Первым сообразил, что произошло стоявший поодаль Гунтерих.
- Растяпа! зло крикнул кутильер, - Смотри, что ты натворил!
Мальчишка-оруженосец был бледен, как прокисшее молоко точно увидел в футе от себя живого лангобарда. Кажется, он только сейчас понял, что случилось, и теперь с ужасом смотрел на маркграфа широко открытыми глазами. Он пытался оправдаться, но губы не повиновались ему, дрожали, порождая нечленораздельное бормотание. Так и есть, мальчишка. Лет двенадцати, если не меньше. Гримберт перевел взгляд ниже, где истекал грязной жижей некогда гордый золотой телец. Он почувствовал, как его затапливает злостью, тягучей и обжигающей, как свежая смола. Фамильный герб маркграфов Туринских. Какой-то безродный мальчишка
Должно быть, он переменился в лице, потому что Гунтерих едва не сжался от страха и даже бесстрашный мессир Магнебод машинально сделал полшага назад. Они оба знали цену гневу маркграфа.
Чудовищным усилием воли Гримберт заставил себя сдержаться. Заставил злость медленно схлынуть, открыв мысленные кингстоны. Контроль над разумом и собственными эмоциями вот первое, чему учится человек, который хочет овладеть умением строить сложные и далеко идущие планы. Если в душе царит несдержанность, ее порыв может уничтожить то, что строилось годами.
Он не может позволить себе роскошь потерять хладнокровие, пусть даже на единый миг. Не сейчас, когда он вплотную подошел к осуществлению самого главного замысла в своей жизни.
Гримберт заставил себя усмехнуться.
- Какая досадная оплошность, - заметил он, глядя на онемевшего от страха оруженосца, все еще стоящего на золоченой броне «Тура», - Не переживай, мой мальчик, я знаю, что у тебя не было злого умысла. Ты предан мне, как и полагается честному оруженосцу, и чист помыслами, виноват не ты, а твои руки. Кажется, они не очень исправно тебе служат, а? Они подвели тебя, а ведь они вернейшие твои исполнители, дарованные тебе Господом, не так ли? Очень прискорбный случай. И очень распространенный. Ты даже не представляешь, сколько гениальных сценариев и удачных замыслов пропадает втуне только лишь потому, что исполнитель глуп, неумел или неопытен. Знаешь, что лучше всего делать в таком случае?
Мальчишка осторожно покачал головой. Он все еще был оглушен страхом и едва ли понимал смысл маркграфского вопроса.
- Отказаться от их услуг. Ненадежный исполнитель худшее, что может быть. Он уничтожит любой план, сколь совершенен бы он ни был. Испортит замысел. Погубит все полотно. Понимаешь? На ненадежного исполнителя никогда нельзя будет положиться. Ведь никогда не знаешь, где он подведет тебя в следующий раз. Единственный способ избавиться от него, чтобы в будущем застраховать себя от подобных недоразумений. Ты согласен со мной?
Оруженосец медленно кивнул, соглашаясь.
- Вот и отлично, - Гримберт нашел взглядом первого попавшегося сквайра из личной охраны маркграфа, - Отрубите ему руку. Нет, лучше обе. И ототрите проклятый герб.
Он развернулся на каблуках и двинулся к своему шатру, заставляя Магнебода и Гунтериха следовать за собой. Шаг у него был стремителен, если рыцарь и поспевал за ним, то старшему оруженосцу приходилось едва ли не бежать.
- Гримберт - Магнебод осторожно подергал за кончик своей окладистой бороды, словно проверяя ее на прочность.
- Что?
- Не слишком ли это
- Ты хочешь спросить, не слишком ли это жестоко?
- Да. Черт возьми, это всего лишь ребенок. Не виноват же он в том, что
Гримберт остановился, чтобы взглянуть ему в глаза. И с удовлетворением ощутил, как напрягся его верный рыцарь. Это был добрый знак. Он потратил тринадцать лет, почти половину своей жизни, на то, чтоб убедить весь мир в одной важной вещи.
Очень, очень опасно становиться врагом маркграфа Туринского. Это должен помнить каждый, и неважно, что за герб красуется на его щите, графский, баронский или даже герцогский. Знать эту важную вещь должны не только те, кто собирается стать врагом, но и те, кто считает его своим другом. Про это правило он никогда не забывал.
- В мире утверждено семь высших добродетелей, Магнебод, - медленно произнес он, - Я помню их так же хорошо, как в те годы, когда только учился читать. Благоразумие, вера, мужество, любовь, справедливость, умеренность и надежда. Но снисхождение среди них не значится. Я не собираюсь поощрять своим расположением людей, которые не в состоянии выполнять свою работу.
В шатре маркграфа царила приятная прохлада. Кто-то из слуг уже разжег в курительницах благовония мирру, сандал и амбру. Пажи терпеливо стояли с одеждой в руках, ожидая, когда Гримберт прикажет им переодеть его. Был и кувшин вина, но к нему он даже не притронулся из крови еще не до конца испарился вызванный схваткой адреналиновый холодок. Возможно, он выпьет еще немного вина с морфином перед тем как идти к Алафриду на военный совет, но не сейчас. Сейчас он и так чувствует себя превосходно, кроме того, сейчас важно сохранить ясность мысли.
Гримберт коротко махнул рукой. Вышколенные слуги мгновенно покинули шатер. Все эти пухлые пажи с угодливостью в глазах. Томные девы с талиями настолько тонкими, что можно обхватить одной ладонью, как ножку бокала. Менестрели, жаждущие усладить его слух новейшими аахенскими балладами. Декламаторы, загодя приготовившие свитки его любимых стихов. Сейчас все они вызывали лишь досаду. Как разбросанные в беспорядке предметы обихода, беспомощные сами по себе.
Снаружи что-то звучно ухнуло, точно кто-то сломал напополам сухую ветвь. Спустя половину секунды или немногим более до ушей Гримберта долетел крик жуткий отчаянный вопль, оборвавшийся нечленораздельным хрипом. Точно кричавший лишился чувств, не в силах полностью осмыслить количество отпущенной ему Господом боли. Гримберт одобрительно кивнул сам себе хотя бы сквайры все еще выполняют приказы своего господина без опоздания
Магнебод молча смотрел на него, будто пытался что-то рассмотреть в полумраке шатра.
- Удивительно, - пробормотал он, непонятно к кому обращаясь, - Действительно удивительно.
- Что именно? резко спросил Гримберт, - То, что я использую дарованное мне императором право вершить суд?
- Нет. Удивительно, как ты не похож на своего отца.
Гримберт нахмурился. В устах Магнебода это прозвучало двусмысленно. А Гримберт не терпел двусмысленности, в чем бы она ни заключалась. Двусмысленность корень неточности, а он презирал неточности. Одна маленькая неточность может погубить тщательно продуманный план, безнадежно порвать тонкое кружево паутины.
- Что ты имеешь в виду?
- Ты так безжалостно рационален, что иногда мне кажется, будто передо мной не живой человек, а вычислительная машина, - Магнебод издал напряженный смешок, - Вот почему в твоих планах не бывает ошибок. Ты безжалостен к людям так же, как и к фактам. Твой отец
Гримберт вперил в него взгляд, заставив рыцаря замолчать.
- Мой отец проявил слабость и расплатился за это. Ослабил контроль, позволил себе положиться на чужую волю. И был за это убит. Если я чему-то и научился за все это время, так это учитывать ошибки! Его ошибки я учел.
Магнебод застонал сквозь зубы.
- Бога ради, Гримберт! Только не начинай снова! Святой Альбин мне свидетель, я чтил твоего отца так, как не чтил никого другого. Но ты так слепо отдался мести, что забыл обо всем на свете. Мы уже далеко от Туринской марки, но скажи, как далеко тебя заставит зайти эта месть?
- Я переберусь через стену девятого круга ада, - зловеще пообещал Гримберт, - Если в десятом смогу довести свою месть до конца.
В шатер, низко поклонившись, вошел слуга. Судя по тому, что двигался он быстрее, чем положено по этикету, и не решился даже взглянуть на своего маркграфа, принесенная им новость заслуживала самого пристального внимания.
- Ваше сиятельство, извините за
- К делу, - кратко приказал Гримберт.
- К вам посетитель.
- Вот как? Досадно, я даже не успел переодеться. И что за посетитель? Достаточно ли настойчиво он выглядит?
Слуга побледнел еще сильнее, чем тот нескладный мальчишка с ведром.
- Его сиятельство Лаубер, граф Женевский.
Гримберт почувствовал на губах привкус торжествующей улыбки. Который показался ему еще более упоительным, оттененный накатившей мрачностью Магнебода.
- У меня нет причин отказать его сиятельству графу Женевскому во встрече, верно?
***
Он не изменился, это первое, о чем подумал Гримберт. Время лучшее абразивное средство из всех, известных человечеству. День за днем, оно стирает даже контуры неприступных крепостей, перечерчивает карты и геномы. Но есть вещи, над которыми оно, кажется, не властно. Лаубер, граф Женевский, кажется, относился именно к этой категории.
За те три года, что Гримберт его не видел, в лице Лаубера не произошло ровно никаких изменений. Ни шрамов, указывающих на участие в боях или поединках, ни новых морщин, которые могли бы свидетельствовать о нервном истощении. Лицо графа Женевского даже в мелочах осталось ровно тем же, каким помнил его Гримберт холодным, отстраненным, даже неестественно спокойным, как для существа, в чьих жилах течет человеческая кровь. Оно бы даже походило на изысканную фарфоровую маску из тех, что непревзойденно умеют делать венецианские мастера, если бы не блеск глаз, тоже по-рыбьему холодный и внимательный.
- Маркграф Гримберт? Мое почтение.
- Граф Лаубер? Добро пожаловать.
Ему восемьдесят четыре года, напомнил себе Гримберт, он куда старше меня, однако выглядит моим ровесником. Ланцеты и зелья женевских лекарей по-прежнему не знают себе равных. Черт возьми, сколько ливров в год он тратит на омолаживающие операции и процедуры?..
Этого он не знал, как не знал и многих других вещей, связанных с жизнью графа Лаубера, несмотря на все ухищрения туринских шпионов и щедрые порции золота. Жизнь графа Лаубера была окружена защитным периметром из недосказанностей, умолчаний и неточностей надежнее, чем крепостной стеной. И Гримберт неоднократно имел возможность убедиться в том, что сокрушить эту стену не в его власти. Пока что. Пока.
Этого он не знал, как не знал и многих других вещей, связанных с жизнью графа Лаубера, несмотря на все ухищрения туринских шпионов и щедрые порции золота. Жизнь графа Лаубера была окружена защитным периметром из недосказанностей, умолчаний и неточностей надежнее, чем крепостной стеной. И Гримберт неоднократно имел возможность убедиться в том, что сокрушить эту стену не в его власти. Пока что. Пока.
Лаубер был не один. За его спиной маячили две мужские фигуры. Судя по льняным сюрко, на плечах которых виднелся герб Женевы, оба имели не последнее отношение к рыцарской дружине графа. Лаубер не замедлил их представить.