Лучшие палачи получаются из людей с совестью, верно? Иван смотрел прямо, не мигая. Лицо превратилось в твердую маску словно на нем резиновая морда. Словно можно снять свое лицо, как противогаз и все закончится.
«Нет уж. Хватит с меня исполнения желаний», подумал Иван.
«Теперь я до дна хлебну. От начала до конца. Проживу до доли секунды».
В тебе совесть сейчас горит, держать Сазона взглядом, держать. Не отпускать. И плохо тебе, и мечешься. Ты уж извини, что делаю тебе больно. Ты, наверное, давай выстрели в меня, и все закончится.
Знаешь. Сазон вдруг шагнул вперед. Поднял руку с револьвером, направил Ивану в лоб. А я так и сделаю. Готовься, Ван.
Дуло оказалось в метре от головы Ивана. Он видел даже туповатые, срезанные головки пуль в барабане. Стоп. Иван наклонил голову к плечу. Да ведь это же
Ты куда «наган» дел? спросил Иван.
не старый Сазоновский револьвер. А новенький, блестящий, из вороненой стали. Огромный, как вагон метро.
Маленькая сладкая пуля из красивого синего пистолета
«Привет, Том Вэйтс.
Ты, как всегда, вовремя».
Понятно, сказал Иван. Я так и думал. Как думаешь, могу я перед смертью позволить себе немного пафоса? А, Сазоныч? В «нагане» жила твоя честь, диггер. Ты потерял свое оружие и запятнал свою душу.
Я никогда никому не завидовал, сказал Сазонов.
Иван смотрел прямо.
Так вот в чем дело, произнес он медленно.
Ты
Кто дал тебе эту блестящую штуку? спросил Иван. Впрочем, можешь не отвечать. Я сам догадаюсь. Орлов? Или генерал? Эх, Сазон, Сазон. Стреляй уже, задолбал, если честно. Каждый охотник желает знать, где сидит Са
Иван прыгнул в сторону и вперед. Ствол револьвера дернулся за ним
Выстрел.
Быстрый, сука, успел подумать Иван.
Интересно, в какой момент человек понимает, что уже мертв?
«Вот черт. Я даже дернуться не успею. Сазонов быстрее, чем все, кого я знаю. Может быть, даже быстрее Гладышева».
Думай, Иван. Думай.
Чего мы ждем? спросил он.
Сазонов улыбнулся. Из коллектора вышел начальник адмиралтейской СБ Орлов. Остановился, глядя на Ивана.
Генерал дал вам шанс, Иван Данилыч, сказал он негромко. Шанс на будущее. Тут он резко сменил манеру: А ты спустил свое будущее в унитаз, недоумок!
Куда спустил? спросил Иван. Погромче, я сегодня туповат.
Мертвенно-голубые глаза Орлова остановились на диггере. Начальник СБ открыл было рот, снова закрыл.
Не важно, сказал он наконец. Обратился к Сазонову: Вадим, давай заканчивай.
Вот так номер.
Сазонов взвел курок большим пальцем. Какой неприятный звук. Посмотрел на Ивана:
Прости, командир. Скажи: бато-ончики.
Иван молчал.
Ну же, говори
Орлов вздохнул:
Да что ты с ним возишься. Стреляй уже!
Сазонов покачал головой, продолжая смотреть на Ивана поверх револьвера.
Нет. Пусть он скажет. Не гнильщика какого убиваем живую легенду практически. «План Меркулова», ага.
Срать я хотел на твою легенду. Вадим, я
Пусть скажет. Лицо Сазонова блестело от пота. Говори, приказал он Ивану. Иначе обещаю: я вернусь и пристрелю твою Таню.
Вадим! Орлов повысил голос. Хватит!
Говори! приказал Сазонов.
Иван выпрямился. «Похоже, пришло время платить по счетам. Хорошую я себе смену воспитал Вот Косолапый бы за меня порадовался».
Хорошо, сказал Иван. Готов, убивец? улыбнулся с ненавистью. Мои любимые конфеты: бато-о Иван прыгнул.
Все повторяется В какой-то момент ему даже показалось, что он успеет
Выстрел.
Опрокидывающийся потолок. Ржавый голос Трубного дерева в темноте:
«Ты не вернешься. Никогда».
Вспышка.
Часть II
Колыбельная
Глава 9
Хозяин туннелей
Ложка стучит по жестяной стенке банки, собирает остатки застывшего твердого жира и вкусной мясной жижи. Ам, говорит он, ням. Ложка ныряет в рот, касается гнилых пеньков, сильный язык мощно выбирает из нее содержимое, ложка делает зык-к об остатки зубов и выныривает. Снова банка
Стоматологов в метро нет.
Есть знахари вроде тех шарлатанов из учебника истории, что дергали зубы и заговаривали раны, ушибы и ссадины. Только еще хуже.
Есть еще военмедики с «Площади Ленина».
Но даже им он не доверяет. Ибо не фиг.
Когда тебе пятьдесят один, можно задуматься о смерти.
Впрочем, зачем? Старик покачал головой. Ложка нырнула в банку, он услышал характерный скребущий звук, нащупал кусок мяса, аккуратно отделил. Теперь зацепить так, есть пошел, пошел. Он аккуратно, чуть ли не филигранно вынул кусок говядины из банки и донес до рта.
Практика великая вещь.
Кусок мяса упал на язык, он ощутил волокна и холод мяса, подержал так, впитывая ощущения. Он почти видел сейчас этот кусок. И кусок был прекрасен.
Теперь разжевать. Сок потек из мяса, зубы встретились с древними волокнами и перемололи их. Врешь, не возьмешь.
Дожевав мясо до резиновости, усилием воли проглотил. В дело все сгодится.
Следующая ложка пошла. Стук жести.
Отличная все-таки штука армейский НЗ. Тушенке уже лет тридцать, а она вполне ничего. Ностальгический вкус. Словно ему опять двадцать с чем-то, он сидит в руддворе и метает тушенку. После заброски на него всегда накатывал дикий голод.
И жажда.
Да, жажда. Сейчас бы темного пивка. Трезвыми тогда по туннелям никто не ходил, моветон-с. Идешь и смотришь, где, чего и как. Экстрим. Да и вообще он отправляет в рот следующую порцию, задумчиво жует кому-то надо было увидеть все это собственными глазами
Кто же знал, чем все в итоге обернется?
Пригодились и санузлы, и гермы, и ФВУ-шки, и дизеля.
Тогда ходил и думал интересно, как все это будет выглядеть, если заработает
Все заработало. Хотя лучше бы не.
Жаль только, увидеть не удалось.
Он вздрагивает, неловкое движение, и следующий кусок вылетает из ложки. Твою маму!
Для того чтобы увидеть нужны глаза.
А с глазами вышла фигня.
Но зато по звуку он теперь легко определяет, куда упал кусок мяса. Эхолокация не хуже, чем у летучих мышей.
А в память намертво вбиты схемы туннелей, бункеров, коллекторов и развязок. Мысленно ткни пальцем, и развернется карта. Вот туда бы сходить и сюда, там теперь открыто наверняка и еще здесь бы посмотреть
Но что теперь увидишь? Он сидит некоторое время, не в силах пошевелиться. Чертовы глаза. Как глупо. Глупо и обидно вышло
Проходит минута, другая. Наконец спина его распрямляется. Снова мерный стук ложки по жести. Звук работающих челюстей.
Завтрак туриста, бля.
Завтрак диггера.
«Петербург Ленинград то есть самый несоветский город Советского Союза. Его в этом смысле может переплюнуть только Таллинн. Две «н» на конце. Вот такая фигня».
Так, кажется, говорил Косолапый?
Ленинградская готика.
Зыбкость, серость, слякоть, туман, неопределенные, размытые контуры, мелкий дождь. Выплывающие из тумана дома. Выцветшие фасады. Статуя Медного всадника на Гром-камне.
Гуляющий по ночам бронзовый Пушкин.
Гуляющий по ночам бронзовый Пушкин.
Забитый, теперь даже ночью, Невский проспект. Брошенные сгнившие иномарки.
За серым, наплывающим волнами туманом скрывается нечто страшное
Иван идет по Невскому, считая кофейни.
Один. Кофейня «Cafemax».
Два. Кофейня «Шоколадница». Обязательно закажите блинчики.
Кофейня «Идеальная чашка». Оранжевые столики застыли в темноте. Забытый кем-то зонтик до сих пор висит на накренившейся вешалке.
Далекое «ррр-гав». Тающее эхо. Зловещая громадина Казанского собора с крыльями, обступающими с двух сторон, берущими в гулкий сырой капкан.
Дин-дон, дин-дон.
Царь Петр Алексеевич:
«Быть на сем месте городу великому»
Затянутое серой пеленой низкое небо. Вершина Казанского собора тонет в тумане.
Растрескавшийся, выгнутый асфальт под ногами, пробитый здесь и там бело-серыми побегами. С крыши падает камешек. Грохот водостока. Движение в тумане нет, да. Да, там что-то движется, за пеленой, далеко отсюда. Огромное
Когда Иван смотрит на фасады домов, ему кажется, что он не различает цвета.
Мы все уже умерли.
Том Вэйтс, звучащий в мертвой тишине заброшенной кофейни. Питерский сырой блюз дождливой ночи Невского проспекта
Белая чашка на толстом блюдце. Внутри черная высохшая корка. Рядом на столе забытый пакетик сахара. Бумажный, с надписью «Сладко»
Оранжевая салфетка.
С пятницы лабаю этот блюз
То держусь, то сука снова нажрусь,
Сколько лет я бьюсь и бьюсь об эти стены головой
Они все уже соленые на вкус
Хриплый, ужасный голос Тома Вэйтса звучит у Ивана в ушах. В мертвой тишине потрескивают миллирентгены, и гамма-излучение проходит сквозь тонкие стены.
Эхо.
Иван стоит на улице и слушает радиоактивный блюз.
У него в руке двуствольное ружье.
Он идет по Невскому, обходя машины. Почти все дома без окон, скалятся темными провалами мрачный жутковатый Петербург смотрит на Ивана слепыми глазами. Он стар. Он безумен. Он ужасен.
Он беззубый старый негр-блюзмен в пожелтевшей манишке.
У Ивана в руке двустволка «ИЖ-43К». Он поворачивает рычаг щелк, переламывает стволы тускло блестят капсюли. Двенадцатый калибр. Патроны крупная картечь. Останавливающее действие с продлением боли.
Иван смотрит на капсюли чистые, яркие и защелкивает ружье. С четким стуком стволы встают на место. Иван взводит курки один, второй. Чик, чик. Это не настоящие курки, они просто взводят боевые пружины. Но все равно это прекрасное ощущение.
Иван проходит мимо книжной лавки. Здесь, на Невском, их много на каждом углу. Или примерно через дом. Кофейни и книжные магазины. Иногда одежда. Словно до Катастрофы в Питере ничем другим не занимались кроме чтения книг за распитием кофе, а одежду выбирали, исходя из цвета поблекших фасадов.
Еще магазин. Разбитая витрина, пластиковый манекен с бусами на шее. Белая рука лежит отдельно. На ней фиолетовый браслет.
Феньки. Фенечки.
Иван переходит улицу, лавируя между машинами. Это был насыщенный день день, когда все закончилось. Теперь машины стоят. Их сотни. Тысячи. Мертвые, любопытные, с хозяевами на сиденьях. Он обходит белую «шкоду» с откинувшим голову скелетом на месте водителя и встает на поребрик. Впереди, за железным забором будет вход на станцию «Площадь Восстания». Круглый вестибюль с башенкой и шпилем. Смешной, как присевший карлик.
Некогда темно-горчичные стены потемнели, они только слегка выступают из окружающей серой мглы туман ложиться мягким подбрюшьем на круглую крышу наземного вестибюля.
Иван поднимает голову за вестибюлем метро пятиэтажное здание с надписью гигантскими белыми буквами «Город-герой Ленинград».
Часть букв отвалилась.
Какое совпадение, думает Иван. То же самое произошло и с моей жизнью.
Иван, слышит он.
Поворачивает голову. «Что ж думает он. Я почти не удивлен».
Иван, говорит Косолапый. Проснись, Иван.