Фрейлен Каролина! гаркнул Лабрюйер, угадав преступное намерение Хоря. Тот опомнился.
Хорь был молод, в силу ремесла обречен на временный целибат, и потому девичья красота волновала его безмерно. А подружки были действительно хороши, изящны, как фарфоровые статуэтки, и с удивительно гармоничными голосами: у брюнетки голос был пониже, бархатный, а у блондинки как серебряный колокольчик. Когда они наперебой объясняли, какими должны быть фотокарточки, Лабрюйер просто наслаждался. Он-то знал толк в голосах и мог спорить, что девицы обучаются музыке не приличия ради, потому что девушка на выданье должна уметь оттарабанить на пианино хоть какой-нибудь полонез, а с далеко идущими намерениями.
Догадаться было несложно девушки так восторженно рассуждали о случившейся на днях премьере «Евгения Онегина» в Рижском латышском обществе, так по косточкам разбирали исполнение молоденькой и неопытной Паулы Лицит, певшей партию Ольги, что Лабрюйер явственно видел: на меньшее, чем роль Виолетты в «Травиате», поставленной в знаменитом миланском театре «Ла Скала», красавицы не согласны.
Хорь предложил барышням занять место перед фоном номер семь, изготовленным нарочно ради Рождества и Нового года, с очаровательным зимним сюжетом: ночное небо с огромными звездами, черные силуэты елей, летящий ангелочек в длинном платьице, дующий в трубу. Но капризные девицы потребовали иного фона просто одноцветного.
Лабрюйер, чего греха таить, малость тосковавший о театральной суете, спросил, верно ли, что в новорожденной Латышской опере скоро премьера «Демона», и девушки, окончательно к нему расположившись, подтвердили это событие, предложили пойти туда вместе, а еще похвастались через неделю они будут петь в домашнем концерте не где-нибудь, а у самого Генриха Пецольда «Вы же его знаете, господин Лабрюйер, он в Рижском городском театре служит!»
И что вы исполните, барышни?
«Баркаролу»! хором ответили девушки, и Лабрюйер невольно опустил взгляд, вспомнив «Баркаролу» Оффенбаха, так волновавшую его этим летом.
Я хотела спеть каватину Розины, но Минни сказала: «Как тебе не стыдно, твой итальянский всех только насмешит», продолжала брюнетка.
Лабрюйер уже знал, что обе они дружат с раннего детства, что обе Вильгельмины, но одна Минни, а другая выбрала себе имя Вилли.
Нет, я так не сказала, я сказала наш итальянский ни на что не похож, возразила блондиночка Минни. И нам нужно брать уроки, если мы чего-то хотим в жизни добиться! Ты ничуть не хуже, чем Лина Кавальери, у тебя есть голос, а у нее только красота. Но она поет в парижской Гранд-Опера, а ты нет, потому что она итальянка, а ты всего лишь немка из Риги, и то
А я и не скрываю, что моя бабушка латышка! И не хочу я корчить из себя немецкую примадонну. В «Латышской опере» поют по-латышски, и я
И ты так навсегда и останешься в «Латышской опере», если будешь петь только по-латышски!
Слушая спор, Лабрюйер усмехался в усы. Девушки мечтали о славе, это так естественно
Неужели в Риге нельзя брать уроки итальянского? спросил он.
Нам нужен настоящий итальянец, для которого этот язык родной, ответила Вилли.
Я боюсь, милые барышни, что если в Ригу и забредет настоящий итальянец, то он окажется обычным авантюристом и пройдохой. Вы уж мне поверьте! очень убедительно сказал Лабрюйер. И тут в беседу вмешался Хорь.
Вон там, через дорогу, гостиница «Франкфурт-на-Майне», сказал он. Я могу узнать вдруг там останавливаются и итальянцы? Видите ли, барышни, иностранцы обычно стараются держаться за своих, и рижские итальянцы наверняка знают друг дружку.
В гостиницу пойду я, возразил Лабрюйер. Вам, фрейлен, неприлично одной ходить в такие заведения.
Хорь так на него взглянул, что Лабрюйер понял: вот сейчас убьет и не поморщится. Нужно было исправлять положение.
Вы, милые барышни, загляните ну хоть через неделю. Постараемся найти для вас итальянца, сказал он.
Когда будущие звезды оперной сцены убежали, он, не желая объясняться с Хорем, надел пальто, шапку и вышел на Александровскую. Хоря он понимал мальчишка, талантливый актер и разведчик, просто ошалел от близости двух красивых девиц. А вот себя он не понимал: отчего, напевая привязавшуюся «Баркаролу», он вспоминает Наташу Иртенскую, хотя должен был бы вспоминать ту, что эту «Баркаролу» пела, Валентину Селецкую?
Валентина вылетела из головы, как пташка из опостылевшей клетки, и Лабрюйеру казалась жуткой мысль, что он готов был жениться на артистке. Подумать только, это было всего лишь летом
Еще весной Лабрюйер был честным и скучным пьянчужкой Александром Гроссмайстером, бывшим полицейским инспектором. До Рождества он успел послужить артистом в труппе Кокшарова, получить там звучный псевдоним «Лабрюйер», исполнить роль Аякса Локридского в «Прекрасной Елене», прогреметь на весь рижский штранд пьяными подвигами, кинуться на выручку Валентине, несправедливо обвиненной в убийстве любовника, ввязаться в охоту на шпионов, спасти из большой беды авиаторов, испытывавших на Солитюдском аэродроме переделанный в аэроплан-разведчик «фарман», а потом от злости на Енисеева, недовольства собой и еще кучи разных сложных соображений наняться на службу в контрразведку и там окончательно стать Лабрюйером, да еще и Леопардом впридачу. А потом, гоняясь за австрийскими агентами, которым вынь да положь планы строящихся на Магнусхольме батарей, Лабрюйер обзавелся целым зверинцем: мало того, что сам Леопард, так и присланная из столицы фотографесса Каролина на самом деле агент Хорь, и Енисеев отчего-то Горностай (похож он, долговязый, с прокуренными усами, на милого зверька не более, чем коренастый, даже тяжеловатый Лабрюйер на леопарда), и еще два зверя приняли участие в стычках и погонях: Барсук и Росомаха.
Вся эта компания сейчас находилась в Риге, а чем занималась Лабрюйер не знал: мудрое начальство решило, что нужно дать ему одно конкретное задание и пусть трудится, а общую картину событий пусть держат в голове Енисеев и Хорь.
Да, еще летом он был сильно увлечен Валентиной. Но сейчас звучащая в душе «Баркарола» была о совсем иной любви. Как она перескочила с Валентины на Наташу Иртенскую? Уму непостижимо!
Наташа, которую спешно увезли вместе с маленьким сыном в Москву, успела только записочку ему передать, а в записочке три буквы, РСТ, что означает «рцы слово твердо». Этим она сообщала: я за свои слова, сказанные в ночном лесу, в ответе, я правду сказала, а правда эта такая, что и поверить страшно: «я тебя люблю». Записочка хранилась дома, а больше ничего от Иртенской и не было, пропала забыла?..
Печально, если так.
Недалеко от Матвеевского рынка была хорошая кондитерская. Лабрюйер зашел, заказал кофе со сливками, кусок яблочного пирога, присыпанного по-особому приготовленным миндалем, и сел у окна смотреть на прохожих. Естественно, зазевался. И вдруг обнаружил, что недоеденного пирога на тарелочке больше нет, зато женщина, убиравшая со столов посуду, кричит не своим голосом:
А ну, пошел вон! Пошел вон, пьянчужка! Всю почтенную публику распугаешь!
Но она не только кричала она еще и била мокрой тряпкой по спине маленького человечка в преогромном, неведомо с чьего плеча, пиджаке. Человечек, прихрамывая, стремился к двери.
Лабрюйер сообразил, что произошло, и кинулся в погоню. Естественно, он не стал бы есть пирог, побывавший в немытых руках. Но человечек показался ему знакомым, и неудивительно за годы полицейской службы Лабрюйер на всякое ворье насмотрелся.
Нагнать его и схватить за шиворот оказалось совсем нетрудно.
Ты у кого апфелькухен стащил, подлец? спросил Лабрюйер. Совсем ослеп, что ли?
Господин Гроссмайстер?!
Ну и что мне теперь с тобой делать?
«Тяжко быть старым воришкой, подумал Лабрюйер, весьма тяжко. Никому ты не нужен, никто тебя не приютит и не покормит, а украсть такой кошелек, чтобы на неделю жизни хватило, ты уже не в состоянии»
Отпустите меня, герр Гроссмайстер! по-латышски взмолился воришка.
Отпущу а ты опять пойдешь по кондитерским промышлять? А, Ротман? Лет-то тебе сколько? О душе пора подумать, а не о апфелькухенах. Пошли. Пошли, говорю! Не за шиворот же тебя тащить.
Лабрюйер повел Ротмана на Матвеевский рынок. Там в углу было заведение, где подавали дешевую жареную кровяную колбасу. Он взял воришке круг колбасы, ломоть черного хлеба и кружку пойла, которое здесь называлось «кофе», хотя варилось в кастрюле из цикория и бог весть каких еще элементов.
Ешь, несчастный. Пользуйся моей добротой по случаю Рождества.
Ротман, все это время молчавший, поднял глаза и уставился на Лабрюйера.
Вот ведь как подшутил милый Боженька Пока был молод в лучших корчмах своих угощал и свои меня угощали, а теперь легавый мне колбаски купил
Сколько раз я тебя ловил, Ротман? И ты тогда уже не был молоденьким. Сейчас тебе за шестьдесят? Тогда, значит, за сорок было. Вытаскивай из кармана апфелькухен, ешь. Ты бы хоть сторожем куда нанялся, что ли
Кто меня возьмет в сторожа?
А ногу где повредил?
Убегал, под телегу свалился. И хрясь
Ни жены, ни детей?
Откуда?..
Думал, всегда будешь молодым добытчиком?
Лучше бы я тогда под лед ушел
Это была давняя история полицейские агенты чуть ли не в самый ледоход гнали по Двине, напротив краснокирпичных складов Московского форштадта, шайку, удиравшую с добычей. Добычу ворам пришлось бросить, двое попались, трое все же убежали.
Да, лучше бы ты тогда ушел под лед, согласился Лабрюйер. Ротман не имел ни ремесла, ни родни, ни имущества, впереди его ждала смерть под забором. Вот разве что натворит таких дел, чтобы посадили за решетку, да куда ему он теперь слабосильный
Да
И что, совсем не к кому прибиться? Совсем никого нет?
Племянник есть. Но его в Сибирь укатали. А без вины, совсем без вины! Там и пропадет! воскликнул Ротман. Может, уже и пропал
Лабрюйер насторожился.
Как это совсем без вины? Так не бывает!
За деньги все бывает, господин Гроссмайстер! Заплатили свидетелям, и крышка моему Фрицу! А у нас откуда деньги? Все, все подстроили! И Фрица в Сибирь погнали!
Давно это было?
Да
И что, совсем не к кому прибиться? Совсем никого нет?
Племянник есть. Но его в Сибирь укатали. А без вины, совсем без вины! Там и пропадет! воскликнул Ротман. Может, уже и пропал
Лабрюйер насторожился.
Как это совсем без вины? Так не бывает!
За деньги все бывает, господин Гроссмайстер! Заплатили свидетелям, и крышка моему Фрицу! А у нас откуда деньги? Все, все подстроили! И Фрица в Сибирь погнали!
Давно это было?
Шесть лет назад, герр Гроссмайстер, шесть лет. Я думал, при нем жизнь доживать буду. Он меня жалел
Он из вашего воровского сословия?
Не совсем. Так, помогал иногда, надежный был, умел молчать Сын моего братца, герр Гроссмайстер покойного брата сын а свидетелям заплатили!..
Рассказывай.
Да это все из-за бунтовщиков
Из тебя каждое слово клещами нужно тянуть? рассердился Лабрюйер.
Да все равно без толку