С мрачным видом я появился на этом дне рождения в парке виллы Челимонтана, посмотрел по сторонам и понял, что день рождения там не один, а целых три. Моему сыну было три года, дети в этом возрасте ведут себя странно, и он испуганно остановился как вкопанный: несмотря сначала на мои уговоры, а потом и на легкую встряску, он не мог указать мне, к какому из трех праздников имеет отношение.
Наконец он взял у меня из рук подарок и положил его к другим подаркам одного из трех праздников, ближайшего к нам. Аниматор усадил его и начал игру. На двух других праздниках происходило то же самое.
Родители, оказавшиеся на этом празднике (не уверен в правильности нашего выбора), переговаривались между собой, смеялись и поглядывали на меня с любопытством, поскольку никогда раньше не видели, и я не мог понять, видели ли они меня впервые потому, что я избегал их все эти месяцы, или потому, что их дети были из другой группы, из другого детского сада, из другого района.
У меня по-прежнему было каменное лицо, выдававшее очевидные признаки мизантропии. Я ограничился подобием общего поклона издали и все оставшееся время держался в стороне, звоня по телефону или делая вид, что звоню, и глядя на детей так, будто исследовал детское поведение на праздниках. Это объяснялось не тем, что я, оказавшись среди других родителей, не хотел познакомиться с ними, но страхом: а вдруг все поймут, что я перепутал праздники? Помимо всего прочего, мне казалось, что родители детей, которые участвовали в двух соседних праздниках, смотрят на меня так, как будто узнали меня или моего сына. Впрочем, я в этом не уверен: они были далеко. В любом случае у меня создалось впечатление, что то же самое происходило с родителями на каждом из двух соседних праздников.
Так или иначе, мой сын остался на этом празднике. В какую-то минуту он даже обнял одного из мальчиков. И когда новорожденная открыла наш подарок и ее мать спросила, от кого он, мой сын поднял руку. Девочка подошла к нему, чмокнула в щеку и сказала спасибо. Мы так и не поняли, был ли это день рождения, на который он приглашен, или нет. Но сыну праздник очень понравился.
Как известно, детские праздники по случаю дня рождения длятся до бесконечности. Не потому, что они такие уж длинные, а потому, что тебе хотелось бы, чтобы они заканчивались через полчаса. В результате ты смотришь на часы сначала каждую минуту, потом все чаще и чаще, успевая в промежутке поднять голову и увидеть, что все родители смотрят на часы с таким же безутешным видом, какой был у тебя, когда ты сам в последний раз смотрел на часы и видел, как мало прошло времени. Ты думал, что времени прошло гораздо больше. Думал, что должно пройти еще долгое время и что оно никогда не пройдет.
Много времени занимает еда пиццетты и картофельные чипсы, которые ты запиваешь кока-колой, и разговоры с другими родителями, проклинающими жизнь, как проклинаешь ее ты. Но большую часть времени ты проводишь, глядя в пустоту, делая вид, что обдумываешь самые важные в жизни вещи, тогда как на самом деле ты думаешь, под каким бы благовидным предлогом вам с сыном уйти, но понимаешь, что не сделаешь этого, потому что уход огорчит сына. Ты с надеждой спрашиваешь его: тебе весело? И он отвечает да. Ты слышишь, как другие родители спрашивают своих детей: тебе весело? И все дети отвечают да. Когда же один из детей отвечает нет, наступает неожиданная тишина. Отец берет его за руку и говорит: «Может, тогда нам лучше уйти». И они собираются уходить, и мы смотрим на них с завистью, и последняя наша надежда слова, которые произнесет отец или мать новорожденного, слова, к которым нужно быть готовыми, что удается не всем. Это зависит от многих причин, но прежде всего от твоей смелости. В эту минуту все мы болеем за отца или мать новорожденного, поскольку не хотим, чтобы кто-то другой мог сделать то, чего не можем сделать мы, то есть уйти.
И эти слова неумолимо звучат:
А сейчас будет торт!
Родитель, намеревающийся уйти, ворчит, пытается проявить твердость, но родителю новорожденного помогает настойчивая любезность садиста, который сам не раз пытался сбежать с праздника, однако ему не позволили, удержали объявлением «А сейчас будет торт!», так что одной из причин, побудивших его организовать нынешний праздник, было не что иное, как жажда мести.
Дескать, дождитесь торта и потом можете расходиться.
Наступает счастливая минута: ребенок и его отец снова снимают пальто, и со всех сторон слышно: «Ладно уж, подождем торта и пойдем».
Время как не шло, так и не идет, а торта все нет и нет. И дело не в том, что он опаздывает, а в тебе: ты ждешь не дождешься, когда же он появится, смотришь на часы, но торт не может появиться, если время стоит на месте.
И ты снова начинаешь смотреть по сторонам, и теперь, когда тебе больше не о чем думать, занимаешь время мыслями о жизни. Зачастую именно на детских праздниках ты вспоминаешь прожитые годы, оцениваешь все повороты жизни, взвешиваешь свои ошибки, а то и представляешь себе другую жизнь, которой бы ты жил, сложись все не так, как сложилось. При этом среди событий, что произошли в твоей жизни, а могли бы и не произойти, всегда выявляется минута, когда ты зачал сына, которого сейчас привез на праздник, или раньше, когда ты влюбился в ту, что однажды понесет от тебя сына, которого сейчас ты привез на этот праздник.
Разумеется, ты не думаешь, что было бы лучше, если бы этого не произошло. Вернее, думаешь, но знаешь точно, что думаешь это лишь потому, что сегодня тебе пришлось везти его на праздник. Но ты всей душой любишь сына и не хотел бы ни на йоту изменить свою жизнь, потому что в этой жизни ты зачал сына, которого так любишь. Правда, сейчас, когда впереди у тебя много времени в ожидании торта, ты можешь позволить себе подумать о других субботних возможностях, представив, например, сидение под вечер за аперитивом в одном из городских кафе, или оргии, все участники которых счастливы, поскольку эти оргии не задевают ничьих чувств. А возможно, ты был бы невесть в каком уголке мира, в другом часовом поясе, и занимался бы тем, чем занимаются в том уголке. После того, как дал волю воображению, ты возвращаешься к действительности со смешанным чувством грусти и эйфории. Потом смотришь на часы и убеждаешься, что прошло совсем мало времени. Родитель новорожденного все еще медлит с тортом. Ребенку, который собирался уйти, по-прежнему скучно, однако и он сейчас в ловушке.
Когда после долгого ожидания, уже на закате, появляется торт, ты, давясь, отправляешь в рот кусок за куском, после чего стараешься надеть пальто на сына, и тут отец новорожденного говорит: «А теперь открываем подарки». Потом смотрит на твоего сына: «Ты тоже открывай».
И твой сын сам, без твоей помощи, снимает пальто.
Я представляю свою книгу в далеком городе. Со мной приезжает моя дочка. После презентации ко мне подходит одна из читательниц, поздравляет меня с хорошей книгой, после чего уверенно говорит моей дочери: «Вы должны гордиться таким отцом». И та отвечает: «А я им горжусь».
Стоит же читательнице отойти, она серьезно, без малейшей иронии, говорит с римским акцентом: «Нешто я могла сказать нет».
Мне бывает жаль, когда сын говорит: «Папа, ты все время сидишь за компьютером!»
Жаль не потому, что ему кажется, будто я не обращаю на него внимания, а потому, что приходится, хочешь не хочешь, выключать компьютер.
Хоть ненадолго.
В тот раз, когда моя тетя, готовившая меня к вступительному университетскому экзамену по латыни, в ответ на допущенную мной ужасную ошибку подтолкнула меня к двери и захлопнула ее за мной.
Оказавшись на лестнице, я задумался: как быть позвонить ли в дверь или униженному идти домой? Я выбрал второе: отправился униженный домой и до сих пор не знаю, что же такое я тогда сморозил.
Довольно пожилые люди, которые, тяжело дыша, потные, бегут трусцой по тротуару. Часто в обтягивающих тренировочных костюмах, а иногда с цветной повязкой на лбу.
Человеческое достоинство важнее физической формы.
Не успеваете вы сесть в ресторане за стол, как один из твоих друзей достает массу таблеток и начинает их принимать, одновременно болтая и делая заказ. Он не объясняет, почему принимает эти таблетки, и ты не знаешь, витамины ли это или лекарства от тяжелой болезни.
Подушки с рисунком цветов.
Не заказывай граппу в конце еды в первом попавшемся ресторане. Это ловушка. Граппу тебе называют в числе других алкогольных напитков, которые могут предложить, надеясь, что ты от нее не откажешься. Стоит тебе дать слабину и ты влип.
Никто не принесет тебе граппу вообще. И никому ты не можешь заказать граппу вообще. Это всего лишь предварительный выбор. Официант, став по стойке «вольно», начинает перечислять тебе имеющиеся виды граппы и ждет, чтобы ты сказал, какой из предложенных видов предпочитаешь. Ответ не ограничивается одним этапом. Если ты просишь белую или выдержанную в дубовой бочке янтарную старку, ты только называешь цвет, указываешь поле выбора, в пределах которого тебе предложат другой список. И лишь после трех или четырех возможных вариантов ты наконец доберешься до граппы, устраивающей тебя.
А ты всего лишь хотел выпить рюмку граппы.
Учась в университете, я время от времени давал частные уроки школьникам-старшеклассникам. Однажды я готовил к экзамену на аттестат зрелости ученика, который внимательно слушал у меня на кухне мой четырехчасовой урок о Леопарди или Мандзони с заданием вернуться на следующий день и повторить мне усвоенное за эти четыре часа.
Все, что он говорил, вернувшись назавтра, сводилось к нескольким словам: «Леопарди великий поэт, может быть, один из самых великих, а может быть, даже самый великий».
И все. Ничего по существу, кроме, например: «Мандзони один из самых великих итальянских писателей, может быть, даже самый великий».
Я старался рассказать ему все, что знал о Леопарди, а он только делал вид, что слушает. Я думал: чему-то я все-таки его в конце концов научу, что-то он будет знать.
С тех пор прошло много лет, и, объясняя что-то своим детям, я делаю это так же, как делал тот мой ученик: «Этруски великий народ, может быть, один из самых великих». Я вожу их по Риму и говорю: «Колизей великий исторический памятник, древние римляне были великим народом».
Больше я ничего не знаю.
Я не в состоянии определить породу рыбы, путаю крабов с омарами, не разбираюсь в названиях деревьев и цветов. Я не знаю собачьих пород, марок и моделей автомобилей. Не знаю, какой размер обуви у моих детей, не могу отличить шерсть от хлопка (я не шучу), не имею представления о логическом анализе и ничего не смыслю в анализе грамматическом, допуская, что это, возможно, одно и то же. В детстве я говорил по-английски и по-испански, а сейчас не помню ни слова ни на том, ни на другом языке. Начинаю говорить, хочу сказать «дом» и думаю, как сказать «дом» Ничего не помню по истории, по латыни, по истории искусства. Говорю только, что Поллайоло великий художник, может быть, один из самых великих художников своего времени, но не знаю, какого именно времени.