В мае мы узнаем, что Сент-Илер оказался в заключении из-за взятой им на содержание дамы. Вернувшись из поездки во Францию, ее муж (лакей высокопоставленного императорского чиновника) не обнаружил ее в Генуе. Узнав, что она отбыла с авантюристом в Милан, супруг пустился за парой в погоню и добился заключения Сент-Илера в тюрьму «под каким-то надуманным предлогом». Уже неделю спустя оказывается, что авантюрист освободился, заплатив мужу сотню пистолей. Его контакты герцог де Уседа, имперский агент («agent de Lempire») Молинари и некий «церковник из Женевы» по имени Грожан (Grosjean){85}. К концу июня его родственники действительно арестованы во Франции, и Обер напуган, поскольку Сент-Илер вернулся в Геную в сопровождении человека, ранее изгнанного из города за несколько убийств. Возможно, он узнал о роли консула в их аресте и хочет отомстить? Однако вместо уголовщины авантюрист, что довольно характерно, сам выходит на связь с французскими властями. Он пишет к секретарю дипломатического представителя Франции в Неаполе с заверениями, что родственники его никогда не замышляли ничего против короля и приезжали лишь, чтобы повидаться с ним (любопытно, что родственные отношения с этими простолюдинами из Тулона он, таким образом, не отрицает){86}. К этому времени консул уже полагает, что «этот человек сделает что угодно, лишь бы вернуться во Францию»: в частности, он обещает передать французам не только любую информацию, но и то судно, с помощью которого он должен был провести диверсию в Тулоне, и даже всю императорскую эскадру. Выдает он и своего предполагаемого агента в Тулоне: это некий пьемонтец Антуан Мари Перрини, настоящее имя которого «Baron Waillerme Conenz». Торси велел консулу осторожно, не компрометируя себя, поддерживать контакты с Сент-Илером и даже дал шифр для переписки с ним{87}.
Примечательная подробность, упоминаемая в одном из сообщений, это указание на венского покровителя, к содействию которого якобы прибегает Сент-Иллер: это «маркиз Стелла». Речь идет о графе Рокко Стелла, фаворите императора Карла VI. Стелла сопровождал тогда еще эрцгерцога Карла в Испанию во время Войны за испанское наследство и там снискал его доверенность, а когда после смерти Иосифа I в 1711 г. Карл вступил на императорский престол, Стелла вернулся вместе с ним в Вену. К лету 1712 г. Стелла описывается как ключевой приближенный императора, с которым тот больше всего любит советоваться по всем государственным вопросам, что вызывает «большую ревность» со стороны австрийских министров{88}. По сведениям консула, именно ему Сент-Илер пожаловался на миланские власти за свое заключение тюрьму и принуждение к уплате компенсации мужу своей содержанки; Стелла якобы пообещал возместить ему все понесенные расходы, и авантюрист выставил счет на более чем 4000 луидоров{89}. Как мы увидим, на контакты со Стелла Сент-Илер будет ссылаться и в дальнейшем.
Покровительство Стелла, однако, не помогло авантюристу, когда в конце своих итальянских приключений он оказался в заключении в Неаполе: на этот раз, чтобы освободиться, ему пришлось совершить настоящий побег. Сохранилось письмо, которое он написал наместнику фон Дауну 18 апреля 1714 г. из Рима, уже после побега из неапольского Кастель-Нуово (документ 18){90}. Текст это совершенно хвастовской, даже вызывающий: в нем барон излагает историю своего побега и сообщает причины, подтолкнувшие его к такому поступку. В своем аресте он винит герцога де Уседу, «самого низкого и коварного из всех людей», лишившего его заслуженного вознаграждения за многочисленные услуги Габсбургам; разумеется, он упоминает и свое потерянное имущество, и друзей на родине, с которыми он должен был навсегда расстаться, поступив на службу австрийскому дому. Суть выдвигавшихся против него обвинений он не излагает, но уподобляет фон Дауна Понтию Пилату, «умывшему руки после несправедливого осуждения». Сам побег представлен шагом вынужденным, «тягчайшим насилием над собой» но и неизбежным, поскольку «для честного человека естественно избегать тирании». Сент-Илер подробно описывает, как легко он обманул часового и не выбежал даже, а «вышел через Ваш собственный дворец»; просит не подозревать крестьянина, приносившего ему вино; сообщает, что, оказавшись на свободе, первым делом купил шпагу (напоминание о своем дворянском статусе). Завершающий штрих дерзкая просьба прислать к нему в Рим его вещи, изъятые при аресте: «я уверен, что правдолюбие Вашего сиятельства повелит выслать их мне, дабы я не мог сказать, будто заступил на службу справедливейшего из государей мира в одной сорочке».
Из Европы в Санкт-Петербург
После подобных подвигов места в пределах Священной Римской империи для авантюриста, конечно, не было. Путь его теперь лежал на север. Уже в августе 1714 г. Сент-Илер прибывает в Берлин, где впервые сталкивается с Анри Лави. В прусской столице оба находятся проездом: Лави тоже направляется в Россию, где он должен занять пост французского морского комиссара в Санкт-Петербурге{91}. Сент-Илер, похоже, слишком много болтает во время этой встречи: в марте 1717 г. Лави сообщал своему начальству, будто бы барон «три года тому назад», т.е. как раз в 1714 г., «сознался в том, что будучи обвинен в злоупотреблениях и в преступных сношениях, пробыл шесть месяцев в тюрьме»{92}. Он также сообщает соотечественнику, что едет в «Москву», поскольку господин Матвеев, посланник русского царя (т.е. граф Андрей Артамонович Матвеев), пообещал ему изрядную должность («employ considerable») на русской службе{93}. Позднее о том же писал и сам Сент-Илер, признавая, впрочем, что документального подтверждения такого приглашения у него нет: зимой 1715 г. он уверял Петра, что приехал в Россию «по простому обещанию которое господин Матвеев, посол Ваш, мне учинил»{94}. Сам Матвеев в их позднейшей переписке нигде об этом своем приглашении не вспоминал, но вообще говоря, сообщение это весьма правдоподобно: в этот период Петр настойчиво требует от своих представителей за рубежом рекрутировать на российскую службу иностранных специалистов. Как и где именно могли пересечься пути Матвеева и Сент-Илера, мы не знаем, но примечательно, что Матвеев занимал пост посла в Гааге до лета 1712 г., как раз тогда, когда там находился Сент-Илер (тогда еще Халлер) : учитывая попытки француза войти в дипломатические круги, могли ли они не встретиться там? Вполне мог, конечно, Матвеев прочитать о его похождениях и в европейской прессе. Более того, из Гааги, как известно, Матвеев был переведен в Вену хотя прибыл он туда чуть позже француза, уже в декабре 1712 г.{95} И действительно, Матвеев позднее намекал, что ему было известно о темном прошлом барона причем узнал он о нем именно во время пребывания за границей. «Я во Франции и в Вене был и гораздо знаю ваши славныя такие дела, которые можно разве в сумерках, а не пред солнцем объявлять», напишет он Сент-Илеру в разгар конфликта между ними осенью 1716 г. {96}
Сообщив в Париж о встрече с авантюристом в Берлине, Лави в ноябре, уже из Кенигсберга, направляет еще одно, более подробное донесение о нем (документ 19) {97}. Мы понимаем, почему Лави волнуется. Оказывается, Сент-Илер направил графу Тулузскому письмо через французского посла в Берлине таким образом, он становится для Лави конкурентом, возможно, претендует на роль альтернативного поставщика информации из России. В ноябрьском сообщении Лави кратко пересказывается история приключений авантюриста, изложенная с его собственных слов, еще одна версия биографии, выдуманной для себя самозваным бароном. На этот раз Сент-Илер рассказывал, что ранее служил во французском флоте, но покинул страну из-за дуэли. В Италии он был ложно обвинен в связях с французами, попал в заключение, но сумел оправдаться и покинул императорскую службу лишь потому, что счел недостаточной полученную сатисфакцию. Сент-Илер даже поделился с Лави копией меморандума, который он якобы представлял императору. Не стал авантюрист скрывать и своих португальских похождений, хотя не очень ясно, как они сочетались в его нарративе с предполагаемой службой во французском флоте. Сент-Илер явно пытался описать этот эпизод как свое достижение, но Лави оборачивает его против барона: подобный поступок говорит о его ненадежности, «ему ничего нельзя доверить, не подвергаясь опасности удостоиться подобного же отношения», намекает он графу Тулузскому. Наконец, здесь же содержится единственное имеющееся у нас описание самого авантюриста: по словам Лави, «лет ему около з6, хорошо сложен, умом гибок и проницателен, легко раскрывает секреты, свои и чужие, чрезмерно охоч до женского пола, чувствителен к лести и не брезгует вином».
В самом начале января 1715 г. (т.е. как раз одновременно с Лави) барон, наконец, появился в Санкт-Петербурге. «Уже два месяца есть, как здесь обретаюсь с великим повседневным иждивением», жалуется он в письме Петру от 2 марта{98}. Джордж Маккензи, английский дипломатический представитель в России в 1714-1715 гг., сообщал своему правительству 21 января (по старому стилю), что Сент-Илер «прибыл около трех недель назад <...> из Вены»{99}. Характерно, что Маккензи описывает барона весьма положительно. Он знает о его предыстории: для него это человек, «известный в Англии» тем, что он «спас, как он говорит, наши войска» в Португалии. Бросается в глаза и указание на самого Сент-Илера как на источник информации («как он говорит»), и отсылка к предполагаемой битве, в которой британские войска должны были быть напрасно «принесены в жертву», чтобы замести следы тайных переговоров с неприятелем, деталь, которая появилась в публикации Буайе. Сам француз, таким образом, не скрывает от дипломата, что нынешний Сент-Илер и тот Халлер, о котором писали в британской прессе, это один и тот же человек: предыдущий этап биографии не обнуляется, а встраивается в новую версию его жизни. Маккензи известно также и о прошлой службе барона в Неаполе, «когда я последний раз был в Италии, около двух лет назад»: двусмысленная фраза, которую можно понять и в том смысле, что дипломат лично встречал там Сент-Илера.
В самом начале января 1715 г. (т.е. как раз одновременно с Лави) барон, наконец, появился в Санкт-Петербурге. «Уже два месяца есть, как здесь обретаюсь с великим повседневным иждивением», жалуется он в письме Петру от 2 марта{98}. Джордж Маккензи, английский дипломатический представитель в России в 1714-1715 гг., сообщал своему правительству 21 января (по старому стилю), что Сент-Илер «прибыл около трех недель назад <...> из Вены»{99}. Характерно, что Маккензи описывает барона весьма положительно. Он знает о его предыстории: для него это человек, «известный в Англии» тем, что он «спас, как он говорит, наши войска» в Португалии. Бросается в глаза и указание на самого Сент-Илера как на источник информации («как он говорит»), и отсылка к предполагаемой битве, в которой британские войска должны были быть напрасно «принесены в жертву», чтобы замести следы тайных переговоров с неприятелем, деталь, которая появилась в публикации Буайе. Сам француз, таким образом, не скрывает от дипломата, что нынешний Сент-Илер и тот Халлер, о котором писали в британской прессе, это один и тот же человек: предыдущий этап биографии не обнуляется, а встраивается в новую версию его жизни. Маккензи известно также и о прошлой службе барона в Неаполе, «когда я последний раз был в Италии, около двух лет назад»: двусмысленная фраза, которую можно понять и в том смысле, что дипломат лично встречал там Сент-Илера.
По мнению Маккензи, барон вполне подходил для ожидающей его в России должности («he is a person of good parts for this employ») не только благодаря приобретенному им в Италии опыту, но и именно потому, что он был плодовитым прожектером склонность к производству проектов описывается здесь как положительная черта. Сомнений в способности француза реализовать проекты, связанные с военно-морским управлением, у Маккензи не возникало, поскольку барон вырос в портовом Тулоне: это обстоятельство подается как важный, даже ключевой элемент его квалификации («he is fertile and capable of projects of this nature, for which he was bred up in Toulon, his native country»). Как следует из донесения, Сент-Илер явился в Россию не по собственной инициативе, а именно «по приказу царя», для того чтобы «учредить (regulate) его арсенал и морские склады». Ожидалось, что он будет назначен «суперинтендантом» с окладом в 4000 рублей, и «сноровка и расчетливость (facility and economy)», с которыми барон взялся за дело, уже производят благоприятное впечатление на царя. Следует полагать, впрочем, что обо всем этом дипломат узнал от самого барона, который «часто бывает» у Маккензи.