В полицейском участке Лабрюйер встретил знакомца, объяснил, где искать тело, и, пока не снарядили телегу и агентов, поспешил назад. Он хотел составить свое мнение об этом деле.
Пока дошел, вокруг тела собралась толпа. Оказалось, женщину узнали. И даже помнили ее прошлое. Странно звучало в латышской речи это «Грунька-проныра».
Лабрюйер понимал следов убийцы не осталось. Вынести спрятанное тело на улицу, положить вдоль сугроба и завалить снегом мог ночью любой, не только мужчина, но и крепкая баба Грунька оказалась малорослой и тощей.
Сильно озадаченный поворотом дела, он поспешил к Магдаленинскому приюту вызволять Кузьмича, который наверняка приглянулся постоялицам. Крепкий старик, прилично одетый, был для них отменным кавалером; ну как удастся стать хозяйкой в его доме, пусть без венчания, пусть так?
Лабрюйер понимал следов убийцы не осталось. Вынести спрятанное тело на улицу, положить вдоль сугроба и завалить снегом мог ночью любой, не только мужчина, но и крепкая баба Грунька оказалась малорослой и тощей.
Сильно озадаченный поворотом дела, он поспешил к Магдаленинскому приюту вызволять Кузьмича, который наверняка приглянулся постоялицам. Крепкий старик, прилично одетый, был для них отменным кавалером; ну как удастся стать хозяйкой в его доме, пусть без венчания, пусть так?
Ну, благодарствую, Александр Иванович! сказал Панкратов, когда Лабрюйер буквально вытащил его со двора. Видал я старых ведьм, ох, видывал, но не столько же сразу! Так вот, рапортую
Груньку убили.
Это как же?!
Удавили. Кому она помешала? Не ради денег же.
Баул! Нужно выемку сделать. У нее наверняка сколько-то прикоплено. Если деньги в бауле значит, не в них дело. А если нет значит, куда-то шла с деньгами ночью
Ты почем знаешь, что ночью?
Так ведьмы же сказали. Сбежала, оставила двух помирающих старух и сбежала.
С кем-то, видать, назначила рандеву. Ночью, говоришь?
А черт их разберет, этих ведьм. Темнеет рано. Ложатся они, думаю, в десять, ну, в десять. Вроде и не ночь, а глянешь за окно она самая Часов у них нет, темно значит, ночь.
Насчет выемки я узнаю в полиции. Придется опять Линдера беспокоить. Ты прав, Кузьмич, это важно. А теперь бегом к Мартиновой теще. Мартин там за чаем засиделся, а тещу он, кажется, недолюбливает, и мы явимся, как два ангела-хранителя, вызволять
И то! Были у меня две тещеньки. Вспомню вздрогну.
Лабрюйер с Кузьмичом нашли нужный дом, постучали в окно, занавеска отлетела в сторону, и они увидели круглую сытую физиономию ормана. По улыбке поняли пришли вовремя.
Он выскочил в калитку, на ходу надевая шапку.
Сейчас скотинку свою выведу. А Леман пропал. Второй день родня ищет. Вышел из дому покурить на крыльце и пропал.
Черт возьми! воскликнул Лабрюйер. Где его искали?
Всюду. И по питейным заведениям, и по всем дворам мало ли, может, кто видел.
А покурить вышел когда?
Вечером. У дочки с зятем сидели гости, а он трубку курит, набивает ее таким табаком, что вонь на весь Агенсберг. Вот, накинул старый полушубок, вышел покурить и нет его Все соседи головы ломают куда подевался. Давайте я вас, господа, отвезу и за женой вернусь. Куда прикажете?
Сперва на Конюшенную, потом на Александровскую.
По дороге в свое фотографическое заведение Лабрюйер сперва молчал. Потом заговорил:
Ты, Кузьмич, никому не рассказывал, что я занялся этими тремя делами об убийствах девочек?
Да что я, сдурел, что ли?
Пропали два свидетеля по двум убийствам, один в свое время был, я думаю, просто подкуплен, другого запугали. И, заметь, очень быстро они пропали, я и за дело толком взяться не успел. Где протекло?
Андрей? предположил Панкратов. Это вряд ли. А вот Нюшка-селедка
Она знала, где искать Груньку.
Новопреставленную рабу Божию Аграфену, царствие ей небесное.
Выходит, Нюшка, узнав, что кто-то интересуется той, первой смертью, знала, куда с этой новостью бежать?
Черт ее разберет. Шлюха она шлюха и есть.
Очень все это странно
А чего странного? Нюшка ведь, прежде чем в судомойки пойти, работала в борделе на Канавной улице, а там и чистая публика бывала. Она бог весть с кем может быть знакома.
Канавная была настоящей улицей красных фонарей в прямом смысле этого слова. Там стояли рядышком три борделя, и возле каждого пресловутый красный фонарь. Более полусотни молодых и привлекательных проституток обслуживали моряков, рабочих с окрестных заводов, зажиточных торговцев с Агенсбергского рынка. Туда, в Задвинье, и с правого берега Двины господа приезжали.
Так ты ее знаешь?
Тогда-то знавал, лет сколько же лет-то?.. Пятнадцать? Ну, не двадцать же. Лет пятнадцать назад. И слышал краем уха, что ее из ремесла погнали, так она судомойкой пристроилась. Сколько ж можно в ремесле-то? Там свеженькие нужны.
Кто, кроме Нюшки, мог знать, что я ищу Груньку и Лемана?
Панкратов пожал плечами.
Будь осторожен, предупредил его Лабрюйер. Теперь и ты к этому делу пристегнулся. Револьвер-то у тебя есть?
Тсс
По лукавому взгляду Кузьмича Лабрюйер понял не то что есть, а целый арсенал припасен.
Происхождение арсенала угадать было нетрудно в 1905-м печальной памяти году оружия в Риге было великое множество.
Происхождение арсенала угадать было нетрудно в 1905-м печальной памяти году оружия в Риге было великое множество.
Высадив Панкратова у начала Конюшенной, Лабрюйер поехал в фотографическое заведение и сразу пошел в лабораторию к Хорю.
Сейчас, когда почти стемнело и нельзя было вести съемку в салоне, двери заперли, а Хорь скинул ненавистную «хромую» юбку и работал в штанах и обычной мужской рубахе.
Мне Горностай нужен, сказал Лабрюйер. Дело осложняется.
Горностай раньше десяти не придет. Он вчера на «Феникс» устроился.
Кем?!
Чертежником. То есть устроили его. А чертить он умеет. Это я в корпусе, когда чертеж тушью обводил, проклятая тушь только что в потолок не летела. А он аккуратный.
До сих пор Лабрюйер за Енисеевым особой аккуратности не замечал. Но знал, что контрразведчик способен исполнить с блеском любую роль хоть зануды-чертежника, хоть цыгана-конокрада, хоть вдовой попадьи.
Пойду-ка я, позвоню Линдеру. Тут такое дело без полиции эту кашу, боюсь, не расхлебаем.
Линдера звонок застал в полицейском управлении.
Во втором Митавской части участке тело подняли, сразу перешел к сути разговора Лабрюйер. Женщина, бывшая проститутка. И там же, по соседству, старик один пропал без вести. Так вот убийство и пропажа могут быть связаны, донеси эту мысль до второго участка.
Каким манером?
А таким, что оба связаны с одним и тем же давним делом. Точнее, дел-то трое, а преступник явно один. Слушай внимательно
И Линдер все выслушал очень внимательно.
Ты этим занялся по той же причине, по которой осенью гонялся за приезжими шулерами? спросил он.
Да. Мне нужны сведения о всех трех убийствах. Попробуй взять в архиве хоть на ночь, мне скопируют.
Я постараюсь.
Как супруга, как наследник?
Спать он совсем не дает, этот наследник, признался Линдер. Я даже иногда к тетушке ночевать убегаю. Начальству-то все равно, что в доме грудной младенец, ему подавай инспектора, который с утра не клюет носом.
Это верно. Если сможешь помочь телефонируй, встретимся.
Линдер позвонил на следующий день из частной квартиры. Телефонограмму принял Ян. Свидание было назначено возле дома на Суворовской, где жил Линдер со своей юной супругой. Особым требованием было взять с собой саквояж. Лабрюйер прихватил тот ковровый саквояж, с которым прибыл в Ригу Хорь в образе эмансипэ Каролины, и помчался туда к указанному времени. Потом он вернулся в фотографическое заведение и показал Хорю набитый бумагами саквояж.
У нас в распоряжении ночь. Сейчас пошлем Пичу в кухмистерскую за ужином и за работу.
Увидев бумаги на иных чернила были отчетливо видны, на других выцвели, Хорь присвистнул.
Ничего себе задачка!
Все не так страшно, как кажется. Но бессонная ночь обеспечена. Пошли в лабораторию.
Там они приготовили все, что требуется, чтобы переснять документы. И началась мука мученическая.
Лабрюйеру нужно было очень быстро пересмотреть бумаги, чтобы решить, какие могут пригодиться, а какие бесполезны. Бесполезных, как и в любом деле, хватало: допросные листы свидетелей, которые ничего не видели и не слышали, хотя были бы просто обязаны. При этом он, отдавая порцию бумаг в лабораторию и получая оттуда уже сфотографированные, должен был все складывать в изначальном порядке. К четырем часам ночи он понял, что сходит с ума.
В семь утра Хорь и Лабрюйер завершили работу. Хорь обулся, оделся и вместе с Лабрюйером пошел на Суворовскую отдавать документы. Он широко и бодро шагал, даже насвистывал так был рад возможности пройтись в мужском костюме. Лабрюйер плелся следом, едва не засыпая на ходу. Сверток с бумагами, замотанный в кусок парусины, они, как было условлено, оставили на лестнице, выше жилища Линдера, у ведущего на чердак люка.
Потом они пошли домой. Хорь, живший в том же подъезде, что и Лабрюйер, пташкой взлетел на шестой этаж. Лабрюйер медленно и чуть ли не со скрипом суставов поднялся к себе на третий. Зависть отвратительное чувство, но он бешено завидовал двадцатилетнему Хорю.
Нужно было часа за три выспаться и привести себя в такое состояние, чтобы весь день работать с фотографическими карточками, из которых больше половины таких, что без лупы ни черта не понять.
Лабрюйер разделся, лег и услышал музыку.
Это уже было однажды музыка романса вдруг зазвучала в голове, похожая на пловца в бурном море то выныривала, то исчезала. Даже слова прорезывались, невнятные, но все же: «жаворонка пенье ярче, вешние цветы» Тогда он не выдержал и кинулся к этажерке, искать на нижней полке ноты. А сейчас чувствовал, что не в силах пошевелиться, зато в силах управлять звуками.
Это уже было однажды музыка романса вдруг зазвучала в голове, похожая на пловца в бурном море то выныривала, то исчезала. Даже слова прорезывались, невнятные, но все же: «жаворонка пенье ярче, вешние цветы» Тогда он не выдержал и кинулся к этажерке, искать на нижней полке ноты. А сейчас чувствовал, что не в силах пошевелиться, зато в силах управлять звуками.
Лабрюйер заставил романс Римского-Корсакова прозвучать внятно, с начала до конца. И затосковал страшно, просто невыносимо. Редко с ним приключались на трезвую голову приступы жалости к себе, одинокому и, кажется, стареющему. Но вот нахлынуло и да еще обида прибавилась, обида на далекую женщину, которая, кажется, совершенно его забыла.