Я одинаково хорошо знаком со всеми в «Скорпионе», но не имею возможности там часто бывать, расплывчато проговорил Лев, поглаживая тонкую девичью руку. Когда-то я очень дружил, последние слова он выделил интонацией, с одним человеком из издательства. Да, к несчастью, рассорился.
Этот человек Амалия Коган? упавшим голосом осведомилась Долли.
Отчего вы так подумали? Тихомиров удивленно вскинул пшеничную бровь. Вовсе нет. С Амалией я знаком гораздо меньше, чем с остальными сотрудниками. Знаю о ней только по газетным заметкам.
Долли решила до поры до времени не рассказывать о необыкновенной осведомленности Синей Гусеницы и отстраненно откликнулась:
Мне отчего-то показалось.
Мне отчего-то показалось.
Нет, с госпожой Коган я почти не знаком, мягко повторил букинист, целуя тонкие девичьи пальцы.
И Долли сделала вид, что поверила. Лев явно лукавил, ведь откуда-то Синяя Гусеница знала имя Модеста Рюмина, стихи которого Лев позже собирался опубликовать в «Скорпионе». Но Долли предпочла не обращать внимания на странное несоответствие. Лев был так близко от нее, что, казалось, закрой глаза и случится то, что должно случиться.
Не удержавшись, Долли на секунду мечтательно зажмурилась и вдруг почувствовала на своих губах его губы. Они были сухие и твердые, и пахли аптечной лакрицей.
И в следующий момент Лев уже не просто касался губ девушки, он притянул ее к себе, жадно впившись в приоткрытый рот.
Ответив на страстный поцелуй, Долли все же легонько отстранилась, не допуская продолжения.
Ольга Павловна, горячо зашептал букинист, целуя ее волосы, шею, плечи, не мучьте меня! Я же вижу, что вы сами хотите этого!
Я хочу, пробормотала Долли. И это обязательно случится, только не сейчас. Пожалуйста, Лев Семенович, отпустите меня, я не могу здесь, у вас!
Какая вы. Вы сами сказали, что вы и я одно целое, а теперь отталкиваете. Отчего вдруг?
Клянусь, я сдержу свое слово, но только тогда, когда буду готова. Я пришлю вам адрес, где случится наша встреча.
Лев разжал объятия, и Долли проворно выскользнула в коридор. Пробежала через лавку, выскочила на улицу и замерла за колонной, поправляя шляпку и одергивая платье. Уже почти закончив туалет, она услышала скрип отворяющейся двери, и замерла, стараясь ничем себя не выдать.
Дверь лавки стукнула, повернулся ключ в замке, запирая магазин, и мимо нее, незаметно притаившейся в тени колонны, стремительно прошел букинист.
Сердце Долли больно сжалось. Вне всяких сомнений, не получив желаемого от нее, Лев отправился в другое место, искать любви и ласки. Ждать больше было нельзя, нужно немедленно ехать к Лили.
Москва, наши дни
Было около пяти часов вечера. Я прогуливалась по Тверской, любуясь витринами, заглядывая в магазинчики, наслаждаясь приятным столичным вечером и ощущая себя Холли Голайтли в поисках своего Пола Варжака[5].
Удивительное ощущение покоя настигло меня именно здесь, в суетливой Москве, городе безумных амбиций и огромных возможностей. Я далека от карьерных устремлений, оставив в Питере вместе с тяжелыми воспоминаниями журнальную колонку об искусстве, которую вела, ибо по образованию я киновед.
Сейчас у меня ни работы, ни обязательств. Надеюсь, что средств от сдаваемой квартиры в Питере на первое время хватит. Честно говоря, у меня есть мечта. Хочу работать в музее кинематографии Сергея Эйзенштейна, желательно в запасниках. Разбирать старые пленки, дарить им новую жизнь. Но это не главное. Главное что я в совершенно ином месте и среди абсолютно других людей. И мне это нравится. Даже дядюшка нравится, хотя я его и побаиваюсь.
Я присела за столик уличного кафе и заказала маленький чайник зеленого чая. В жару приятно пить чай. Я всегда пью чай, как папа. К чаю я заказала индийские сладости, припомнив, что их обожает Катюнька. Мне иногда всех их очень недостает, но Лада говорит, что нельзя давать слабину и позволять живущим во мне личностям выходить на свет. Я и не позволяю. Просто вспоминаю их папу, Жанну, Катюню как что-то доброе и хорошее, что есть в моей жизни. Как будто они остались там, в Питере, а я уехала. Уехала, и буду просто помнить о них и знать, что они существуют. И от этого мне тепло на душе. И спокойно на сердце. Я не одна. У меня есть семья. Пусть и где-то далеко, но есть.
Я очень любила папу и не любила маму, и когда они погибли, то винила в этом исключительно себя. Винила до такой степени, что придумала, что папа жив. Еще я придумала себе суровую двоюродную сестру Жанну, обладающую теми качествами, которых нет у меня. А также маленькую Катюню, на которую экстраполировала свои комплексы и страхи в раннем детстве. Дошло до того, что для снятия стресса я стала горстями пить таблетки. И если бы не Лада, я даже не знаю, чем бы все закончилось. Это доктор Белоцерковская настояла на том, чтобы я переехала в Москву. Это она связалась с Борисом Георгиевичем маминым братом, о котором никто никогда в нашей семье не упоминал. Теперь я, кажется, понимаю почему.
Там, на кафедре, он любовался собой, аки павлин. Пушил хвост, топорщил перья. Упивался коктейлем из собственной избранности и порочности, которые он, видите ли, обнаружил в себе еще ребенком, развил, взлелеял и теперь бравирует своими демонами не меньше Ганнибала Лектора. Все его откровение сводится к тому, что нужно научиться ставить себя на место маньяка и изобличать окаянного в тот самый момент, когда тот меньше всего ожидает.
И с Ладой Карлинский так поступил напрасно. Все это чушь. Нет в ее отношении ко мне никакого сексуального подтекста, она мой друг, и только. Дядя просто ее смутил, вот доктор Белоцерковская и убежала.
А может, мне не нужно жить у него? Может, снять квартиру и жить отдельно? А Борис Георгиевич, как опекун, сможет навещать меня, когда захочет.
Идея мне так понравилась, что я достала смартфон и принялась просматривать сайты найма квартир. Я уже почти нашла то, что нужно, дивная однушка в Сокольниках рядом с метро всего за тридцать тысяч в месяц вместе с коммуналкой но тут зазвонил смартфон. На экране высветился номер дядюшки.
Да, Борис Георгиевич, слушаю вас, проговорила я.
Соня, срочно приезжай на Скаковую улицу, дом сорок девять. Срочно, слышишь? пророкотал в трубке дядюшкин бас, и аппарат отключился.
Честно говоря, я испугалась. Таким голосом обычно сообщают о том, что кто-то умер. Недоумевая, что же приключилось с родственником, я попробовала перезвонить, но абонент оказался недоступен.
Поймав такси, я помчалась по указанному адресу. Проехав через центр, таксист свернул в промзону, попетлял по задворкам и остановился перед перегороженной шлагбаумом аркой в глухой стене, и я подумала, что водитель ошибся не мог же профессор забраться в такие дебри?
Простите, это и есть Скаковая, дом сорок девять? непроизвольно вырвалось у меня.
Спрашиваешь! Адрес хорошо известный. Один из самых знаменитых подпольных катранов в Москве, авторитетно кивнул водитель «Яндекс Такси». Вход в заведение, как сама понимаешь, со двора.
И удивился:
А разве ты ехала не в подпольное казино?
Все верно, сюда и ехала, пробурчала я, копаясь в сумочке в поисках денег.
Нашла, расплатилась и вышла из машины. Таксист уехал, и я сразу же увидела доктора Карлинского.
Борис Георгиевич стоял у арки, подперев спиной оштукатуренную стену. Пиджака на нем не оказалось, и весь вид говорил о благодушии и внутренней расслабленности. Дядя неспешно курил и смотрел на меня сквозь прищуренные ресницы. Когда он, затягиваясь, подносил ко рту сигарету, виднелись сбитые в кровь костяшки пальцев. Здесь же, рядом с ним, стена была измазана кровью, словно он молотил ее кулаком.
Приблизившись, я спросила:
Борис Георгиевич, что-то случилось?
Дядя дыхнул на меня табачным дымом и осведомился:
Родная, сколько у тебя наличных?
После того как расплатилась с таксистом, осталось рублей сто мелочью, остальное на карте.
Понятно, неопределенно протянул он.
Огляделся по сторонам, словно проверяя, нет ли кого поблизости, и вдруг толкнул меня в плечо так, что я полетела на асфальт. Удар был сильный, и, главное, совершенно неожиданный. Не в силах сдержать хлынувшие из глаз слезы, я с трудом встала на четвереньки, подтянула к себе за ремешок свалившуюся с плеча дамскую сумку и медленно начала подниматься, стараясь не опираться на содранные в кровь ладони.
Сквозь слезы я злобно говорила:
Вы что, Борис Георгиевич? Обалдели? Что на вас вдруг нашло?
Перестань ныть, сухо оборвал меня дядюшка. Даже не пытаясь помочь, он стоял и смотрел, как я поднимаюсь, и, когда я почти уже встала, вдруг подхватил меня на руки и понес через арку. Значит, так, Софья. Слушай меня внимательно. Молчи и кивай. И соглашайся со всем, что я говорю. Поняла?
Он глянул на меня так, что я испуганно кивнула.
Молодец, одобрил он.
Карлинский пронес меня через проходную, миновал заставленный автопогрузчиками двор и приблизился к одноэтажному зданию, напоминающему старинную контору заводоуправления. Подошел к низкому подъезду, толкнул плечом покосившуюся дверь, и тогда только выяснилось, что «контора» находится под видеонаблюдением.
Кто с вами, доктор? спросил голос из незамеченного мною ранее переговорного устройства.
Жена пациента. На моих глазах под машину бросилась, нужно оказать первую помощь, скороговоркой проговорил Карлинский, открывая запищавшую дверь и занося меня в похожее на предбанник помещение.
Проходите в «комнату отдыха», распорядился голос и затих.
Перед нами имелись три двери, и Карлинский устремился в ту, что посредине. Поднявшись по ступеням, он толкнул дверь плечом и вошел в просторное помещение, погруженное в полумрак. Работал кондиционер, негромко играл блюз, и на широких удобных диванах расположились стайки мужчин и женщин, потягивающих напитки. Кто-то пил кофе, кто-то вкушал через трубочку сок из высокого стакана, но в основном предпочитали спиртное.
Проходите в «комнату отдыха», распорядился голос и затих.
Перед нами имелись три двери, и Карлинский устремился в ту, что посредине. Поднявшись по ступеням, он толкнул дверь плечом и вошел в просторное помещение, погруженное в полумрак. Работал кондиционер, негромко играл блюз, и на широких удобных диванах расположились стайки мужчин и женщин, потягивающих напитки. Кто-то пил кофе, кто-то вкушал через трубочку сок из высокого стакана, но в основном предпочитали спиртное.
Дядя пронес меня к ближайшему дивану, и, сдвинув сидевших на нем дам, бережно уложил на кожаное сиденье. Одна моя нога оказалась на чьем-то атласном платье, вторая уперлась в чужое упругое бедро.