвоир облазил все закоулки, ощупал все узлы и котомки, осмотрел чемоданы и содержимое мешков и скомандовал:
По одному, переходи на ту сторону!
Всех пересчитали по головам и велели стоять на другой стороне, пока кувалдой не была проделана та же работа слева.
Двое зечек, зажимая носы и отворачивая головы в сторону, потащили парашу.
Ишь, носы заткнули! Свое несете, свое не пахнет, захихикали с верхних нар.
Потом подкатили тележку с бачком, и солдат в грязном, замусоленном переднике стал разливать черпаком баланду.
Каждому алюминиевая миска, до краев наполненная, так, что купался большой палец с черным ногтем, в овсяной жидкости. Ловко прицеливаясь, раздатчик шлепал в нее кусок ржавой селедки голову или хвост, середины не было.
Ложки и миски всем сдать обратно, не досчитаю, устрою шмон, предупредил он и оделил всех ложками и пайками хлеба.