Мои пирожки и ватрушки, кружочки докторской колбасы, ломтики сыра быстро умялись под водку, которую пили из мензурок. До чая охотников было мало. Всем хотелось сказать что-то свое. Они торопились, перебивая друг друга. Мне нравилось их лихое мальчишество. Дато не делал попыток прорваться сквозь буйный натиск слов цветистым грузинским тостом. На него в этой компании почти не обращали внимания. Только Вита не сводила с Дато восхищенных глаз.
С очередного международного конгресса вернулся Бакулев, и жизнь детского отделения пошла в строгом режиме. На мои расспросы о Колиных делах Медведев ответил, что Дед намечает операцию после ноябрьских праздников, но велел не проговориться, чтобы не волновать пацана. Однако по частым визитам к нему Александра Николаевича Коля уже сам почувствовал, что приближается долгожданный день, которого он в душе так боялся и так удивительно не боялся. В его сознании работали магические весы. Две чаши жизни и небытия постоянно кренились то в одну сторону, то в другую. Я часто навещала его и чем только могла старалась отвлечь от мыслей об этих весах. Не желая обидеть меня, Коля делал вид, что мне это удавалось.
Рано утром 15 ноября я пришла в клинику. В маленьком зале ожидания на деревянном диванчике, прижавшись к подлокотнику, одиноко сидела худенькая женщина с Колиными глазами и лицом Богородицы. Я села рядом, крепко обняла её. Зинаиду Петровну я видела несколько раз мельком. Коля много рассказывал о ней. Немного успокоившись, Зинаида Петровна еле слышно сказала:
Даст Бог, всё будет хорошо. Я такой светлый сон видела: большой зеленый луг Колюня бежит ко мне издалека на своих ножках в белой рубашечке и звонко так зовет меня: «Мамочка! Мама!» И не спала я будто а так, как въяве.
Коля такой талантливый мальчик, Александр Николаевич, Медведев и все полюбили его. Врачи так готовились к операции
Время приближалось к восьми. Сказав Зинаиде Петровне, что скоро вернусь, побежала наверх. Колю на каталке везли к операционной. Он уже был под наркозом. Безмятежное лицо херувима проплыло передо мной. В широко раскрытых дверях ярко освещенной операционной я увидела высокую фигуру Бакулева, в центре Игоря Медведева, с обеих сторон врачей и медсестер. Двери закрылись. Началось таинство.
Зинаида Петровна сидела на том же диванчике, теребя в тонких пальцах мокрый от слёз платочек. Чтобы выдержать изнурительное ожидание, она стала подробно рассказывать о своей жизни: и как всем селом скрывались в брянских лесах во время оккупации, как в 44-м тяжело раненый вернулся Вася Коле́чкин, как в победном 45-м родился первенец Витя, а потом Галя, как от голода и бедности завербовались на Сахалин, где и родился Коля.
Время от времени я прерывала рассказ и поднималась к операционной, на цыпочках подходила к двери, но кроме слабых металлических звуков ничего не было слышно. Врачи работали, значит, Коля держится.
Возвратившись в очередной раз к Зинаиде Петровне, я спросила, зачем её специально вызывал Бакулев и долго с ней разговаривал?
Всем было удивительно, как при такой сложной болезни Коля так долго держался. А случилось вот что. Иду я однажды с ним из больницы. Колюне восемь лет было. На руках его несу. Он лёгкий, как перышко, синенький весь. Слезы у меня ручьем. Вдруг меня кто-то окликает: «Эй, молодка, постой!» Гляжу старичок седенький подходит. «Расскажи мне про своё горе, говорит. Может, чем помогу». Показала я ему Колюню, всё как есть рассказала. Старичок проводил меня до дома, пообещался завтра придти. Пришел. Пучочки разных травок принёс. Стал он отварами этих травок Колюню поить, а на ночь уже другими настоями велел купать его. Старичок этот был Ефим Пантелеевич по прозвищу Колодник, еще с царских времён сосланный на Сахалин. Через несколько месяцев сыночек мой окреп, даже румянец на щеках появился. Но, видно, не судьба была ему болезнь одолеть. Ефим Пантелеевич в одночасье помер. И все секреты с собой унес. Очень уж дознавался Александр Николаевич, что же это за такие травки были.
Операция длилась более пяти часов. Медведев и его коллеги к таким нагрузкам привычны, но как выдерживает семидесятипятилетний Бакулев с больным сердцем и больными ногами? Наконец, дверь открылась, вышла медсестра, сдвинула с лица марлевую повязку. К ней бросились все, кто был в коридоре. «Дайте валидол Заканчиваем Всё нормально», глубоко вздохнув, сказала медсестра и в изнеможении прислонилась к стене. Не дожидаясь подробностей, я побежала к Зинаиде Петровне, издалека крича ей: «Всё хорошо! Сердце работает!».
Коля лежал в палате рядом с операционной, весь в проводках и трубочках. В полутьме светились мониторы, на зеленоватых экранах зигзагами двигались яркие белые и красные линии. Все знали, что именно сейчас настало самое тревожное время. Мышцы Колиного сердца были на удивление эластичными и упругими, но клапаны оказались совсем дряблыми. Хирургам пришлось менять четыре клапана. Медведев организовал круглосуточное дежурство. Он сам почти не отходил от Коли, напряженно вслушиваясь и всматриваясь в работу датчиков. На пятый день многое убеждало его, что Колин организм свыкается с обновленным сердцем, и врач позволил себе несколько часов поспать, строго-настрого приказав разбудить его при малейшем сбое показателей.
На ночное дежурство с вечера заступил Дато Кикава. Он часто заходил в Колину палату. Приборы работали размеренно и чётко. Незадолго до полночи Дато заглянул в комнату медсестер. Там его ждала Вита Когда дежурный врач вошел в послеоперационную палату, на зеленоватом экране бежала сплошная прямая полоса. Дато бросился к Медведеву, но было уже слишком поздно.
На ночное дежурство с вечера заступил Дато Кикава. Он часто заходил в Колину палату. Приборы работали размеренно и чётко. Незадолго до полночи Дато заглянул в комнату медсестер. Там его ждала Вита Когда дежурный врач вошел в послеоперационную палату, на зеленоватом экране бежала сплошная прямая полоса. Дато бросился к Медведеву, но было уже слишком поздно.
Миновала зима. Однажды апрельским вечером дома зазвонил телефон.
Это Медведев. Надо бы встретиться. У меня для вас кое-что есть.
На другой день я приехала в клинику. Игоря Андреевича нашла в тесной ординаторской. Из ящика письменного стола он достал так хорошо знакомую мне записную книжечку в коричневом коленкоровом переплете. Медведев рассказал, что её взяла нянечка, когда собирала Колину постель. Положила в карман халата, забыла передать врачам. И сам он всё собирался отослать книжечку родным, да не собрался.
Троллейбус плавно катил по Ленинскому проспекту. Сидя у окна, освещенного ярким солнцем, я читала последние Колины записи.
2 ноября. Вспомнился брат, которого я очень люблю. Как мне хорошо было с ним. А теперь не знаю, когда встречусь с ним. Да и встречусь ли? Прижмусь ли к его плечу еще раз? До чего же обидно, что природа «наградила» меня этим страданием. В чём я перед нею провинился?
6 ноября. Мое настроение не по погоде. А погода ясная. Небо чистое, голубое-голубое. Завтра такой великий праздник! Он должен давать людям радость. Но самая главная радость это здоровье, первая буква жизни. Для меня это труднодоступная стена. На неё лезть и лезть. И стараться, чтобы не сорваться. Будем бороться за жизнь. Вита, ты тоже жизнь. Помоги мне. Я должен жить и быть здоровым. Всё! Сопли на крючок! Я должен победить!
Посланная мною на Сахалин записная книжечка вернулась обратно с приклеенной на бандерольке бумажкой «Адресат выбыл». Я сделала небольшой сюжет по Колиным запискам и стихам. Он прозвучал в одной из передач радиостанции «Юность». Никакого отклика от родных Коли в редакцию не пришло.
Я никогда не была на Сахалине. Представляю его по рисунку, с которого начинается записная книжечка в коленкоровом переплете: скалы, море, чайки, прорезая перистое облако, в небо взмывает самолет. Коле Коле́чкину, светлой души мальчику, не довелось стать ни летчиком, ни хирургом, ни поэтом. В моей жизни он остался яркой звездочкой. Она сияет мне в дни испытаний, озорно приказывая: «Сопли на крючок! Мы должны победить!»
Москва.Зима, лето, осень 2009.Институт им. Склифосовского,Центр им. Бакулева«Сходя в долину преклонных лет»
(последнее интервью Людмилы Целиковской)
Сентябрь 1991 года. Тепло, солнечно. После бурных августовских событий настроение у всех приподнятое. Стою на площади Восстания и прошу молоденькую цветочницу выбрать самые свежие лилии для актрисы Людмилы Целиковской. Интересуюсь, говорит ли что-нибудь девушке это имя? Она смущенно пожимает плечами, качает головой. Стоящая рядом пожилая женщина вскидывает руки, удивленно восклицает: «Как вы можете ее не знать? Це-ли-ков-ская! Кинозвезда! Сердца четырех, Антон Иванович сердится, Воздушный извозчик, Близнецы. Мы, девчонки, и причесывались, и платья шили, как у нее!» Помогая мне выбрать цветы, женщина сетует, что о Целиковской уже давно ничего не слышно, но ее помнят и любят.
На звонок заливается лаем пуделек Чалик. Людмила Васильевна радушно встречает меня. Она в длинном хитоне из легкой темно-синей замши. Седые волосы с сиреневым отливом аккуратно уложены. Лицо, после перенесенной тяжелой болезни, бледное, без косметики. Несколько дней назад Людмила Васильевна отметила свой 72-й день рожденья.
Мы проходим в большую гостиную, усаживаемся за овальный стола, накрытый старинной кружевной скатертью, я включаю магнитофон и, начиная беседу, рассказываю о сценке у цветочного киоска.
Людмила Васильевна улыбается: «Мне грех жаловаться на судьбу. Она меня щедро одарила любовью людей, не просто интересом, а именно любовью. Я им очень благодарна за это. разумеется, я имею в виду людей, воспитанных нашим кино, когда было принято семьями смотреть фильмы, да еще и по нескольку раз. Ну, а что касается современной молодежи, то вполне естественно им не знать наших актеров прошлых лет, особенно теперь, когда на всех нас обрушился поток голливудских боевиков, триллеров, ужастиков, в которых личность артиста пропадает, потому что зритель прежде всего следит за тем, догонят не догонят, убьют не убьют. Стрельба, кровь, насилие. Конечно, плохо, когда артиста не видят на экране годами, но я бы не хотела сниматься в этих ужастиках только для того, чтобы меня не забыл зритель.
Мы проходим в большую гостиную, усаживаемся за овальный стола, накрытый старинной кружевной скатертью, я включаю магнитофон и, начиная беседу, рассказываю о сценке у цветочного киоска.