Задание тебе будет такое. Я найду в трактире одну бабу, потолкую с ней и уйду. А ты погляди-ка, куда она после того побежит.
Это я запросто! воскликнул Сенька.
Погоди, не вопи. Тебе нужно сказочку сочинить. Баба ведь сразу никуда не побежит, сказал Панкратов. Она, поди, тоже на службе. Может, через час вырвется, может, через полтора. А ты что думал? Вот и изобретай, как бы тебе эти час-полтора, или сколько выйдет, у трактира проваландаться.
Лабрюйер и Кузьмич переглянулись обоим было любопытно, что придумает Мякишев.
Парень почесал в затылке.
Скажу приехал старшего брата искать. Уговорились встретиться в этом трактире. Где он угол снимет не знаю Буду ждать хоть сутки напролет. Да, а сам я из Люцина удрал впопыхах, родители не отпускали
Ты люцинский, что ли? спросил Лабрюйер. Я должен был догадаться
Те края были сущим Вавилоном русское, польское, латышское, еврейское и цыганское население перемешалось, даже, кажется, свой язык изобрело.
Оттуда
А не попадался ли тебе в Люцине пан Собаньский?
Сенька расхохотался.
Оказалось, пан Собаньский пробовал сам смастерить аэроплан, только зря извел кучу реек и чуть ли не версту холста.
Таких чудаков на просторах Российской империи хватает, сказал Панкратов. Я про одного слыхал он крылья смастерил и с колокольни прыгнул. Только давно это было. Ну, Сенька, начал ты хорошо, теперь придумывай брата какое у него ремесло, почему встречу в трактире назначили, именно в этом, значит, брат раньше в Риге бывал? И почем сидел-сидел, и вдруг сорвался, убежал? Ей же потом донесут.
Да, баба тертая и вранье сразу почует, согласился Лабрюйер. Ну, думай, думай, люцинский герой.
Сенька улыбнулся во весь рот. Улыбка у него была оперный тенор, любимец дам и девиц, позавидовал бы.
И придумаю!
Четверть часа спустя Лабрюйеру уже стало казаться, что он сам этого брата Митю знает и вместе с ним не одну кружку баусского пива выпил.
Сенька улыбнулся во весь рот. Улыбка у него была оперный тенор, любимец дам и девиц, позавидовал бы.
И придумаю!
Четверть часа спустя Лабрюйеру уже стало казаться, что он сам этого брата Митю знает и вместе с ним не одну кружку баусского пива выпил.
Начертив план с трактиром посередке, Лабрюйер выслал вперед Сеньку со скаткой через плечо на солдатский лад, которую и выбросить не жалко. Сеньке было выдано пятнадцать копеек, чтобы сидел и питался, не то могут и выпереть из трактира.
Сам Лабрюйер, проводив Панкратова, вышел на речной берег, туда, где заканчивался Двинский рынок, занимавший почти всю набережную, от Рижского замка до Конюшенной. Наняв там ормана, он поехал к трактиру, особого имени не имевшему, а только прозвание хозяина в призыве: «А ну, робя, пошли к Ефимке!»
Трактир Московского форштадта был таким местом, где каждую субботу непременно должна быть драка, и потому хозяева этих заведений не слишком беспокоились о чистоте, порядке и хорошей мебели все равно разломают.
Лабрюйер велел орману подождать за углом, на Католической, а сам пошел на Банную. Ефимкин трактир, где служила Нюшка-селедка, он помнил с давних времен. Там можно было заказать блюда простые и сытные, очень жирные, что ценилось местной публикой. Лабрюйер знал, что крестьянин в страду скорее обойдется без мяса, чем без сала, то же касалось плотогонов и струговщиков, при их ремесле мясо, включая солонину, было даже опасно ну как жарким летним днем протухнет?
Когда в темную длинную комнату, где стояли столы, вышла Нюшка-селедка, Лабрюйер сразу понял баба пьющая.
Анна Петровна? спросил он, стараясь как можно любезнее глядеть на неопрятную тетку в брезентовом фартуке, на вид лет пятидесяти с порядочным хвостиком, что соответствовало примерно сорока пяти по бумагам.
Анна Васильевна, сердито ответила Нюшка. Чего надо, кавалер?
Хочу тебе двугривенный дать.
Это еще за что?
Когда ты на Канавной служила, там в одном доме была очень красивая еврейка, она еще с Ротманом, с вором, хороводилась. Потом ее выкупил богатый человек и куда-то увез.
Матильда, что ли?
Может, и Матильда. Вы же там все придумываете себе красивые имена.
Так если сказать гостю, что ты Хава-Матля, он же креститься и плеваться станет. А Матильда это по-господски. Я вот Евгенией была, тоже отличное имя.
Так не знаешь ли, куда она уехала?
А на что вам?
Ее родня ищет. Какая-то тетка померла, посмотрели завещание а там она. Родня за голову схватилась, а делать нечего надо искать.
Матильда, значит, кому же еще быть. Ее из дому один молодчик сманил, потом по рукам пошла. А выкупил ее старикашка, лет тому назад
Нюшка стала загибать красные пальцы и бормотать, припоминая неведомые Лабрюйеру события.
Двадцать! вдруг выкрикнула она.
Не может быть.
А вот и может. Это еще при покойном царе было! Когда он, царь, помер, наша Сашка дочку родила. А замуж она пошла, когда он еще был жив. А дочке, Верке, сейчас девятнадцать. А Матильда от нас ушла, когда Сашка замуж собиралась, это я точно помню.
Хорошая же у тебя память, удивился Лабрюйер. Так что за старикашка-то?
Купец один. По делам приехал, а вечером куда деваться? Ну, он к нам. Ему Матильду вывели и все, пропал! Так-то оно было.
Русский купец?
Русский, а как звать не знаю, сам то ли из Пскова, то ли из Новгорода.
Это уже кое-что. Вот тебе еще двугривенный, давай вспоминай дальше.
Но, кроме Пскова и Новгорода, Нюшкина память ничего не удержала.
Может, Грунька что-то помнит? предположил Лабрюйер.
Какая еще Грунька?
Грунька-проныра.
Нюшка расхохоталась.
Да кто бы ее в хороший дом взял! Она же уродина, всегда была уродина. Она тут, за спикерами, промышляла. Раз мужчину обокрала, другой обокрала, дознались, без зубов ее оставили.
А ты все же скажи, как ее искать. Она ведь тоже может что-то знать. Я бы с ней потолковал. Ей найдется что вспомнить.
Зря время потратишь, кавалер. Искать ее в Магдалининском приюте, в Агенсберге.
А ты с ней хоть иногда видишься?
А чего с ней видеться, кто она мне? Она у меня из зависти платок попортила, какой-то дрянью облила.
Понятно. Ну, за Матильду благодарствую.
Ступай себе с Богом, кавалер, у меня дел невпроворот.
На том и расстались.
Шагая к пролетке, Лабрюйер сопоставлял в уме то, что наговорила Нюшка, со сведениями от Лореляй. Одна из них врала, но которая неизвестно. Если верить Нюшке, Матильду из публичного дома увезли то ли во Псков, то ли в Новгород. Если верить Лореляй, ее выкупил какой-то человек, потом ее содержал Ротман, потом она от Ротмана еще к кому-то переметнулась. Но Лореляй в те времена была еще девочкой. Впрочем, решил Лабрюйер, это особого значения не имеет, главное узнать, побежит ли куда-то после разговора Нюшка-селедка.
На том и расстались.
Шагая к пролетке, Лабрюйер сопоставлял в уме то, что наговорила Нюшка, со сведениями от Лореляй. Одна из них врала, но которая неизвестно. Если верить Нюшке, Матильду из публичного дома увезли то ли во Псков, то ли в Новгород. Если верить Лореляй, ее выкупил какой-то человек, потом ее содержал Ротман, потом она от Ротмана еще к кому-то переметнулась. Но Лореляй в те времена была еще девочкой. Впрочем, решил Лабрюйер, это особого значения не имеет, главное узнать, побежит ли куда-то после разговора Нюшка-селедка.
Он поехал в фотографическое заведение. Там хозяйничал Ян. Хорь куда-то выбежал, сказал на часок-другой.
В лаборатории на столе Лабрюйер обнаружил записку от Хоря:
«Это телефонограмма. Г-жа Урманцева выехала из усадьбы в неизвестном направлении. Попытки узнать о ее прошлом пока безуспешны. В церковной книге есть запись о ее венчании с г-ном Урманцевым 8 сентября 1889 года. Она тогда носила фамилию Свентицкая. Где она была до того времени тайна, покрытая неизвестным мраком. На момент венчания ей было 23 года, если не соврала. В фотографических альбомах, имеющихся в усадьбе, фотографий ее юности и детства нет, но есть следы выдранных страниц. Обещали при появлении новых сведений телефонировать».
Черт знает что, сказал Лабрюйер. Олухи царя небесного!
Он имел в виду неспособность провинциальных полицейских агентов узнать, получала ли Урманцева перед своим исчезновением какие-то письма, а если да то откуда.
Гувернантка знала нечто важное, сообщила это «нечто» Урманцевой, а когда в дело вмешался он, Лабрюйер, Урманцева пропала. Куда, зачем?
Господин Гроссмайстер, сказал Ян. Можно мне взять на пару часов «Атом»?
Бери, конечно, только не поломай, ответил Лабрюйер.
Ян широко улыбнулся. Он был очень аккуратен с фотографической техникой, а если судить по улыбке Лабрюйер сейчас подарил парню какое-то невероятное счастье.
«Ну да, подумал Лабрюйер, ему же всего восемнадцать, и наверняка есть барышня, которую он хочет поразить наповал, сделав ее карточку на фоне памятника Петру Великому».
Оказалось, не в Петре Великом дело.
Я буду в комнате снимать, признался Ян. Там из окна Гертрудинскую церковь видно.
Но это же будет контражур, ответил Лабрюйер. Ты сам понимаешь, если снимать человека на фоне окна, через которое в комнату идет свет, то получится один черный силуэт.
Я пробовал снимать из окна салона. Она то есть человек, стоял на улице, а я снимал большим аппаратом вот отсюда
А в салоне свет горел? заинтересовавшись, спросил Лабрюйер.
Горел.
И как получилось?
Плохо получилось. Но должен же быть способ снимать под углом. Возить аппарат по всему салону я не хотел, вот попробую с «Атомом», может, что-то выйдет.
Давай сперва попробуем в салоне, пока нет посетителей. Неси сюда «Атом», велел Лабрюйер.
Ян принес аппарат, и они с азартом стали искать заветный угол для съемки. Отщелкали не менее дюжины кадров, причем Лабрюйер даже нарисовал карандашом план салона и свои перемещения возле витрины.
Беги, проявляй скорее, велел он. Очень любопытно, на что мы столько пленки извели.
А кто будет принимать клиентов?
Я их задержу, иди скорее.
Чем задержать в салоне имелось, одни альбомы чего стоили.
Примерно час спустя были готовы карточки, сделанные для пробы. Их оказалось одиннадцать два кадра Ян все же загубил.
А что, могло быть хуже, сказал Хорь, изучая Яново творчество. Время потрачено не зря.
Мы, наверно, минут двадцать нужные углы искали, ответил Ян.
И все двадцать минут перед витриной стояла пролетка?
Какая пролетка?
Качество карточек было далеко не блестящим, но можно было понять в пролетке женщина, худощавая блондинка. Она велела орману остановиться не прямо перед дверьми фотографического заведения, а сбоку, и явно пыталась разглядеть, что делается за витринным стеклом. Гуляющего возле витрин Лабрюйера она видела, а Яна в глубине салона нет, и вряд ли поняла, что идет фотосъемка.