То ли призрачный поезд почувствовал, скажем так, крайним буфером, что я теряю к нему интерес, и поспешил исправиться, то ли действительно имело решающее значение не сидеть на месте, а куда-то идти, то ли просто Нумминорих приносит удачу, и перед всяким сомнительным делом мне следует непременно встречаться с ним, однако на этот раз всё получилось примерно так же, как в первый. Только об рельс я, хвала магистрам, всё-таки не споткнулся и ногу не расшиб, хотя вполне мог бы: шёл, не разбирая дороги, думал, как это у меня принято, одновременно о сотне разных вещей, и только в самый последний момент заметил, что в густой траве что-то блестит. Лунный луч удачно отразился в металле, и это меня спасло.
Я присел на корточки и некоторое время разглядывал рельсы выглядят, как самые настоящие. И трава пробивается между шпалами, свежая и пожухшая вперемешку, словно они давным-давно здесь лежат. Наконец я осторожно коснулся рельса и ощутил твёрдый, всё ещё тёплый, как будто и правда весь день нагревался под солнцем, слегка вибрирующий металл.
А потом я услышал шум приближающегося поезда, увидел вдалеке слепящий свет сигнальных огней, предусмотрительно отступил на безопасное расстояние, стоял, смотрел, практически открыв рот, как будто не ждал его тут каждый вечер, а впервые увидел, чувствовал себя бесконечно счастливым и одновременно таким дураком, каким не был то ли с самого детства, то ли вообще никогда. Только этим, наверное, можно объяснить, что я не послал зов Джуффину и не выпалил, торжествуя, что первым додумался: «Оказывается, надо было не сидеть на месте, а гулять!» хотя собирался, твёрдо себе обещал, что, если увижу поезд, сразу же свяжусь с Джуффином и его сюда позову. Всё-таки охота на это наваждение наше общее дело, а не только лично моё.
Не то чтобы я вдруг передумал, сознательно решил уберечь свой поезд от шефа Тайного Сыска, у которого вечно одни вопросы безопасности на уме, а просто как-то не вспомнил. Я вообще ни о чём в тот момент не вспоминал и не думал, только стоял, смотрел и радовался, что у нас с поездом всё получилось: он остался, он существует, мчится по пустырю, как мне хотелось, и вот мы с ним наконец-то встретились, снова оказались в одной точке пространства в один и тот же момент. Я был рад его видеть и мог поклясться, что поезд тоже мне рад, как мог бы обрадоваться настоящий живой человек, встретив старого друга, который однажды в трудный момент его спас.
Всё это, честно говоря, здорово смахивало если не на безумие, то на морок; это, собственно, и был морок. Я на радостях позволил себе ему поддаться, но окончательно разум не потерял. Стоял, смотрел, ликовал, упивался красотой невозможного зрелища, но запрыгивать на подножку вагона, как в прошлый раз, совершенно не собирался. Забыл обо всём на свете, но как хреново мне было после прошлой поездки всё-таки помнил. И был твёрдо намерен больше никогда этот опыт не повторять.
На самом деле я даже не особо хотел снова кататься на поезде. Назвать искушение неодолимым уж точно было нельзя. Стоять, смотреть, вдыхать неповторимый, невозможный в этой реальности запах паровозного дыма, бессмысленно улыбаться и с детским энтузиазмом махать неведомым пассажирам, которые вряд ли могли разглядеть меня в темноте, оказалось совершенно достаточно. То есть я и без всяких поездок был счастлив, даже с избытком, сердце ныло от невозможности всё это счастье сразу вместить.
В общем, я ни за что не стал бы делать такую глупость, если бы из открытого окна купе не высунулась чья-то растрёпанная голова, и голос, то ли женский, то ли ломкий подростковый мальчишеский, неузнаваемый и одновременно смутно знакомый, не крикнул: «Ты чего стоишь? Поехали, покатаемся! Покажу такое, чего ты в жизни не видел! Давай, залезай сюда!»
Я открыл было рот, чтобы ответить: «Спасибо, не стоит», но в самый последний момент передумал. Потому что одно дело не соваться сдуру куда попало, и совсем другое отказываться от внятного приглашения. В конце концов, легкомысленное любопытство, подстрекающее принимать все сомнительные предложения, которые посылает судьба, не только вечный источник проблем, но и одно из моих лучших качеств. Где бы я без него был. Уж точно не в Ехо, вот о чём нельзя забывать.
Поезд тем временем заметно замедлил ход, явно специально для моего удобства. Дверь последнего вагона распахнулась и оттуда выглянула всё та же растрёпанная голова, высунулась рука, призывно замахала дескать, скорее давай сюда. Любой нормальный человек на моём месте подумал бы, что это ловушка, а я решил, что, конечно же, проявление гостеприимства, дополнительное доказательство, что меня там ждут. И одновременно вызов не могу я позорно струсить на глазах у призрачных пассажиров поезда-наваждения. А что их объективно не существует, и позориться, строго говоря, не перед кем, дело десятое. Об этом пусть философы рассуждают, а не я.
Поезд тем временем заметно замедлил ход, явно специально для моего удобства. Дверь последнего вагона распахнулась и оттуда выглянула всё та же растрёпанная голова, высунулась рука, призывно замахала дескать, скорее давай сюда. Любой нормальный человек на моём месте подумал бы, что это ловушка, а я решил, что, конечно же, проявление гостеприимства, дополнительное доказательство, что меня там ждут. И одновременно вызов не могу я позорно струсить на глазах у призрачных пассажиров поезда-наваждения. А что их объективно не существует, и позориться, строго говоря, не перед кем, дело десятое. Об этом пусть философы рассуждают, а не я.
Поезд к этому времени ехал так медленно, что ухватиться за поручень и забраться на подножку оказалось совсем легко, но меня всё равно подхватили чьи-то руки, втащили в тёмный тамбур вагона, а потом вдруг обняли, так крепко и так тепло, с такой нежной ласковой силой, что я больше не мог считать происходящее наваждением. Умом теоретически понимал, что это и есть оно, но всё остальное моё существо как-то сразу поверило в реальность поезда и его пассажиров, по крайней мере, одной из них.
Я понятия не имел, кто эта женщина, которая меня сейчас обнимает, почему она это делает, откуда вообще взялась, даже не думал об этом. И вообще ни о чём. Чувствовал себя так, словно наконец-то вернулся домой после долгих скитаний, хотя и прежде находился не где-то, а именно дома, в Ехо, лучшем городе лучшего из миров, настолько на своём месте, насколько это вообще возможно для неприкаянного бродяги вроде меня. Однако прямо сейчас всё это не имело значения, хотя я заранее знал, что потом снова ещё как будет. Но какая разница, что будет потом, неизвестно когда.
Пока мы, обнявшись, стояли в тамбуре, поезд снова набирал скорость, ритмично громыхал на стыках, вагон мотало из стороны в сторону, пол качался у меня под ногами, где-то далеко впереди торжествующе гудел паровоз, и всё это было ничуть не менее убедительно, чем чужое горячее размеренное дыхание и сильные руки, пока неизвестно и, честно говоря, всё равно, чьи.
Наконец руки разжались, и голос, который звал меня из окна, сказал:
Ну и чего мы тут стоим в темнотище? Пошли в купе, там лампы горят, и окно открыто. Такое тебе покажу!
В вагоне царил полумрак, как обычно бывает в пассажирских поездах по ночам, зато в купе, куда мы вошли, горел свет, и я наконец разглядел незнакомку. Высокая, ростом почти с меня, с буйной гривой коротких тёмных волос, черноглазая, с узким бледным лицом, резкими скулами и ярким чувственным ртом. Простая чёрная одежда, что-то вроде скромного кимоно с рукавами до локтя, подчёркивала худобу, но руки у неё были крупные, даже на вид сильные, почти мужские. И плечи широкие. И царственная осанка. И чудесная улыбка, от которой появлялась всего одна ямочка на левой щеке. В сумме она выглядела не красавицей, а чем-то гораздо большим, или просто иным, ослепительным падшим ангелом, которому не нужна вся эта наша дурацкая человеческая красота.
Смотри внимательно, сказала женщина так запросто, словно мы были знакомы уже много лет. Да не на меня, а в окно. Я-то никуда отсюда не денусь, а пейзаж промелькнёт раз, и нет! Обычно вскоре после того, как мы выезжаем из твоего города, за окном появляется Хэль-Утоманский Водяной мост; это единственный известный мне мост, построенный не из чего-то твёрдого над водой, а наоборот, из воды над сушей, чтобы тамошние русалки а в Хэль-Утомане они полноправные граждане, ничем не хуже сухопутных людей! могли без затруднений попадать из своей Золотой реки в Юттортанское озеро и возвращаться обратно, пресытившись его сладкими водами
Я не нашёл ничего лучшего, чем спросить:
Ты кто вообще? Тебя как зовут?
Никак меня больше не зовут, отрезала женщина. Прежде звали Агатой, а у мёртвых не бывает имён. Но это не страшно. Невелика потеря несколько бессмысленных звуков. В мире есть кое-что поважнее. Например, Хэль-Утоман с чудесным водяным мостом, и я ужасно волнуюсь Ура, вот и он! Не проехали, не пропустили! Смотри, смотри!
Зрелище и правда того стоило. За окном в свете не то огромной красноватой луны, не то очень тусклого солнца сверкала гигантская зыбкая переливающаяся дуга, состоящая из водяных струй и мелких брызг, окутавших её своего рода сияющим облаком, а внизу под ней стояли окружённые садами дворцы, ну или просто вот такие роскошные жилые дома.
Шикарно живут в этом Хэль-Утомане, наконец сказал я, просто чтобы хоть что-то сказать. А то стою, молчу, как контуженный и это я-то, главное трепло на обоих берегах Хурона. Как подменили меня.
Шикарно живут в этом Хэль-Утомане, наконец сказал я, просто чтобы хоть что-то сказать. А то стою, молчу, как контуженный и это я-то, главное трепло на обоих берегах Хурона. Как подменили меня.
Да не то слово! горячо согласилась Агата.
Что бы она ни говорила, а это имя сидело на ней как влитое, очень ей шло, и я уже не мог называть её как-то иначе, когда думал о ней.
И люди там шикарно живут, и русалки, продолжала она. Жаль, из окна поезда нельзя увидеть их янтарные подводные дворцы, но я точно знаю, что они есть. Правда же, невероятная красота? Я так хотела показать тебе этот мост! Ужасно боялась, что опоздаем и не увидим. Или вообще каким-то другим маршрутом сегодня поедем. Это же не всегда от меня зависит. А может, как раз всегда, просто я пока не разобралась, что надо делать или не делать, а думать? Или, наоборот, не думать, а выбросить из головы. Но я ещё разберусь. Благо есть время. Спасибо за это тебе.
Я не стал спрашивать, за что это вдруг мне спасибо. Потому что как раз понятно, за что. Удивительно, что она сама это тоже знает. Или неудивительно? Может, когда кто-то каким-то чудом овеществляет твой смертный сон, ты точно знаешь, кто именно это сделал? Просто не можешь не знать?