В пользу версии о маньяке говорят два убийства. Хорошо, что хоть одно тело удалось найти, а бедный Леман явится на свет ближе к весне. Это вечное горе как весна, так из сугробов вылезают покойники, и хорошо еще, если их удается опознать.
А что говорит в пользу версии о свидетеле, которого где-то отыскал Ротман?
Этим свидетелем может оказаться такой же убогий, каков он сам. Да и вопрос: свидетеля чего он обнаружил? Может, и вовсе случайно отыскал человека, способного подтвердить алиби его несчастного племянника? Но что тогда означает попытка убрать Ротмана? Он рисковал напасть на след? Он уже напал на след? И если «череп» злодей, отправивший Фрица Ротмана на каторгу, а сам ставший почтенным и богатым горожанином, то почему он лично гоняется за бедным воришкой, а не заплатит деньги человеку, способному избавить от Ротмана без особых затруднений? Не может же быть, что «череп» и есть тот, кого наняли! Как-то больно нелепо он себя ведет для наемного убийцы.
Вся эта куча вопросов одолевала Лабрюйера по дороге домой.
Вскипятив на спиртовке воду, он приготовил себе кофе, к кофе малую стопочку коньяка, для сугреву, и вдруг понял, что неплохо бы заодно и поесть. В мешочке за окном была копченая треска, в другом мешочке хлеб, в масленка на подоконнике масло, что еще нужно одинокому мужчине средних лет для полного счастья?
Усмехнувшись этой мысли, он тут же все испортил слово «счастье» потянуло за собой имя «Наташа». Надо же ответить на письмо!
Злясь на себя и на весь белый свет, Лабрюйер достал бумагу и чернильницу, посмотрел, какое перышко вставлено в ручку, понял, что таким погнутым даме писать нельзя оно даже самый лучший почерк, с правильными нажимами и волосяными линиями, погубит. Он нашел коробочку с новыми перьями, уселся за столом, придумал отличную первую фразу: «Наташенька, я был счастлив получить твое письмо». Без всяких унылых обращений еще только не хватало начать со слов «Милостивая государыня!».
И тут оказалось, что чернила в чернильнице высохли.
Лабрюйер сделал бутерброды, поел, насладился горячим кофе и хорошим коньяком. Потом он оделся и вышел из дома.
На Гертрудинской была мастерская скорняка Шнеерзона. Старый Абрам Шнеерзон знал о меховых шапках решительно все Лабрюйер подозревал, что на вопрос, в какой шапке Моисей водил евреев по пустыне, скорняк тут же ответит, изобразив на бумаге каракулевый «пирожок».
У нас таких не делают, сказал Шнеерзон, изучив улику. Хорошая, дорогая вещь. Хотите такую же?
Нет, я хочу понять, откуда она взялась.
Неужели на улице нашли?
На кладбище, честно ответил Лабрюйер.
Оставьте мне ее, я посмотрю. Очень, очень хорошая шапка для холодной погоды! Господин Гроссмайстер, вы вернулись в полицию?
Считайте, что вернулся, ответил Лабрюйер, не объяснять же старику про наблюдательный отряд.
Это хорошо, это очень хорошо. Работа в полиции вам подходит.
Лабрюйер усмехнулся Шнеерзон помнил его молодым и бойким агентом, который как-то чуть не двое суток просидел в мастерской у витрины, наблюдая на дверьми пятиэтажного дома напротив. Тогда скорняк, заинтересовавшись, подкармливал его, приносил домашние пирожки и чай.
Нет, я хочу понять, откуда она взялась.
Неужели на улице нашли?
На кладбище, честно ответил Лабрюйер.
Оставьте мне ее, я посмотрю. Очень, очень хорошая шапка для холодной погоды! Господин Гроссмайстер, вы вернулись в полицию?
Считайте, что вернулся, ответил Лабрюйер, не объяснять же старику про наблюдательный отряд.
Это хорошо, это очень хорошо. Работа в полиции вам подходит.
Лабрюйер усмехнулся Шнеерзон помнил его молодым и бойким агентом, который как-то чуть не двое суток просидел в мастерской у витрины, наблюдая на дверьми пятиэтажного дома напротив. Тогда скорняк, заинтересовавшись, подкармливал его, приносил домашние пирожки и чай.
Внук Шнеерзона сбегал за орманом, и Лабрюйер поехал на Конюшенную к Панкратову.
Тот, как оказалось, переселился из своей квартирки в комнату, оставленную изобретателем. Там окно было расположено удачнее чтобы обозревать всю улицу.
И самовар мой тут, могу хорошим чаем напоить, похвастался Панкратов.
Что, нет охотников эту комнатушку снять?
Она мне пока что самому нужна.
Ставь самовар, Кузьмич, а я пока свои похождения расскажу. Помнишь Ротмана?
Как не помнить! Неужто помер?
Хуже того жив, но такой жизни врагу не пожелаешь.
Узнав, в каком состоянии Лабрюйер обнаружил старика, Панкратов даже затосковал.
Надо ж! Есть Бог на небесах по делам вору и мука, а все ж жалко дурака. Погодите, Александр Иваныч, я на стол, как полагается, накрою, у меня тут столько всякой дребедени
«Рижский вестник» читаешь?
Да почитываю, слежу за делом Раутенфельда, любопытно точно ли спятил или прикидывается Панкратов сгреб со стола стопку газет и с удивлением уставился на то, что обнаружилось под ними.
Надо ж, а я и вовсе забыл. Чудак-то мой за чертежом не вернулся, сказал Кузьмич. Трудился над ним, трудился и даже не вспомнил. А ведь картина, художество!
Чертеж странного аппарата, то ли аэроплана, то ли лодки, был выполнен отменно.
Странно, что не пришел.
Вот и я о том же.
Дай-ка ты мне этот шедевр, вдруг попросил Лабрюйер. Покажу его кое-кому.
Потом он и сам не мог понять, какого беса вздумал, будто Енисееву, успешно притворявшемуся чертежником, будет интересен невозможный летательный аппарат.
Да забирайте, мне эта механика ни к чему. Дайте-ка я в газетку заверну.
За чаем они потолковали о двух убийствах в Агенсберге.
О том, что я ищу Груньку-проныру, точно знала Нюшка-селедка, сказал Лабрюйер. Но вот что любопытно если Нюшка-селедка знала, кому рассказать о моем розыске, то отчего же она служит судомойкой? Отчего не выпросит у того человека хоть немного денег, чтобы жить получше?
Так, может, потому и жива, что денег не просит.
А предупредила ради христианской любви к ближнему?
За такое грех не попросить.
Надо бы эту Нюшку-селедку допросить, да построже.
Она всякие виды видывала, не проболтается.
А сколько ей, как ты думаешь, лет?
За сорок, поди.
В такие годы бабы еще любовников заводят
Вот про это нужно Андрея спрашивать. Он запросто узнает. Да кому она нужна, беззубая?
Коту, может?
«Котами» звали молодых парней, бывших на содержании у пожилых проституток. Нюшка-селедка вполне могла тратить заработанные деньги на небрезгливого парнишку из Московского форштадта.
Боязно тебя туда посылать, Кузьмич. Я поговорю в управлении. Может, порекомендуют подходящего агента.
А я сам порекомендую. Сенька Мякишев, он за два дома от меня поселился. Парнишка из провинции, страх как хочет служить в полиции. Он бы за небольшие деньги походил, поузнавал.
Хм Договаривайся!
Глава пятая
Енисеев пришел очень поздно. На сей раз он был без бороды, а одет как скромный служащий большой конторы.
Я ненадолго, сказал он. Где Хорь?
Хорь сопливый. Я его домой прогнал пусть лечится. Ему госпожа Круминь травок надавала, объяснила, как заваривать. Так что мы вместе с Яном делали карточки. Заказов много, вот только что управились, и я его отпустил, ответил Лабрюйер. И сам собираюсь домой.
А с чего это Хорь простудился?
Не знаю. Я днем ходил по делам. Пришел а он тут носом хлюпает. В таком виде, сам понимаешь, его к клиентам выпускать нельзя. Ну вот, докладываю. Есть вторая версия, но пока что выглядит очень странно. Я надеялся, что сегодня придет один человечек, но вот его все нет и нет. А он отыскал свидетеля давнего злодеяния и очень хотел о нем рассказать.
Злодеяния, оставшегося безнаказанным?
Ну да, в пятом и шестом году много такого понатворили, что до сих пор всякие гадости вылезают. Ты ведь знаешь, что наша госпожа Круминь обнаружила?
Узнав про тайный розыск супруги дворника, Енисеев помрачнел.
И ведь таких доносчиков сотни, если не тысячи, сказал он. И все про них знают, знают и молчат. Тебе и мне не расскажут, мы тут чужие, а вот пойдет по дворам госпожа Круминь в клетчатом платочке и такого наслушается!
Вот уж не сомневаюсь! Не послать ли ее на поиски итальянца?
Лабрюйер хотел было рассказать Енисееву о своих беседах с госпожой Крамер, но воздержался. Стало неловко столько времени потратил на бабушку, у которой не все дома.
Заплати деньги полицейским агентам, пусть пробегутся по гостиницам, сказал Енисеев. Ты прав вряд ли сюда пришлют настоящего итальянского лаццарони. Но но проверить нужно все! Может, кто-то в гостинице слышал итальянскую речь.
Это можно. Только я уверен получится трата казенных денег, и ничего более.
Да, брат Аякс, девяносто девять шансов из ста что ничего более. Но если там будет хотя бы тень следа, хотя бы намек на след ты это почуешь.
Почую буркнул Лабрюйер. Если не свалюсь сопливый, так что нос откажется служить.
С чего бы это?
Сегодня промочил ноги вот по сих, Лабрюйер показал на пах. Это было почти правдой кальсоны оказались мокры выше колена.
В канал провалился?!
Нет, по кладбищу бегал. Твое, между прочим, задание выполнял проверял вторую версию.
Услышав о кладбищенском похождении, Енисеев даже обрадовался.
Надо же, стрельба на могилках! Сколько служу, а такого со мной не бывало, тут ты, брат Аякс, меня обскакал. Но знаешь что? Давай-ка сейчас туда съездим. Убедимся, что твой Ротман жив, и заберем его ну хоть сюда.
Они беседовали, сидя в темном салоне. Лабрюйер подумал и согласился.
Я только револьвер подзаряжу, сказал он. И возьму с собой еще патронов. Черт его знает, кто еще вертится вокруг того подвала.
Нож и веревку, напомнил Енисеев. Мало ли кого придется брать живым. Сдается мне, что твой «череп» в этом деле всего лишь неудачно выбранный исполнитель. Пойду-ка я, телефонирую Мюллеру
Он выздоровел?
Не настолько, чтобы вести себя разумно. Но для нас вполне здоров.
Летом Вильгельм Мюллер немало выручал Лабрюйера и Енисеева со своим «Руссо-Балтом». Это был один из тех чудаков, без которых жизнь скучна и чересчур правильна. Мюллер лет до тридцати служил бухгалтером на велосипедном заводе Лейтнера, потом перешел на «Руссо-Балт» и от близости такого количества прекрасных автомобилей малость повредился рассудком. Он вместо исполнения прямых обязанностей целыми днями пропадал в цехах. Начальство дулось, но до поры терпело. Потом он продал все, что мог, и приобрел свой собственный автомобиль. К тому времени Мюллер уже был неплохим шофером, а вскоре стал истинным мастером. Как-то его попросили помочь инспекторам сыскной полиции, он принял участие в бешеной погоне, и после того его жизнь изменилась, как он полагал в лучшую сторону. Он оставил бухгалтерское ремесло, формально уволился с завода, стал зарабатывать на жизнь частным извозом, исполнял поручения сыскной полиции, а заводское начальство призывало его и еще несколько автомобильных фанатиков, когда нужно было обкатывать новые модели и искать в них недостатки и недоработки.