Рассказывай.
Что рассказывай?..
Про племянника.
Все равно ему уже ничем не поможешь. Сгинул в Сибири
Такой увлекательный разговор продолжался еще с четверть часа и порядком надоел Лабрюйеру.
Ну, вот что, Ротман. Надумаешь рассказать правду ищи меня в фотографическом заведении напротив «Франкфурта-на-Майне», на Александровской, знаешь?
Знаю.
А сейчас мне жаль время на тебя тратить. Уговариваю тебя, как солдат девку. Будь здоров.
С тем Лабрюйер и ушел с Матвеевского рынка.
По его мнению, Ротману было нечего рассказать про племянника сбрехнул, чтобы разжалобить доброго господина Гроссмайстера. И все это оказалось обычной рождественской благотворительностью кто-то вон в богадельню корзину калачей везет, а бывший полицейский инспектор Гроссмайстер бывшего вора обедом покормил, авось когда-нибудь на небесах зачтется.
Теперь следовало подумать о задании Енисеева. Он был прав что-то могут знать бывшие полицейские. Но и неправ одновременно вряд ли бы при Кошко отправили на скамью подсудимых заведомо невиновного человека. Скорее всего, это случилось уже после того, как Кошко переехал в Санкт-Петербург. После его отъезда в Риге и окрестностях были такие беспорядки, что полиция их еще долго расхлебывала. 1905 год беда всей империи
Начать Лабрюйер решил с давнего приятеля Ивана Панкратова, который был теперь многим известен как Кузьмич. Этот агент был надежным помощником Аркадия Францевича и продержался в сыскной полиции чуть ли не до пятидесяти лет, потом решил, что хватит с него безумных приключений, и нанялся в гостиницу «Петербург», что на Замковой площади, смотреть за порядком. Потом он неожиданно получил наследство от тетки, которую давно уже считал покойницей, а она чуть ли не до девяноста прожила. Деньги он не пропил, а приобрел несколько квартир в доме на Конюшенной улице и стал содержателем меблированных комнат на старости лет очень подходящее занятие.
Встал вопрос: чем поздравить старика с Рождеством? Не конфеты же ему дарить. Он, конечно, старик крепкий и выпить не дурак, но бутылка шнапса не очень-то рождественский подарок.
Лабрюйер пошел советоваться к госпоже Круминь, а она предложила испечь луковый пирог с беконом. С этим пирогом, уложенным на изготовленную из плотного картона тарелку и увязанным в большую салфетку, Лабрюйер и отправился по Александровской в ту часть города, которую называли Старой Ригой. Прогулка была приятной, а предвкушение пирога со стаканчиком шнапса грело душу.
Кузьмич был занят делом выдворял из комнаты на третьем этаже жильца, не заплатившего за три месяца.
Жилец был еще молод, но уже плешив, жалок на вид, имущества у него набралось всего-то два чемодана, большой и маленький. Но он хорохорился:
Вы еще об этом пожалеете! Вы еще гордиться будете, что такой человек, как я, изволил в вашем свинарнике проживать!
Какой такой человек? заинтересовался Лабрюйер.
Вам не понять!
И все же?
Я изобрел!.. Нет, все равно не поймете!
Вечный двигатель, подсказал Лабрюйер.
По-вашему, я похож на сумасшедшего? Когда мое изобретение будет признано, о!.. О, тогда!..
Странный жилец схватил со стола какие-то исчерканные карандашом и чернилами бумажки.
О, тогда! повторил он. Вам станет стыдно, ничтожные людишки! Я Собаньский, а вы кто?
Побудьте с ним, Александр Иванович, а я за орманом схожу, мрачно попросил Панкратов. Гривенник заплачу, чтобы куда-нибудь этого пана увез подальше. Одно разорение с этими чудаками из захолустья.
Вам станет стыдно! Я опередил прогресс! А вы кто? вопросил пан Собаньский, но Панкратов не ответил он уже вышел из комнатенки.
Откуда вы? спросил Лабрюйер.
Из Люцина, признался изобретатель. А отчего вы спрашиваете? Вы хотите украсть мое изобретение?
Не говорите глупостей.
Большое сомнение вызвала у Лабрюйера фамилия «Собаньский». Чудак не очень-то был похож на поляка, не тот имел выговор или перенял еврейское произношение, ведь Люцин, если вдуматься, еврейское местечко.
Изобретатель, глядя на Лабрюйера с большим подозрением, собрал свои драгоценные бумажки в стопку, поместил в старую зеленую папку, а папку в чемоданчик.
Панкратову повезло ормана он изловил возле реформатской церкви и сам вынес на улицу большой чемодан. Пан Собаньский, не прощаясь и высоко задрав нос, вышел из комнаты, а через минуту вернулся Панкратов.
Я сговорился его к Александровскому мосту отвезут, а дальше как знает. Идем ко мне, вниз.
Раздувай самовар, Кузьмич, заедим твое горе вкуснейшим пирогом.
Вот дурень
Кто?
Да этот мой чудак. Вон, чертеж забыл.
В спешке пан Собаньский уронил лист плотной бумаги, и тот залетел под кровать. Панкратов поднял и уставился на чертеж, как баран на новые ворота:
Батюшки мои, это что за чудо?!
И впрямь, бывший жилец старательно изобразил сущее чудо корпус, как у лодки, два крыла, как у самолета-биплана, но впридачу два гребных колеса, как у тех пароходиков, что бегают по Двине. И, для полноты картины, на носу странного судна четырехлопастный винт.
Все ясно, непризнанный механический гений, сказал Лабрюйер. Жаль времени, потраченного на это художество. Может, еще вернется. Так ты вздуваешь самовар, Кузьмич?
Четверть часа спустя они сидели за столом визави и ели ароматный пирог, прихлебывая из фаянсовых кружек горячий чай.
Я к тебе с таким вопросом, Кузьмич, что даже и не знаю, как приступиться, сказал Лабрюйер. Ты в полиции целую вечность, начинал мальчишкой-рассыльным, так?
Так. Еще при покойном государе Александре Николаиче, царствие ему небесное.
Во всяких переделках побывал
Так, так, побывал
Всякое ворье и жулье ловил
Ох, всякое А нельзя ли прямо?
Прямо? Ну, ладно, попытаюсь. Не было ли такого, Кузьмич, что вроде и за руку вора схватили, и каторга ему грозит, а потом вдруг р-раз! И судят за его безобразия совсем другого человека? Или же распутывали какое-то дело, а дело от рижских сыщиков вдруг забрали в Петербург или в Москву, хотя только и оставалось, что подлеца в тюрьму препроводить?
А на что вам, господин Гроссмайстер?
А вот на что ведь человека, который в свое время кары избежал, могут потом шантажировать.
И очень даже просто Было дельце, было но я тогда уже из сыскной полиции ушел, а лишь подрабатывал по внешнему наблюдению иногда Это надо Лемана спрашивать, Петера Лемана. Я его недавно встречал, недавно батюшки, на Пасху, ничего себе недавно
Кузьмич, а ведь и я его недавно встречал! Нет, не на Пасху, летом
Без Гаврилы не обойтись!
Гаврила служил одно время в филерах, раза три уходил из полиции и опять возвращался, а завершил свою карьеру в должности церковного сторожа. Но до него еще поди доберись он поселился на штранде, в Дуббельне, при Владимирском храме, а кто зимой станет ездить на штранд? Поезда вряд ли ходят, разве что ормана нанять?
Но Гаврила был напарником Лемана и мог знать его адрес.
Решили совершить вылазку на штранд с утра мало удовольствия странствовать в потемках.
Вернувшись в свое фотографическое заведение, Лабрюйер обнаружил там наблюдательный отряд почти в полном составе Горностая, Барсука, Росомаху и Хоря.
Садись, Леопард, сказал Барсук. Мы тут насчет итальянцев совещаемся.
Лабрюйер посмотрел на Хоря.
Что, затеяли всем отрядом брать уроки бельканте? спросил он.
Ты обещал двум хорошеньким барышням поискать для них живого итальянца, чтобы поучил их произношению, напомнил Горностай-Енисеев. Как это ни смешно, а поиски итальянца для нас очень важны. И девицы со своими глупостями пришлись очень кстати. Тебе нужно подружиться с ними Леопард. Даже поухаживать за ними Хорь, не сопи! Скоро тебе на смену пришлют человека, тогда Росомаха уедет, а ты будешь за него. В своем изначальном образе, как тебя Бог создал, в штанах и даже с усами, если успеешь отрастить.
На что нам итальянец? прямо задал вопрос Лабрюйер.
Пришло сообщение. Как будто нам мало Эвиденцбюро есть подозрение, что в Риге вертится вокруг заводов еще и итальянский агент. Недостает лишь эскимосов и папуасов ответил Енисеев. Вот, ломаем головы, как до него добраться.
Никак, если он хорошо говорит по-немецки, сразу отрубил Лабрюйер. Он же не станет валяться на скамейках в парке, как натуральный лаццарони, исполняя баркаролы и канцонетты. Скорее всего, если при нем заговорят по-итальянски, он сделает вид, будто ни слова не понимает.
Или же, наоборот, изобразит нам классического итальянца с черными усами и склонностью к изящным искусствам.
Есть и третья возможность, вмешался Барсук. Итальянцы наняли человека, не похожего на брюнета с черными усами. Допустим, белобрысого шведа или голландца.
Шведку или голландку, добавил Росомаха. Опять у нас русская народная сказка: поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.
Завтра я искать итальянца не стану, потому что с утра уезжаю в Дуббельн, предупредил Лабрюйер. Кажись, напал на след
Чей?
Человека, который избежал скамьи подсудимых, хотя должен был бы на ней сидеть. Ведь именно это от меня требовалось?
По физиономии Енисеева Лабрюйер видел, что возможна стычка, и решил не уступать. Тем более, что на него смотрят Хорь, Барсук и Росомаха.
Енисееву явно хотелось отправить Лабрюйера по следу воображаемого итальянца, но и он видел, что Леопард готов сопротивляться. Поскольку наблюдательный отряд формально возглавлял Хорь, Енисеев не стал спорить и навязывать свое мнение.
Барсук, ты с утра пораньше найди Мартина, чтобы Леопард на нем поехал, сказал он.
Орман Мартин Скуя раза два или три возил Енисеева, получил хорошие чаевые, и они поладили. Это был здоровенный детина, по сведениям большой драчун, так что при необходимости мог и защитить Лабрюйера. Экипаж у него был новый, на резиновых шинах, с крытым верхом, с ковровой полстью укрывать ноги седокам, для запряжки он держал двух лошадей, сильного выносливого мерина и довольно резвую кобылу.
Будет сделано, ответил Барсук.
Глава вторая
Зима на штранде время тишины и пустоты. Немногие местные жители ходят по воскресеньям в церкви, а во Владимирской их можно было бы сосчитать на пальцах одной руки. Два раза в месяц приезжает батюшка с причтом, служит, исповедует и причащает. Тем важнее содержать сторожа слишком велик соблазн утащить из пустого храма серебряную богослужебную утварь.
Гаврила жил в сторожке, устроившись там, как в раю: он с осени припасал дрова и шишки для растопки целыми мешками. Уж чего-чего, а шишек на штранде хватало. На дворе, во избежание пожара, стояли бидоны с керосином, необходимым для лампы. Раз в неделю Гаврила брал санки и шел к соседям-рыбакам, оттуда привозил ковригу хлеба, молоко и масло, копченую рыбу, а чай, мед, сало, крупы и картошку запасал сам. Гаврила был грамотен, покупал у домовладельцев за гроши оставленные дачниками книги и газеты, читал их в полное свое удовольствие прихлебывая горячий чаек, закусывая ломтем хлеба с салом.