Лида! Не могу это слушать! Ну вот нисколько это не про нее, это про нас с тобой. Это у нас одиночество благодаря ей
Нин, глупости не говори. Я из дому ушла, мне девятнадцати не было, а ты с ней еще сколько лет прожила, пока дом на Остоженке не расселили. Не перебивай!
Да зло берет, Лида! Просто зло берет!
Послушай, это просто чужая молитва, не она ее писала. Только перевод
Благословенны те, кто возле меня в минуты моих страданий
Но она же не хотела нас видеть, заплакала неожиданно для себя самой Нина. Сама не хотела!
Нас там не было это правда, тихо сказала Лида. И читала совсем уж медленно, чуть ли не по складам:
Благословенны те, кто меня радует в последние дни моей жизни
Благословен тот, кто будет держать меня за руку в минуту моего ухода
Лида аккуратно положила бумажки на то место, где они прежде лежали, уронила лицо в собранные широкой горстью ладони. И заплакала
О Господи, прошептала Нина, это же про нас
Они плакали, сидя за маленьким деревянным столом плотницкой работы.
А кто ее за руку держал мы и не узнаем
Но ты же ее знаешь, мы ей и нужны не были
Вот теперь я не знаю уж с чего она это переводила на русский Может, для нас
Никогда не узнаем.
Лида положила большую тяжелую руку на тщедушное Нинино плечо.
Что мы наделали, Нина Прости меня
Ты меня прости, Лидочка.
Они улетали в Москву, взяв с собой записные книжки матери и перевод молитвы пожилых, про которую они узнали от Антонеллы, это она в последний приезд Александры Викентьевны отвозила ее в церковь Сан-Донато, где стояла скульптура Божьей Матери Cтариков Nostra Signora della Terza età. Может быть, так правильнее переводить не «пожилых», а «стариков»? И там висела на стене эта самая молитва И еще они увозили фарфоровую плошку, в которой лежали ракушки, камешки и бусины, которые делили с их матерью ее одиночество
В самолете они подняли разделительный подлокотник между креслами, тщедушным плечом и всем своим воробьиным лицом Нина уткнулась сбоку в большую мягкую грудь сестры. И обе заснули. Одиночество их оставило.
О теле души
Ни один не выучен урок
Вместо предисловия
Конец октября. Бульвар. Скамья.
Восточнее, под кромкой гор, Генуэзский порт,
западнее, если хорош прищур, Côte dAzur.
Шелушишь в седой голове каждый факт,
который был понят и принят не так,
как надо бы сейчас.
Все лживо, криво, наперекосяк.
Кретинка! Дурак! Im fucked!
Ни один не выучен урок.
Но как же перло, и до сих пор прет.
Не за заслуги, за так
Заканчивается антракт,
начинается третий акт.
Все прожито первый синяк и последний рак,
все утекло мёд из сот, гной из ран,
Евангелие, Библия, Коран,
даже буддизма безлюдный рай.
Въезжаю в заключительный эпизод,
и не важно, сладок или кисл,
он отливается в последний смысл.
Хотелось бы фрактальности, но ее нет.
Есть только фронтальность, как этот стих.
Нет на подмостках поэта. Но зал затих.
Падает занавес. Черный кабинет.
Есть ли там кто? Или никого нет?
Туши, туши, где их души
Нельзя сказать, что Женя стремилась угнаться за модой, скорее, она улавливала общий поток, но с некоторым опережением общественного вкуса. Пока все прогрессивные девицы добывали себе туфли на шпильках, Женя купила в комиссионке вполне пешеходные туфли рыжей замши, на полупрозрачной каучуковой подошве, без шнурков, с грубой прошивкой по верху. Слова «мокасины» тогда еще не знали, и каким ветром занесло в комиссионку это американское изделие индейского происхождения, осталось неизвестным. Но никакие шпильки не были нужны Жене в тот год, а нужна была обувь пешеходная на работу ходить. В конце шестидесятого года она, не добрав всего один балл на вступительных экзаменах в университет, поступила работать в биологическую лабораторию набираться жизненного и профессионального опыта, а заодно и получать рабочий стаж, который сильно облегчил бы поступление на биофак в будущем.
В лаборатории Жене очень нравилось и она на удивление быстро освоилась с бинокуляром, микротомом, сверкающими от чистоты предметными стеклами. Лаборатория занималась гормонами, и это оказалось, как волшебная сказка: днем крохотная желёзка, которую исследовала ее руководительница, вырабатывала один гормон, ночью другой, и зависело это от света, просто от солнечного света, который заглядывает утром в окошко и дает сигнал «стоп» мелатонину, «вперед» серотонину! И самое чудесное молекулы, вот они, представлены в виде формулы, и можно их синтезировать. Словом, чудо из чудес эта наука биохимия
В осенний слякотный день начальница послала Женю на мясокомбинат собрать нужный материал свиную железу эпифиз. Начальница нарисовала схему мозга, пометила стрелочкой, как добираться до этой укрытой железы, поднявшись по стволу мозга и приподняв мозжечок, залезть повыше и выдрать пинцетом этот самый эпифиз, который будет органом непарным, так что его трудно с чем-нибудь спутать. Жене выдана была баночка с формалином, перчатки, скальпель и пинцет, а также разрешение на вход в мясокомбинат, куда просто так с улицы войти было невозможно. И она, надев новые рыжие мокасины, отправилась на край Москвы, с двумя пересадками в метро, потом на автобусе. Она гордилась таким ответственным заданием, но и несколько беспокоилась, сможет ли выполнить.
Когда вышла из автобуса, ощутила легкую вонь в воздухе, которая все возрастала по мере приближения к железным воротам. Прошла через проходную, вахтерша швырнула толстой рукой в сторону цеха туда иди!
Дальше уже никто никаких пропусков с нее не спрашивал, и она вошла в высоченное огромное помещение, довольно безлюдное, с замершим посредине конвейером. Скверный запах она уже почти не ощущала, потому что устройство человека таково, что он быстро ко всему привыкает.
Недалеко от входа возвышалось странное сооружение высокий деревянный помост, на котором стоял голый по пояс мужик с повязанной платком головой. Скучал. Народу никакого не было, спросить, где разделочный цех, не у кого. Пока она размышляла, куда идти, заскрипели какие-то железяки, заработала невидимая машина, и тут она заметила, что труба перед мужиком задвигалась и появились какие-то люди, устремившиеся вглубь этого сарая. Не успела Женя сообразить, что это за странный механизм, как по трубе въехала подвешенная за задние ноги свинья, а за ней с интервалом метров в пять вторая, третья Первая подъехала к мужику, он приосанился, принял боевую позу, и тут Женя заметила, что в руках у него огромный тесак. Она уже догадалась, что сейчас произойдет. И это произошло. Он коротким экономным движением ударил свинью в горло, и сразу же хлынула широкая струя крови. Она хлестала вниз, сначала рывками, а потом равномерно, все уменьшаясь.
Женя глубоко вдохнула смрадный воздух и тут на нее напал столбняк. Выдохнуть она не могла произошла полная остановка жизни. Все ее существо отказывалось принимать этот ужас. Содрогающаяся свинья отъехала. По ее передним ногам проходили мелкие судороги. Женя выдохнула. Опустила взгляд. И увидела проложенный внизу желоб, по которому еще стекала кровь. Тут к помосту подъехала вторая свинья, и мужик нанес ей такой же быстрый удар в горло
Картина эта была потрясающая точностью и спортивностью и еще тем, что никаких душераздирающих звуков свиньи не издавали. Только предсмертные судороги и скрип несмазанных механизмов.
Надо было уходить, но она все не могла пошевелиться. Да, да эпифизы И Женя пошла вдоль двигающейся трубы, по которой проплывали уже не свиньи, а туши, и бормотала про себя: «Туши, туши, где их души» Она была филологически чувствительной девушкой и последние школьные годы колебалась между филфаком и биофаком.
И тут услышала новый звук звякающий удар и шипение. Это открылись корытообразные створки печи для обжига туш. Грязно-серое мертвое тело въезжало в печь, вспыхивало синее языкастое пламя, и через несколько минут появлялось нечто прозрачно-розовое, почти нарядное и проплывало вперед, покачиваясь на мощных черных крюках.
Дальше шла голая технология, совершающаяся на конвейере, где туши принимали горизонтальное положение и проезжали мимо женщин в халатах, каждая из которых производила некоторую целесообразную процедуру вынимала из распахнутой утробы кишечник, печень, легкие, сердце, и облегченное что, думала Женя, тело, труп, мертвое животное или уже мясо? бывшее существо ехало дальше, к той конечной точке, где и было Женино рабочее место.
И тут услышала новый звук звякающий удар и шипение. Это открылись корытообразные створки печи для обжига туш. Грязно-серое мертвое тело въезжало в печь, вспыхивало синее языкастое пламя, и через несколько минут появлялось нечто прозрачно-розовое, почти нарядное и проплывало вперед, покачиваясь на мощных черных крюках.
Дальше шла голая технология, совершающаяся на конвейере, где туши принимали горизонтальное положение и проезжали мимо женщин в халатах, каждая из которых производила некоторую целесообразную процедуру вынимала из распахнутой утробы кишечник, печень, легкие, сердце, и облегченное что, думала Женя, тело, труп, мертвое животное или уже мясо? бывшее существо ехало дальше, к той конечной точке, где и было Женино рабочее место.
Она встала у стола, на ответвлении конвейера, и перед ней медленно проплывали разрубленные надвое свиные головы. Она натянула перчатки и сосредоточилась. Эпифиз извлечь оказалось совсем просто. С того момента, как она достала первый розоватый мешочек, недавно производивший веселящий душу серотонин и снотворный мелатонин, магия работы освободила ее от пережитого смятения. Она быстро подцепляла пинцетом объект исследования, ловко перерезала нежную связку, на которой он держался, и опускала в баночку с формалином. Через два часа баночка была полна. Женя положила запакованную баночку в сумку, скомкала резиновые перчатки, чтобы выбросить в ближайшую урну, и пошла прочь.
Женя чавкала по смрадной жиже, по щиколотку покрывающей пол цеха. Замшевые ржавого цвета мокасины потемнели, но насквозь не промокли. Она искала глазами урну, чтобы бросить ужасные, скользкие от смятого мозга перчатки, и увидела ее почти возле выхода. На полу возле урны лежал надкусанный кусочек поджаренного мяса. Выброшенный недоеденный Кто-то из рабочих решил на месте перекусить, отсек ломоть филейной части, пожарил, но почему-то выбросил
Женю вывернуло очень удачно, прямо в раскрытую горловину урны. Кислым и постным. Утренней овсянкой, к которой ее приучили с детства