Куда вас теперь? едва сдерживая слезы, спросила Надя. Ей было грустно расставаться со всегда веселой и по-своему даже остроумной балагуркой Мухой. Она одна, как никто другой, могла шуткой и заковыристым словечком снять тягостное напряжение, возникавшее порой в теплушке. Она была заступницей и руководителем Нади в этой странной, фантастической жизни.
А! Без разницы! махнула рукой Муха.
Она не грустила, ей везде был дом родной, везде находились «свои», знакомые. Надя даже слегка обиделась так мало занимала она места в Мухиной жизни.
А! Без разницы! махнула рукой Муха.
Она не грустила, ей везде был дом родной, везде находились «свои», знакомые. Надя даже слегка обиделась так мало занимала она места в Мухиной жизни.
Ушли около двадцати пяти человек, в основном уголовницы, бытовички и старые политические.
На север их не возьмут. Зачем они там? Там вкалывать надо, а блатнячки все равно работать не будут, сказала Света.
Посмотрим, сколько ты наработаешь. Это тебе не языком болтать, политикашки несчастные, раздалось с левой стороны.
Скажите на милость, откуда такая патриотка-карманница нашлась? В порядке любви великой к Родине карманы у граждан обирала? бойко отпарировала Света.
В сумерках было видно, как поднялась и села Манька Лошадь.
Кончай базар, сказала она своим глухим сиплым голосом, а то прыгнешь к параше.
Я б их всех давила, как вшей, не унималась блатнячка.
А я говорю, кончайте базар, еще раз повторила Лошадь и улеглась на свое место.
Утро застало этапников в пути. Очередной «молебен» надолго задержался, а с ним и кормежка, которую теперь все ждали с нетерпением. Когда, наконец, раздвинулась визжаще-скрипящая дверь, подуло настоящим холодом. Выглянув, Надя увидела: все белым-бело от снега.
Снег! Смотрите! воскликнула она. Но никто не порадовался ему.
Прошло немало дней, прежде чем состав дотащился до Котласа.
Считай, без малого половина пути, сказала Лысая.
Воровок сильно поубавилось, и все остальные почувствовали себя свободнее, хотя воровства уже бояться было нечего, продукты, взятые с собой, кончились, курево тоже. Конечно, если из шмотья что утащат обидно. Надя напросилась вне очереди выносить парашу на пару с высокой красавицей из политических. Очутившись впервые за много дней снаружи, она едва удержалась на ногах от потока свежего воздуха. Высоко в голубом холодном небе раскачивались и шумели верхушки громадных сосен и елей, глядя на них кружилась голова и слегка подташнивало от голода. Вдалеке по платформе сновали люди. Ее напарница, девушка из Прибалтики, сделав несколько шагов, внезапно остановилась и зашаталась. Надя выпустила ручку бачка и кинулась поддержать ее.
Подбежал сопровождающий охранник. Чего встали?
Плохо ей, видите? Чуть не упала, объяснила Надя.
Зачем пошла? Слабая, не берись, задергался конвой. «Кажется, зовут ее Бируте», вспомнила Надя.
Бируте, может, вернешься?
Пойду, пойду, постараюсь, тихо сказала она и взялась за парашу.
Шагай, давай, без обмороков тут! прикрикнул конвоир. Надя обернулась к нему:
Человеком надо быть!
Человеком надо родиться, возразила Бируте.
После Котласа заметно похолодало в теплушке, «буржуйка» уже не могла согреть продуваемое со всех сторон помещение. Пришлось вытащить из-под головы валенки. Надевая их, Надя увидела в голенищах с внутренней стороны две маленькие буквы «М. М.», вышитые красными нитками.
«Тетя Маня прислала», с благодарностью подумала она и впервые со времени отъезда из Москвы затосковала по дому. На душе стало тяжко и тошно. Впереди еще семь лет такого существования. И не голод и холод, и даже не тяжелая работа, о которой рассказывали бывалые зечки, пугающе страшны, а вот это вынужденное совместное сожительство таких несовместимых друг с другом людей, обреченных бесконечно долгие годы валяться на одних сплошняках. Рядом, справа, закинув руки за голову, лежала Космополитка, вперив в потолок отсутствующие глаза, а в них тоска зеленая. «Наверное, тоже о доме затосковала», догадалась Надя и посоветовала:
Вы бы хоть встали, размялись немного, ослабнете так.
Не хочу, ноги мерзнут.
Надя вспомнила на ее ногах новенькие лакированные лодочки и чулки-паутинки со спущенными петлями на правом чулке.
Что же вы так легко оделись?
Меня прямо с концерта забрали. Если б знать, валенки с галошами надела на концерт, невесело пошутила она.
Надя почувствовала, как сердце ее екнуло и заколотилось быстрее: «Концерт! Музыка! Космополитка ходит на концерты! А может быть, и сама причастна к великому? Поет или играет, скажем, на скрипке или рояле».
И некому принести теплое?
Нет, покачала головой Космополитка. Мама и папа моим маршрутом ушли в тридцать седьмом, а муж на полгода раньше меня.
«Наверное, как та девочка, Ксана Триумфовская, давно-давно в Малаховке, вспомнила Надя и, еще не решив окончательно, уже полезла в свой вещмешок, достала дареные Розякой носки и свои школьные ботинки со шнурками.
«Наверное, как та девочка, Ксана Триумфовская, давно-давно в Малаховке, вспомнила Надя и, еще не решив окончательно, уже полезла в свой вещмешок, достала дареные Розякой носки и свои школьные ботинки со шнурками.
Вот, возьмите, у вас нога поменьше моей, с шерстяным носком и будет впору.
Но Космополитка заупрямилась. Не захотела ни в какую.
Нет-нет, ни за что! С какой стати, тебе самой нужны будут.
Мне пришлют, у меня мама дома, горячо убеждала ее Надя.
Все же после долгих споров и увещеваний она одела и носки и ботинки. Лаковые лодочки засунула в сумку.
Вместо подушки будут, пошутила повеселевшая Космополитка.
А потом, к великой Надиной досаде, спрыгнула вниз и до ночи торчала со своими политиканшами. А ей так хотелось поговорить с ней, узнать, на каком концерте она была и не пела ли Обухова или Давыдова, а быть может она сама пела или играла? Но Космополитка, вдоволь поболтав со своими, вернулась на нары и укрылась с головой воротником своего пальто, говорить не захотела, сказала только:
Что-то меня знобит, кажется, я заболела. «Так тебе и надо, нечего было торчать внизу», подумала обиженная Надя.
Утром на «молебен» Космополитка едва поднялась. Она действительно заболела и к вечеру горела огнем. Уголовный мир взволновался.
Тиф у нее, почему-то решили они.
В натуре тиф! Теперь всех перезаразит, паразитка! Высадить ее!
Нечтяк, бабочки! После тифа наголо стригут, теперь все голенькие будете, не мне одной! злорадствовала Лысая.
Ты давай чернуху нам не раскидывай. Тебя не от тифа обрили, ехидно заметила Манька Лошадь.
Жучки загоготали, Лысая пропустила реплику мимо ушей и продолжала:
Нет, в натуре, сколько знаю их, вечно эти контрики болеют, вся зараза от них и вшивота.
Особенно сифилюга в четыре креста, добавила Манька под громовое ржание уголовниц. Многие из них знали злосчастную историю Лысой.
В ночь Космополитке стало совсем худо. Она металась и бредила, призывая в свидетели какого-то Леню. Хваталась горячими руками за Надю и, задыхаясь, твердила:
Это ложь, говорю тебе, не верь, ложь, подлая клевета, и внезапно громко вскрикивала.
Надя будила ее, тормоша за плечи. Она ужасно боялась, как бы разбуженные воровки не согнали больную с верхних нар вниз. Потом Космополитка затихла, очнулась и попросила пить. Задача была не из легких. Кипяток наливали в кружки во время' раздачи баланды, и каждый старался выпить горячую бурду поскорей, «согреть душу», так что вряд ли у кого мог остаться кипяток. Кроме того, все спали, а тревожить спящих Все-таки Надя осторожно слезла вниз, надеясь разыскать хоть полкружки воды. Ближе всех спала, укрывшись с головой, Надежда Марковна. Надя тихонько тронула ее за плечо. Та, не разобрав со сна, в чем дело, завопила во все горло.
Что ты тут делаешь? Тебе чего надо?
Вода мне нужна. Соболь воды просит, у нее сильный жар..
Нет у меня, пробормотала она и еще плотнее завернулась: в свое пальто.
Иди сюда, позвали ее с противоположной стороны. Откуда-то из-под верхних нар вынырнула черная худая монашка и протянула сухой птичьей ручкой кружку с водой.
Ой, спасибо вам большое! обрадовалась Надя и перелила в свою посуду.
Бери Христа ради, прошептала монашка и опять скрылась в темноте под нары.
Стараясь не расплескать драгоценность, Надя забралась на «свое место и увидела, как рыжая воровка из компании Маньки Лошади, по прозвищу Крыса за свое поразительное сходство с крысой или мышью, тащит у Космополитки из-под головы сумку.
Ты чего здесь? крикнула Надя, А ну махом отсюда!
Проснулась Света:
Ты чего, Крыса, тут шуруешь, брысь!
Та, ни слова не говоря, быстро скрылась. Космополитка, дробно стуча зубами об алюминиевый край, с жадностью осушила булькающими глотками кружку, тотчас повалилась и заснула. Улеглась, наконец, и Надя, но ненадолго, потревоженная возней над самым ухом, она приоткрыла глаза и опять увидела Крысу. Та держала Космополиткину сумку и тащила из» нее лаковую туфлю. Другую она уже извлекла и прижимала локтем к себе.
Надя вскочила.
Ты что же это, пакость, делаешь, а? У больного человека воруешь, а?! накинулась она на Крысу, выхватила туфлю и запихнула обратно в сумку.
Отдай, падла, хуже будет, шнобель отхаваю, злобно прошипела Крыса.
Отдай, падла, хуже будет, шнобель отхаваю, злобно прошипела Крыса.
Ты! Мразь такая! Еще и грозить мне? рассвирепела окончательно Надя.
Говорят, отдай туфли, падла, пасть порву, повторила Крыса, брызгая слюной сквозь гнилые пеньки торчащих передних зубов.
Плохо еще знала тогда Надя этот уголовный мир. Иначе повела бы себя скромнее, потише, но в тот момент она знала одно: грабят беспомощного, больного человека, а потому крикнула на всю теплушку.
Пошла вон, воровка проклятая!
И в тот же миг получила такой удар в спину, что не удержалась и кубарем свалилась на пол. Не успела она подняться, как с противоположных нар вслед за ней кинулись две блатнячки. Одна из них вцепилась ей в волосы, стараясь ударить ее голову об пол, другая стукнула носком сапога по пояснице. Надя охнула и осела.
Сейчас же перестаньте, закричала испуганная Света. Помогите ж, они убьют ее!
Свои дерутся! Убьют одной меньше, равнодушно сказала Надежда Марковна и отвернулась.
Трудно сказать, осталась бы жива Надя или стала калекой на всю последующую жизнь, если б не случилось неожиданное: из; своего угла поднялась Космополитка и, откуда только взяв силы, крикнула: