Не всех, буркнул Лабрюйер.
Нужно раскопать историю двадцатилетней давности. А может, и не двадцатилетней. Один господин, которого все считают благопристойным и порядочным членом общества, натворил что-то такое, чем его можно шантажировать. И, в общем, уже шантажируют Выходит, есть свидетельства его безобразий письменные и, хм человекообразные. Иначе шантаж, сам понимаешь, не имеет смысла. Сам он ни за что не признается. Значит, нужно понять, что это такое.
Разговор этот шел в лаборатории «Рижской фотографии господина Лабрюйера».
Фотографическое заведение решено было сохранить как одну из баз наблюдательного отряда, дислоцированного в Риге. Хотя Эвиденцбюро знает, что хозяин связан с российской контрразведкой, но беда невелика и пусть себе знает. По крайней мере, сразу будет видно, если кто-то подозрительный начнет крутиться около
Так оно даже спокойнее, сказал Енисеев, когда столичное начальство приняло такое решение. Будут следить за фотографией и проворонят то, чего им и на ум не брело.
Значит, и за мной будут следить.
Естественно. Куда ж ты денешься! Но ты умнее, чем кажешься То есть кажешься австриякам и, возможно, итальянцам!.. Да, на сей раз мы и с итальянцами имеем дело.
Допустим, нужно собрать сведения о господине Н. и его на вид безупречной репутации, зная, что в прошлом были какие-то проказы, продолжал Енисеев. Дурак начнет с кухарки и горничной. Умный человек начнет с архивов рижской полиции Не было ли какой сомнительной истории, в которой вроде как и нашли виновника, но осталось ощущение, будто не того?
Я понял. Но тогда мне лучше бы съездить в Москву и посовещаться с господином Кошко.
Аркадий Францевич Кошко был с 1900 года начальником Рижской сыскной полиции, и Лабрюйер принимал участие во многих его делах. Разумеется, всего он не знал он начинал службу сперва рядовым агентом, потом поднялся до рядового инспектора, но Кошко все эти годы был образцом для подражания: не заседал в кабинете, а сам, переодевшись, с револьвером и двумя-тремя подчиненными отправлялся брать матерого злодея. Но Лабрюйер всего-то восемь лет прослужил под командой Кошко. Накануне печальных событий 1905 года Аркадий Францевич по долгу службы расследовал несколько ограблений, которые отличались одной особенностью: добытые деньги предполагалось направить на организацию беспорядков. Кошко не любил революционеров, к какой бы партии они себя ни приписывали, не занимался «политическими» и не ладил с охранкой, но свое дело делал честно и налетов на рижские банки, совершенных с самыми светлыми намерениями, не прощал. Когда несколько налетчиков оказались за решеткой, он стал получать письма с угрозами. Но угрожали не ему лично, а его семье. Он написал рапорт начальству и в 1905 году был переведен в Санкт-Петербург заместителем начальника Петербургской сыскной полиции. А в 1908 году ему поручили руководство всем московским сыском.
Да, это возможно, подумав, сказал Енисеев. Насколько я знаю, у Аркадия Францевича отменная память. Но вот какая беда он не захочет признаваться в ошибках и в следствии, не доведенном до блистательного конца. У него ведь тоже амбиции Послушай, брат Аякс, поищи-ка ты лучше старых полицейских. Это будет актом милосердия. Вряд ли они, старики, живут в роскоши
Пусть так. И кто тот человек?
Брат Аякс, только не бей меня по старой голове табуреткой! Я не знаю!
И Енисеев картинно съежился, прикрывая лысеющую голову руками.
Лабрюйер знал, что от этого человека можно ожидать любых сюрпризов. Действительно, возникло желание треснуть Аякса Саламинского здоровенным фотоувеличителем он первый попался на глаза. Но Лабрюйер сдержался, промолчал и уставился на боевого товарища с ледяным любопытством как на заморскую черепаху в зоологическом саду: нежности эта тварь не вызывает, а понаблюдать, как перемещается на нелепо расставленных лапах, можно.
Енисеев, удивленный тишиной, выглянул из-под руки, потом принял обычную позу человека, ведущего деловой разговор.
Мы действительно не знаем, кто он. Вернее, даже так, мы не знаем, кто это существо, поскольку речь может идти и о женщине. Наш приятель, которого мы знали как Красницкого, будучи толково допрошен, поведал вот что. Фрау Берта, которую теперь допросить может разве что сатанаил в преисподней, каким-то образом узнала нечто, порочащее человека, имеющего отношение к размещенным на рижских заводах заказам военного ведомства. У нее было множество поклонников, кто-то развлекал ее историями из рижской жизни. Красницкий утверждает, что подробности были известны мужу фрау Берты, которого мы знали как господина Штейнбаха. Но он утонул вместе с супругой, и, я надеюсь, вместе с ней кипит, в одном котле со смолой Красницкий утверждал, что фрау Берта запрашивала Эвиденцбюро, нужно ли собирать сведения об этом человеке. Ответ ему неизвестен, коли не врет. Если бы фрау Берта и Штейнбах получили задание завести с ним знакомство, Красницкий бы об этом знал да и мы бы знали, потому что разматывали этот клубочек и нашли причастных к делу людей. Но никого, близкого к заводам «Мотор» или «Феникс», среди знакомцев фрау Берты и Штейнбаха не обнаружено. И вот сейчас Эвиденцбюро начало разрабатывать эту загадочную персону.
Из чего стало понятно, что персона уже сообщает секретные сведения?
Из того, что они вдруг возникают в Вене и Берлине, в секретных докладах.
Именно эта персона? Никто другой не мог?..
Черт ее, персону, разберет. Это мерзавец, который либо засел на заводе, либо вертится вокруг «Мотора» и «Феникса», потому что очень уж много знает про военные заказы. Конечно, рано или поздно он себя выдаст. Но, брат Аякс, сам понимаешь
Отвечать на обращение «брат Аякс» Лабрюйер не желал.
Значит, того человека шантажируют, а он откупается сведениями? уточнил Лабрюйер.
Именно так.
А если это не местный житель? Когда военное ведомство стало вкладывать деньги в рижские заводы, сюда приехали инженеры из столицы, из других российских городов. Может, кто-то из них?
Я невысокого мнения о роде человеческом, признался Енисеев. На всяких уродов насмотрелся, сам понимаешь. Но мне кажется, что русский инженер в таком положении скорее уж сам пойдет в полицию признаваться. А немец тот струсит Тебе смешон мой патриотизм? Да? Ну, считай, что мне просто хочется так думать
Енисеев помрачнел.
Из салона раздался такой визг, что Лабрюйер подскочил на стуле.
Ничего страшного, дети опрокинули елку, сказал Енисеев. Случается. Иди, восстанови порядок, а я уберусь восвояси. У меня есть еще дела. Мы ведь, в сущности, все оговорили.
Когда тебя ждать?
Лабрюйер редко говорил Енисееву «ты», старался обходиться без обращений, но сейчас само выскочило.
Постараюсь завтра быть. А ты поторопись. Рождество самое время, чтобы навестить полицейских старичков, подарки им отнести, что ли. Можешь из тех сумм, что на непредвиденные расходы. Ну, я пошел.
Лабрюйер поспешил в салон и точно, елка лежала на боку.
Ты снимки уже сделал? спросил Лабрюйер Хоря по-русски.
Все сделано, душка, томным голоском ответил Хорь.
Столичное начальство приказало ему еще какое-то время пребывать в образе полоумной эмансипэ-фотографессы Каролины, но обещало прислать замену. Он же, сильно недовольный, принялся валять дурака, наряжаясь и румянясь самым карикатурным образом. На сей раз Хорь украсил свою грудь огромным бантом бледно-лиловым в черный горох.
Лабрюйер поспешил в салон и точно, елка лежала на боку.
Ты снимки уже сделал? спросил Лабрюйер Хоря по-русски.
Все сделано, душка, томным голоском ответил Хорь.
Столичное начальство приказало ему еще какое-то время пребывать в образе полоумной эмансипэ-фотографессы Каролины, но обещало прислать замену. Он же, сильно недовольный, принялся валять дурака, наряжаясь и румянясь самым карикатурным образом. На сей раз Хорь украсил свою грудь огромным бантом бледно-лиловым в черный горох.
Позови госпожу Круминь, это все надо убрать.
А кто заплатит за поломанные игрушки?
Сейчас я разберусь
Разумеется, папаша, респектабельный пятидесятилетний бюргер, утверждал, что елку плохо закрепили, оттого она и свалилась. Разумеется, мамаша, сорокалетняя скандальная дама, встала на его сторону. Платить семейство Краузе не желало пока не пришла госпожа Круминь с метлой и совком.
Не отдавайте им карточек, господин Лабрюйер, вот и все, сказала супруга дворника. Я их знаю, они тут неподалеку, на Романовской живут. Посторонитесь, господа, мне убирать надо! Отойдите, я тут подмету! Перейдите туда! Ребенка возьмите!
Подметала она лихо так и норовила пройтись метлой по подолу длинной мамашиной юбки, по начищенным ботинкам папаши, да и детишкам перепало. Лабрюйер тем временем снял пиджак и поднял елку. Хорь, опустившись на корточки, подбирал уцелевшие игрушки. В сущности, пострадали только пряники, подвешенные на цветных ленточках, стеклянные шары и свечки. Набитые ватой ангелочки и паяцы, а также золоченые орехи и яблоки остались невредимы.
Ущерба примерно на рубль, сказал Хорь.
Почему это мы им должны дарить рубль? возмутилась госпожа Круминь и перешла на немецкий: Если господин Краузе не заплатит рубль за убытки, весь квартал об этом узнает! Из-за одного рубля будет позора на сто рублей!
В том, что сердитая женщина с метлой способна ради великой цели обойти всех соседок и приятельниц, почтенное семейство ни секунды не сомневалось. И только папаша, выдавая рубль, проворчал, что эти латыши больно много воли взяли, давно их на баронскую конюшню не приглашали
Что? спросила госпожа Круминь и поудобнее взяла метлу.
Спросила она по-латышски, но по-особому. В этом языке «о» выговаривалось скорее как «уо», и обычно это «у» проскальзывало не звуком, а скорее намеком на звук. Но если человек, спрашивая, отчетливо делил «уо» на «у» и «о», это означало сильное недовольство. Латышское «ko?», прозвучавшее как «ku-o?!», было угрожающим.
Семейство Краузе впопыхах оделось и отбыло, швырнув рубль на столик с альбомами.
И это только начало дня, философски заметил Лабрюйер.
Мелодичный звон дверного колокольчика сообщил о новых клиентах. Вошли две девушки в модных коротких, по колено, пальто с большими меховыми воротниками, в хорошеньких меховых шапочках.
Можно нам сняться на маленькие карточки? спросила по-немецки одна, румяная блондинка.
Да, прошу вас, разрешите вам помочь, ответил Лабрюйер, и девушка позволила ему принять на руки скинутое ею пальто. Вторая, темненькая, подошла, с трудом протаскивая сквозь петли огромные меховые пуговицы, и вдруг рядом с ней оказался Хорь. Как чертик из шкатулки, которого стремительно выбрасывает пружина, он подскочил к хорошенькой брюнетке, явно желая помочь ей снять пальто, чтобы при этом самую чуточку приобнять.